Беседа первая - Когда Бога нет.

Приступая к беседам для начинающих молитвенный путь, я хочу со всей ясностью оговорить, что не ставлю цель академически объяснить или обосновать, почему надо учиться молитве; в этих беседах я хочу указать, что должен знать и что может сделать тот, кто хочет молиться. Так как сам я – начинающий, я буду считать, что вы тоже начинающие, и мы попытаемся начать вместе. Я не обращаюсь к тем, которые стремятся к мистической молитве или к высшим ступеням совершенства, – "молитва сама проторит дорожку" к ним (святитель Феофан Затворник).

Когда Бог пробьется к нам или мы прорвемся к Богу при каких-то исключительных обстоятельствах, когда повседневность внезапно распахнется перед нами с глубиной, которую мы никогда раньше не замечали, когда в себе самих мы обнаружим глубину, где молитва живет и откуда она может забить ключом – тогда проблем нет. Когда мы ощущаем Бога, то мы стоим лицом к лицу с Ним, мы поклоняемся Ему, мы говорим с Ним. Поэтому одна из очень важных исходных проблем – это положение человека, когда ему кажется, будто Бог отсутствует, и вот на этом я хочу теперь остановиться. Речь не о каком-то объективном отсутствии Бога, – Бог никогда на самом деле не отсутствует, – но о чувстве отсутствия, которое у нас бывает; мы стоим перед Богом и кричим в пустое небо, откуда нет ответа; мы обращаемся во все направления – и Бога нет. Как быть с этим?

Прежде всего, очень важно помнить, что молитва – это встреча, это отношения, и отношения глубокие, к которым нельзя принудить насильно ни нас, ни Бога. И тот факт, что Бог может сделать для нас Свое присутствие явным или оставить нас с чувством Своего отсутствия, уже является частью этих живых, реальных отношений. Если можно было бы вызвать Бога к встрече механически, так сказать, вынудить Его к встрече только потому, что именно этот момент мы назначили для встречи с Ним, то не было бы ни встречи, ни отношений. Так можно встретиться с вымыслом, с надуманным образом, с различными идолами, которые можно поставить перед собой вместо Бога; но это невозможно сделать по отношению или в отношениях с Живым Богом, точно так же, как это невозможно в отношениях с живым человеком. Отношения должны начаться и развиваться именно во взаимной свободе. Если быть справедливым и посмотреть на эти отношения именно как на взаимные, то ясно, что у Бога гораздо больше оснований печалиться на нас, чем у нас – оснований жаловаться на Него. Мы жалуемся, что Он не делает явным Свое присутствие в те несколько минут, которые мы отводим Ему в течение всего дня; но что сказать об остальных двадцати трех с половиной часах, когда Бог может сколько угодно стучаться в нашу дверь, и мы отвечаем: "Извини, я занят", или вообще не отвечаем, потому что даже и не слышим, как Он стучится в двери нашего сердца, нашего ума, нашего сознания или совести, нашей жизни. Так вот: мы не имеем права жаловаться на отсутствие Бога, потому что сами отсутствуем гораздо больше.

Второе важное обстоятельство – то, что встреча лицом к лицу с Богом – всегда суд для нас. Встретив Бога, будь то в молитве, в богомыслии или в созерцании, мы можем быть в этой встрече только либо оправданными, либо осужденными. Я не хочу сказать, что в этот момент над нами произносится приговор конечного осуждения или вечного спасения, но встреча с Богом – всегда критический момент, кризис. "Кризис" – греческое слово, и оно означает "суд". Встреча с Богом лицом к лицу в молитве – критический момент, и слава Богу, что Он не всегда являет нам Себя, когда мы безответственно, беспечно добиваемся встречи с Ним, потому что такая встреча может оказаться нам не по силам. Вспомните, сколько раз Священное Писание говорит о том, что опасно оказаться лицом к лицу с Богом, потому что Бог – сила, Бог – правда, Бог – чистота. И вот, когда мы не чуем, не переживаем ощутимо Божие присутствие, первым нашим движением должна быть благодарность. Бог милостив; Он не приходит до времени; Он дает нам возможность оглянуться на себя, понять, и не добиваться Его присутствия, когда оно было бы нам в суд и в осуждение.

