Существует одиночество абстрактное, но есть и социальное. Первое может быть полезным. Второе, как часто бывает, - это плод искажённой жизни.

Одиночеству необходимо пребывать в согласии с жизнью в обществе, подобно дню и ночи, которые, не препятствуя друг другу, составляют завершённость. Личность человека созревает в одиночестве, в стылой пустоте, где ему становится понятно: и рождаться на свет Божий, и сходить в могилу придётся самому. В этом вакууме человек ищет тепла и принимается за молитву. И тогда опустошённость наполняется Господом, прошлое приобретает смысл и вечность становится бесспорной. Вне обособленности, в суетливой толкотне эти вещи становятся недосягаемыми, и мы подвергаем себя риску на всю жизнь остаться пустышками.

Всеми покинутым считает себя человек-потребитель, слышащий только слово «возьми», но не воспринимающий слово «дай». Лишь не умея любить, можно ощутить себя отшельником. У тебя есть руки и ноги – части тела, которых лишены тысячи таких же людей. У тебя есть куча денег, а где-то недалеко вдова с тремя детьми ютится в однокомнатной квартире. И если бы в твоём сердце жила любовь, то жизнь твоя была бы переполнена благословениями от обогретых тобой людей.

Один-одинёшенек громоотвод на высотном здании. Бобылём плавает меж галактик брошенный экипажем космический модуль. Никому не нужный, с бешеной скоростью он наматывает круги вокруг Земли. Живые же существа кому-то нужны, если они в ком-то нуждаются.

В былые времена людей сближала беда. Женщина шла к могилам незнакомых солдат с надеждой, что где-то далеко такая же безутешная мать присмотрит за могилкой её погибшего сына. С подобным душевным порывом люди совали в руки чужим сыновьям еду и одежду. Духовный закон работал безотказно, и их дети тоже были кем-то одеты и накормлены. Если лихо обожгло душу, если человек в жизни что-то осмыслил, то он может не закрывать на ночь дверей, а на именины звать к себе всех соседей. После войны люди так и жили.

Некоторую долю опасений вызывает тот факт, что, приди сегодня серьёзная напасть, люди скорее ожесточатся, чем станут чище, быстрее озвереют, чем оттают, больше уйдут в себя, чем попытаются унять чужую боль. В нашем обществе придуманы специализированные учреждения, отводящие минимум любви людям, которые никому не нужны. Разнообразные интернаты, дома престарелых и психиатрические лечебницы. Сыт, обут и одет – что ещё нужно? Окружающая действительность напоминает разбитый на секции улей, наполненный эгоистами. Обитатель отдельно взятой секции что-то жужжит сама себе, с улыбкой слушает от себя признания в любви, предаёт анафеме остальную часть улья и жалуется на бездушие и рутину.

Надо взять в руки хороший ломик, пробить дыру в соседнюю секцию, и спросить: «Чем я могу тебе помочь, братишка?» Можно, как вариант, вместе что-нибудь спеть, или вдвоём сломать стену следующей секции, где голоса слишком уж тоскливые. Необходимо разрушить дьявольскую разобщённость, рождённую европейским индивидуализмом.

Но, наряду с этим, весь человек не делится на общество. Ему нужны и своя опора, и своя пустошь, и свои бремена. Ему надо находить время для личного одиночества. Можно спрятаться под одеялом с любимыми чётками, можно посещать недалёкое кладбище, где очень хорошо думается. Заодно и свечки поставить незнакомым усопшим. Не лишним будет завести будильник на три часа утра, и до пяти почитать Притчи Соломона. Как бы там ни было, любой живой человек нуждается в месте для уединения. А выходить из него к людям желательно успокоенным и готовым прийти на помощь.

Западный мир поставил перед нами много вопросов. Чем достигается спасение – верой или делами? Что важнее – Писание или История? Особняком стоит вопрос об одиночестве: одиночество или общность? В православном единстве этот вопрос упраздняется. Любовь к Господу требует молитвы в тайном месте. Любовь к ближнему тянется к людям. Оба проявления любви иногда переплетаются и устремляются в небо, как общее пламя, чтобы потом разделиться и гореть поодиночке. Но лишь до времени.