Я вам дам пример. Много лет назад ко мне пришел человек и стал просить: "Покажите мне Бога!" Я сказал, что не могу этого сделать, и прибавил, что если и мог бы, то он не увидел бы Бога. Потому что я тогда думал и теперь думаю: чтобы встретить, увидеть Бога, нужно иметь что-то общее с Ним, что-то, что даст нам глаза, чтобы увидеть, и восприимчивость, чтобы уловить, почуять. Этот человек спросил меня тогда, почему я так о нем думаю, и я предложил ему размыслить и сказать, какое место в Евангелии его особенно трогает, чтобы мне попытаться уловить, в чем его сообразность с Богом. Он сказал: "Да, такое место есть: в восьмой главе Евангелия от Иоанна рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии". Я ответил: "Хорошо, это один из самых прекрасных и трогательных рассказов; а теперь сядьте и подумайте: кто вы в этой сцене? На стороне ли вы Господа и полны милосердия, понимания и веры в эту женщину, которая способна покаяться и стать новым человеком? Или вы – женщина, которая изобличена в прелюбодеянии? Или один из старейшин, которые все один за другим вышли вон, потому что знали свои грехи? Или же один из молодых, которые колеблются и медлят?" Он подумал и сказал: "Нет, я – единственный из иудеев, который не вышел и стал забивать эту женщину камнями". Тогда я сказал: "Благодарите Бога, что Он не дает вам встретиться лицом к лицу с Ним теперь!"

Это, может быть, крайний пример, но разве он часто не применим к нам? Мы не то что прямо отвергаем слова Божии или Его пример; но мы, пусть не так грубо, поступаем подобно воинам во время страстей Христовых: мы хотели бы закрыть Христу глаза, чтобы без помехи ударить Его, а Он нас не видел бы. Разве не это мы делаем, когда прячемся от Божьего присутствия и поступаем по своей воле, по своим настроениям и прихотям, вопреки тому, что есть воля Божия? Мы пытаемся накинуть покров на Его глаза, но ослепляем только себя самих. Как же мы можем в такие минуты приходить в Его присутствие? Можем, конечно – в покаянии, с сокрушенным сердцем; но нельзя идти, рассчитывая, что мы тут же будем приняты с любовью, как Его друзья.

Вспомните разные места в Евангелии: люди гораздо большего, чем мы, духа не осмеливались принять Христа. Вспомните сотника, который просил Христа исцелить своего слугу. Христос сказал: "Я приду", но сотник ответил: "Не надо – скажи только слово, и слуга мой исцелеет". Так ли мы поступаем? Обращаемся ли мы к Богу, говоря: "Не делай Свое присутствие явным, ощутимым для меня; достаточно, чтобы Ты сказал слово, и совершится то, что должно; пока мне не надо большего…" Или вспомните Петра в лодке после большого улова рыбы: он упал на колени и сказал: "Оставь меня, Господи, я человек грешный!" Он просил Господа уйти из его лодки, потому что, может быть, впервые испытал смирение; а пережил он чувство смирения, потому что внезапно прозрел величие Христа. Случается ли это когда-либо с нами? Когда мы читаем Евангелие и перед нами встает неотразимая красота и слава образа Христова, когда мы молимся и нас охватывает чувство величия и святости Божией, говорим ли мы когда-нибудь: "Я недостоин, чтобы Ты пришел ко мне"?.. А что сказать о тех случаях, когда мы должны понимать, что Он и не может прийти к нам, потому что нас-то нет, чтобы Его принять; мы хотим получить что-то от Него, а вовсе не Его Самого. Можно ли это назвать отношениями? Так ли мы относимся к друзьям? Ищем ли мы того, что дает дружба, или любим самого друга? И в какой степени это же верно по отношению к Господу?

Теперь подумаем о молитвах, ваших и моих; вспомним, как сильна, горяча, глубока бывает молитва, когда молишься о ком-то, кого любишь, или о чем-то важном для тебя. Сердце открыто, всё наше существо собрано и сосредоточено в молитве. Значит ли это, что весь смысл этой молитвы, вся ее сила – во встрече с Богом? Нет; это значит только, что для тебя важен предмет твоей молитвы. Потому что когда после такой горячей, глубокой, напряженной молитвы о любимом человеке или по поводу тревожных обстоятельств мы переходим к следующей теме, которая не так глубоко нас затрагивает, и мы остываем – что изменилось? Бог ли охладел или отошел в сторону? Нет, это просто значит, что вдохновение и напряженность нашей молитвы родились не от Божьего присутствия, не от моей веры в Него, моей тоски по Богу, чуткости к Нему, а лишь от того, что мое сердце болеет о ком-то, о чем-то – но не о Боге. Как же тогда удивляться, что мы не ощущаем Божьего присутствия? Не Он отсутствует, а нас нет при такой "встрече". Не Он, а наше сердце остывает, потому что Он для нас не так уж много значит.

Иногда Бог "отсутствует" еще и по другой причине. Пока мы подлинны, пока мы являемся самими собой, Бог может присутствовать во встрече и может что-то для нас сделать. Но как только мы напрягаемся быть не тем, что мы есть на самом деле, то для нас ни сделать ничего нельзя, ни сказать; мы становимся фиктивным, подставным существом, а с такой нереальной личностью Бог ничего не может сделать.

Для того чтобы мы могли молиться, мы должны войти в отношения, которые определяются как Царство Божие. Мы должны сознавать, понимать, что Он – Бог, что Он – Царь, и отдаться, поручить себя Ему. Мы всегда должны хотя бы помнить о Его воле, даже если пока неспособны ее выполнить. В противном случае, если мы относимся к Богу, как богатый юноша, который не мог последовать за Христом, потому что был слишком богат, – как можем мы тогда встретиться с Ним? Как часто посредством молитвы, посредством глубокого общения с Богом, по Которому мы тоскуем, мы просто ищем для себя немного радости; мы не готовы продать всё, чтобы купить взамен драгоценную жемчужину. Как в таком случае можем мы обрести эту жемчужину? Ее ли мы ищем?.. Ведь подобное происходит и в человеческих отношениях: когда мужчина или женщина полюбит кого-то, все остальные люди уже не имеют для него, для нее того же значения. Это выражено в древнем изречении: "Когда у юноши есть невеста, он окружен уже не мужчинами и женщинами, а просто людьми".

Не это ли может, не это ли должно произойти со всяким нашим богатством, когда мы обращаемся к Богу? Не должно ли оно стать своего рода фоном, бледным и серым, на котором со всей рельефностью будет выделяться единственная значительная Личность? Нам хотелось бы иметь один мазок небесной лазури для полноты картины нашей жизни, в которой столько темных сторон. Бог же готов оказаться вне нашей жизни, Он готов взять на Себя всю ее полностью, как крест, но не готов быть просто одним из обстоятельств в нашей жизни.

Так вот, когда мы пришли к выводу, что Бог отсутствует, не следует ли нам поставить перед собой вопрос – кого мы в этом виним? Мы всегда виним Бога, – либо обвиняем Его прямо в лицо, либо жалуемся другим, что Он отсутствует, что Его никогда нет, когда Он нужен, что Он не отзывается, когда к Нему обратишься. Иногда мы более "благочестивы"– именно в кавычках! – и говорим: "Бог испытывает мое терпение, мою веру, мое смирение", и находим множество способов обратить Божий суд о нас выгодной для нас стороной: "Я так терпелив, что могу терпеть даже Самого Бога!" Разве это не так?..

Помню, когда я был молодым священником, я однажды произнес проповедь, одну из многих, произнесенных мною в приходе. После службы ко мне подошла девушка и сказала: "Отец Антоний, вы, наверное, очень плохой человек", Я ответил: "О да, – но как вы об этом узнали?" Она пояснила: "Вы так хорошо описали наши грехи, что, конечно, вы сами их все совершили". Разумеется, дурные мысли и дурные состояния, неприглядное описание которых я вам здесь предлагаю, вероятно, мои собственные, но, может быть, хоть в какой-то мере, всё же и ваши.

Если мы хотим молиться, то сначала должны быть убеждены в том, что мы – грешники, нуждающиеся в спасении, что мы отделены от Бога, что не можем жить без Него, и единственное, что мы можем Ему принести, это наша отчаянная тоска о том, чтобы стать такими, какими Бог принял бы нас, принял в нашем покаянии, принял нас с милосердием и любовью. И вот молитва, с самого ее начала, – это наше посильное восхождение к Богу, момент, когда мы поворачиваемся к Богу, не решаясь подойти ближе, зная, что если мы встретим Его слишком рано, прежде, чем Его благодать поможет нам встретить Его – встреча будет судом. Всё, что мы можем сделать, это повернуться к Нему в благоговении, в трепетном преклонении и почитании, на какие мы только способны, со всем вниманием и серьезностью, и просить Его сделать с нами что-то, что даст нам способность встретиться с Ним лицом к лицу, не в суд и не в осуждение, но в жизнь вечную.

Здесь я хотел бы напомнить вам притчу о мытаре и фарисее. Мытарь приходит в храм и стоит позади, у входа. Он знает, что стоит осужденным; он знает, что в категориях справедливости ему надежды нет, потому что он не причастен Царству Божию; он – вне царства правды и праведности или царства любви, потому что не принадлежит ни царству праведности, ни царству любви. Но в той жестокой, уродливой жизни насилия, которая является его жизнью, он научился чему-то, о чем праведный фарисей не имел и понятия. Он научился, что в мире соперничества, в мире хищнических отношений, жестокости и бессердечия, единственное, на что можно надеяться – это на вторжение милосердия, на вторжение сострадания, неожиданное и невероятное, которое не коренится ни в исполнении долга, ни в строе естественных отношений, и которое приостановило бы закономерность жестокости, насилия и бессердечности в повседневной жизни. Мытарь, будучи вымогателем, ростовщиком, хищником, знал из собственного опыта, что бывают моменты, когда безо всякой причины – поскольку это никак не входит в его мировоззрение – он вдруг простит долг, потому что его сердце дрогнуло и стало уязвимым; когда, может случиться, он не предаст кого-то в тюрьму, потому что человеческое лицо что-то ему напомнило или звук голоса коснулся его сердца. Логики в этом нет; это не входит ни в его образ мыслей, ни в его обычный образ действий. Тут, наперекор и вопреки всему, вторгается нечто, чему он не может противиться; и он тоже, вероятно, знает, как часто сам бывал спасен от конечной катастрофы этим вторжением неожиданного и невероятного – милости, сострадания, прощения. И вот он стоит у церковной притолоки, зная, что область внутри храма – область праведности и любви Божией, которой он не принадлежит и куда вступить не может. Но он по опыту знает, что невероятное сбывается, и тут-то он и говорит: "Помилуй! Нарушь законы справедливости, нарушь законы религии, милостиво сойди к нам, не имеющим права ни на прощение, ни на то, чтобы вступить в эту область". И вот я думаю, что это – исходная точка, от которой мы должны начинать снова и снова, постоянно.

Вы, вероятно, помните место у апостола Павла, где Христос ему говорит: Сила Моя в немощи совершается… Эта немощь – не та слабость, которую мы обнаруживаем, когда грешим и забываем Бога, но такая слабость, которая означает гибкость до конца, полную прозрачность, всецелое предание себя в руки Божии; обычно же мы стараемся "изо всех сил" и мешаем Богу явить Его силу.

Когда ребенок только начинает учиться писать и не знает, что от него ожидается, то его рука совершенно гибко и послушно управляется рукой матери; как только он вообразит, что понял, и старается "помогать", всё идет вкривь и вкось: вот что я имею в виду, когда говорю, что сила Божия совершается в немощи. Или же возьмите парус: ветер может его наполнить так, что он понесет весь корабль – только потому, что парус гибок; если вместо паруса вы поставите прочную доску, то ничего не получится… Железная рукавица крепка, но как мало можно ею сделать; перчатка хирурга еле чувствуется, еле приметна, ничего не стоит ее порвать, но благодаря ей "умная" рука врача творит чудеса… И вот одна из вещей, которым Бог постоянно старается нас научить вместо воображаемой и ничтожной, анархичной нашей "силы" – это хрупкость, гибкость, всецелая отдача себя в руки Божии.

Я вам дам пример. Двадцать пять лет тому назад один мой друг, у которого было двое детей, погиб при освобождении Парижа. Дети его не любили меня, ревновали, что у отца есть такой друг, но когда отец умер, они потянулись ко мне – потому что я был другом их отца… И вот его дочь, девочка лет пятнадцати, пришла однажды ко мне в приемную (я был врачом прежде чем стать священником) и увидела, что рядом с медицинскими принадлежностями у меня на столе лежит Евангелие. Со всей самоуверенностью юности она сказала: "Не понимаю, как может образованный как будто человек верить в такую чепуху". Я ее тогда спросил: "А ты читала?" Она ответила: "Нет". – "Так вот помни: только очень глупые люди судят о вещах, которых не знают". После этого она прочла Евангелие, и оно настолько покорило ее, что вся ее жизнь переменилась, потому что она начала молиться, Бог дал ей испытать Свое присутствие, и она некоторое время жила этим. Потом она заболела неизлечимой болезнью, и когда я уже был священником в Англии, прислала мне письмо, где говорила: "С тех пор, как тело мое начало слабеть и вымирать, дух мой более живой, чем когда-либо, и я ощущаю Божие присутствие так легко и с такой радостью". Я написал ей в ответ: "Не ожидай, что это состояние продлится; когда сил еще убавится, ты не сможешь больше собственным порывом устремляться к Богу, и придет время, когда тебе покажется, что к Богу нет доступа". Через некоторое время она снова мне написала: "Да, вы были правы; я теперь так слаба, что не могу собрать сил, чтобы устремляться к Богу или даже тосковать по Нему, и Бога словно нет". Я ей тогда ответил, чтобы она попробовала поступить по-другому: научиться смирению в подлинном, глубоком смысле этого слова.

На латинском языке humilitas, смирение происходит от слова humus – "плодородная земля"; и вот, смирение не заключается в том, чтобы, как мы это постоянно делаем, "прибедняться", и думать и говорить о себе плохое, и убеждать других, будто наши ходульные манеры и есть смирение. Смирение – это состояние плодородной земли; земля всегда у нас под ногами, она самоочевидна, она забыта; по ней мы ходим – и никогда ее не вспомним; она открыта всему, в нее мы кидаем отбросы, всё, что нам не нужно. Она безмолвна и всё принимает, – и самый навоз, и отбросы она принимает творчески и обращает их в живое и животворное богатство. Она самое разложение претворяет в новую силу жизни; открытая дождю, открытая всякому семени, она приносит плод в тридцать, в пятьдесят и во сто крат.

И я посоветовал этой женщине: "Учись быть такой же перед Богом: отдающейся, не сопротивляющейся, готовой принять и от людей и от Бога, что бы они ни дали". И на самом деле ей пришлось много претерпеть от людей. После шести месяцев ее болезни муж устал от того, что у него умирающая жена, и бросил ее: она с избытком познала отвержение, но и Бог осиял ее Своим светом и послал освежающий дождь. Немного позже она написала: "Я совсем истощена. У меня нет сил устремляться к Богу, но теперь Бог Сам сходит ко мне".

Этот рассказ – не только иллюстрация, он подчеркивает основную мысль: вот та немощь, в которой Бог может явить Свою силу, и вот такая ситуация, когда отсутствие Божие обращается в Его присутствие. Мы не можем насильно завладеть Богом; но если мы стоим, как мытарь или как эта женщина – за гранью того, что "правильно", но в пределах, где царит милосердие, мы можем встретить Бога.

Теперь постарайтесь продумать "отсутствие" Бога, и поймите всем своим существом, что раньше чем стучать в дверь (и это не только дверь Царства в общем смысле, Христос действительно говорит: Я есмь дверь), надо осознать, что мы находимся вне, снаружи. Если мы по безумию вообразим, что мы уже в Царстве Божием, то, разумеется, и стучаться некуда, остается только глядеть вокруг – где же ангелы и святые и предназначенная для нас обитель? И когда мы не увидим ничего, кроме темноты или стен, то вполне справедливо можем удивляться, до чего непривлекателен рай… Надо осознать, что мы еще не в раю, что мы всё еще вне Царства Божия, и тогда спросить себя: где же дверь и как в нее стучать?

Глава 10 Евангелия от Луки по объему невелика, но в ней сообщается о Христе много драгоценных и просто интересных сведений. Для нас здесь кроется еще один повод для того, чтобы не считать информацию, повторяющуюся в разных Евангелиях, избыточной. Напротив, если Евангелисты сообщают о чем-то неоднократно, значит, считают это чрезвычайно важным.

После того как 12 апостолов благополучно вернулись, выполнив порученную миссию, Господь посылает на проповедь 70 учеников. Среди них был и Иаков, Брат Господень – совершено замечательный человек, олицетворявший всю ветхозаветную праведность и глубочайшим образом воспринявший Новый Завет, верность которому сохранил до своей мученической кончины. Да и сам евангелист Лука тоже был Апостолом из числа этих 70-ти. Не случайно напутствие им он приводит в таком полном виде. Отметим, что оно чрезвычайно близко по содержанию с напутствием, данным 12-ти: «Жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал деятелей на жатву Свою. Идите! Я посылаю вас, как агнцев среди волков».

Замечательные образы, всецело связанные с сельским образом жизни, – но и нам они понятны. Господин жатвы – Он же и Сеятель; это Господь, Творец мироздания. Он насадил род человеческий, взрастил его и хочет получить урожай – созревших во благе и для добра праведников, способных стать народом Божиим и общаться с Ним в Его Царстве. И эта жатва – весь род человеческий, так что нужно очень много верных учеников Христовых, чтобы Его слова дошли до всех – и без искажения. Апостолам следует оставить всякие мысли о том, кто из них главнее, всякое соперничество и даже (и в особенности) всякую кастовую замкнутость, побороть страшный соблазн, никогда почти не оставляющий людей праведных и благочестивых – чувство собственной исключительности – и не только нести свет истины, но и молиться о том, чтобы число «делателей» умножалось. Потому что сыны тьмы не оставляют своих козней и лукавством заставляют людей служить себе, и отвращают их от Бога. Во все времена благовестие было делом не только трудным, но и опасным – и сколь точен образ овец среди волков! Овцы не отращивают себе клыки и когти, не устраивают профилактических зачисток: их дело – обороняться, укрепляясь молитвой и дружеской сплоченностью. Снова и снова вспоминаем первый признак христиан для внешних: «любовь между собою» (Ин 13:35). Известно, что стадо обороняется от волчьей стаи тем, что собирается тесным кругом, слабые – в середине, крепкие – по краям, лицом к опасности. И бывает, что волки трусят и убегают, поджав хвосты...

Вот вспомнилось, что когда я была сильно моложе, у нас было в ходу слово «незащищенный». Это совсем не то, что «беззащитный», отнюдь нет, это когда у человека на лице не написано «меня голыми руками не возьмешь», а написано нечто противоположное. А сейчас бывает... эх, что уж тут вспоминать.

Образ нежных овец среди волков укрепляется и полной бедностью посланцев: «Не берите ни мешка, ни сумЫ, ни обуви и никого в дороге не приветствуйте. В какой дом войдете, сперва говорите: мир дому сему; и если будет там сын мира, то почиет на нем мир ваш, а если нет, то к вам возвратится. В доме же том оставайтесь, ешьте и пейте, что у них есть, ибо трудящийся достоин награды за труды свои; не переходите из дома в дом. И если придёте в какой город и примут вас, ешьте, что вам предложат, и исцеляйте находящихся в нём больных, и говорите им: приблизилось к вам Царствие Божие». Здесь можно заметить, как представляется, призыв к определенной целеустремленности (выше говорится, что Христос послал учеников туда, куда сам хотел идти), потому что дорожное приветствие может привести к беседе, беседа – к приглашению и т. д. Кроме того, предписаны непритязательность и неприхотливость. Но вот на что нужно, наверное, обратить внимание: приветливость умножает мир среди людей мира, но и с иными следует быть приветливыми, потому что если они недостойны приветствия, то вы его не утратите: «к вам возвратится». Как это не похоже на нашу почти повсеместную угрюмость...

Диего Веласкес. Христос в доме Марфы и Марии. Около 1618 г.

«Если же придете в какой город и не примут вас, то, выйдя на улицу, скажите: и прах, прилипший к нам от вашего города, отрясаем вам; однако ж знайте, что приблизилось к вам Царствие Божие. Сказываю вам, что Содому в день оный будет отраднее, нежели городу тому. Горе тебе, Хоразин! Горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они, сидя во вретище и пепле, покаялись; но и Тиру и Сидону отраднее будет на суде, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься. Слушающий вас Меня слушает, и отвергающийся вас Меня отвергается; а отвергающийся Меня отвергается Пославшего Меня». Здесь важно то, что и отрясая прах, Апостолы обязаны возвестить приближение Царствия Божия. Но если для верных это – радостное обетование, то для отпавших – провозвещение неотвратимого ужаса. Ну, вроде как конец света для наших современников. Хоразин, Вифсаида и Капернаум отвергли проповедь Христа и Его чудеса, поэтому им сулится горькая участь. Тир и Сидон упоминаются как центры пышно торжествующего язычества, за которыми тем не менее признается способность к покаянию, – в самом деле, покаялась же Ниневия от проповеди пророка! А получается подчас, что формально верные Единому Богу коснеют в нераскаянности; язычники были бы им хорошим примером, но они, ослепленные гордыней и высокомерием, до язычников не снисходят.

Но вот возвращаются 70 и радуются тому, что и бесы им повинуются о имени Господнем. И как же замечательно говорит Христос: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию». Разумеется, видел Он это как Второе Лицо Пресвятой Троицы, как Ангел Великого Совета. Какое блестящее свидетельство Богочеловечности Христа! Тем более что Он, развивая в словах Свой сверхприродный опыт, продолжает: «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам; однако ж тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах». Вот настоящая иерархия ценностей: вечная жизнь в Боге несравненно дороже любых знамений и чудес, не говоря уже об оккультных опытах. Увы, именно они до сих пор привлекают к себе многих и многих.

Не может не привлечь внимания способность Господа радоваться, да так, что Его радость наполняет небо и землю. Вот 70 принесли ему радость – и Он увлекся мыслью к победе над сатаной, которая была некогда явлена и будет распространена в будущем. Сколько радости звучит в обещании власти наступать на ядовитых тварей и на всю вражью силу! Но выше ее – радость вечного спасения тех, кто близок и дорог, и это уже радость, от которой воспаряет дух – и Иисус обращается к Отцу: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! Ибо таково было твое благоволение». А ученикам Он сказал: «Всё предано Мне Отцем Моим; и кто есть Сын, не знает никто, кроме Отца, и кто есть Отец, не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть». Вот она, великая цель Боговоплощения: не только восстановить падший мир и избавить человечество от последствий грехопадения, но и явить миру Бога! И так понятно то, что в этой великой радости, охватывающей мир видимый и невидимый, Христос и за учеников радуется: «Блаженны очи, видящие то, что вы видите! ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать то, что вы слышите, и не слышали».

Вот именно этой радости нам и не хватает, а вовсе не внешних статусов наибольшего благоприятствования. Среди ныне живущих я знаю одну женщину, сильно старше меня, которая по старой привычке описывает посещение храма не в терминах физической нагрузки («ходили», «стояли»), а в терминах конечной цели: «пребывали с Господом». Ну, еще и храм такой, где тем, кто не очень скор на ногу, между утренней и вечерней службами можно посидеть, попить чаю с необременительной едой, почитать Псалтирь, Триодь, Октоих, Жития и другие книги такого же рода... Вот такая вера, включающая и понимание Богоприсутствия, понимание того, что Господь с нами – если только мы с Ним.

После этой головокружительно радостной сцены продолжаются попытки победить Христа в словесных турнирах. Законник спрашивает Его, что ему делать, чтобы наследовать жизнь вечную. Поскольку законника полезно вернуть на привычную ему почву, Спаситель говорит: «В законе что написано? как читаешь?». Законник ответил, как и подобает, о любви к Богу и ближнему», и услышал: «Правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить». Казалось бы, спокойный, даже доброжелательный ответ; но неспокойная совесть законника велит ему «оправдать себя», – не покаянием, этого он не умеет, а вопросом, который, как он считает, поставит в тупик этого галилейского Учителя: «А кто мой ближний?». Здесь явно слышится азартное предвкушение долгих словесных хитросплетений. Но вместо этого звучит так хорошо знакомая нам притча о милосердном самарянине:

«Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: «Позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?». Законник сказал, что оказавший милость, а Иисус ему на это: «Иди, и ты поступай так же».

Можно отметить, что основное для решения своей «проблемы», как принято сейчас говорить, законник сказал сам. Но все его «законнические» познания не помогают ему в основном: в определении его места в мире и его отношения к миру. И Христос не поучает его; Он дает ему пищу для ума, которая, будучи правильно усвоена, способна напитать душу. Одна выразительная деталь подсказывает, что этого человека Иисус считает больным, а Свою притчу рассматривает как целебную: исцеленным Он часто говорит «иди и впредь не греши» (впрочем, и спасенной Им прелюбодейке Он сказал то же самое), и вот законнику говорит: «Иди, и ты поступай так же». То есть будь милосерден, и к тебе будут милосердны и так утвердится Царство. Можно еще заметить, что грех приравнивается к болезни, и если подумать, то это так и есть: умирают-то люди именно вследствие первородного греха! Но вот другой закономерности Христос не признает, а именно что болезнь возникает как расплата за грех. Об этом прямым текстом сказано в Евангелии от Иоанна, так что не будем предвосхищать события. Но как же любят «добрые» люди всякую болезнь (и всякое горе, и несчастные случаи) с непререкаемым апломбом объявлять расплатой за грех! Конечно, они тем самым творят много зла; ко мне однажды привели женщину, которая от ужаса была совершенно белой и почти не могла говорить: она решила со своей бедой обратиться в церковь, но сведущие люди ее до батюшки просто не допустили, а перехватили по пути, допросили и объявили, что детей у нее нет потому, что они с мужем не венчаны. Я сказала бедняге, что Китай и Индия от малолюдства не страдают. Тут она задышала и мы спокойно поговорили о том, как кротко, терпеливо, без агитационного запала и скандалов, а напротив, приветливо уговорить мужа повенчаться. А бесплодие исследовать и лечить – само собой. Но больше всего мне жаль этих самых жриц правопорядка – потому что сами-то они живут в таком сером безрадостном мире, что их убедить в том, что Господь благ, вряд ли возможно.

И вот – последний эпизод этой главы, Христос у Марфы и Марии; Марфа готовит «большое угощение», Мария слушает слова Спасителя. Марфа сочла это несправедливым и попросила Христа, чтобы Он отослал Марию на помощь сестре. И услышала: «Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё». При разборе этого эпизода, как представляется, происходит некоторое смещение акцентов: те, кто склонен к деятельности, бросаются оправдывать Марфу, те, кто к созерцательности – Марию. А почему бы нам не поставить в центр рассмотрения Христа?

Вот подумаем: мог ли бы Он отослать Марию? – да никогда; благовествование было наполнением Его земной жизни. А сказать Марфе, что зря она так ожесточилась, Он тоже не мог, потому что жалел ее и ценил ее усилия – не потому что они были направлены на то, чтобы Ему угодить, а потому что она была щедрой, гостеприимной, радушной, а это вовсе не плохие качества. И тем более не мог Он сказать, чтобы она бросила эту свою суету и присоединилась к сестре, потому что это тоже было бы для нее оскорбительно. Но ведь и Мария претерпела: она в сущности получила довольно резкое замечание от старшей сестры. И вот, Христос говорит обеим в сущности о свободе выбора: Марфа сама выбрала занятие для себя, и пресекать ее – значит пресекать ее свободу воли. Что выбрала, то и выбрала, и греха в ее выборе нет. Выбор же Марии был благ, и не может у нее отняться.

Так давайте же читать этот эпизод не для того чтобы снова и снова увязать в ожесточенных и бесплодных спорах о том, кто из сестер подлежит нашему осуждению, а для того чтобы учиться у Христа именно не-осуждению. Представляется, что Марфа и Мария прекрасно иллюстрируют известный тезис Блаженного Августина о границах расхождений среди христиан: обе они любят Господа, обе едины в стремлении почтить Учителя, но только одна – угощением, а другая – своим вниманием.

Остается только пожелать, чтобы Марфы и Марии были взаимно снисходительны – в воспоминание о Господе нашем Иисусе Христе.

В наше спокойное время мало кто думает о перспективах мученичества. Тем не менее, разворачивающиеся сейчас в Пермском крае события могут закончиться именно так, если российская православная общественность не сделает ничего для помощи ее героине.

В настоящее время ситуация частично разрешена, здравый смысл восторжествовал.

19-летняя Руя Иваз Али выпущена на свободу из изолятора временного содержания для иностранцев. Предоставление временного убежища на территории России – наиболее взвешенное и гуманное решение в сложившейся ситуации. Об этом в интервью "Голос России" заявила заместитель начальника Управления по вопросам гражданства ФМС РФ Лилия Аристова.
Подробнее читайте здесь.

Мы предоставим слово пермским журналистам Д. Копанцеву и А. Гладких, пообщавшихся с героиней этой истории, и подробно рассказавших о ней в своем репортаже на сайте Lifenews:

«Тяжелый выбор сделала юная гражданка Афганистана Руя Иваз Али. Приехав в Россию с родителями в возрасте 16 лет, она втайне от них отказалась от мусульманской веры и приняла христианство.

Теперь это решение может стоить ей жизни. Миграционная служба намерена депортировать ее назад в Афганистан, где по законам Шариата ей грозит смертная казнь.

Руя сбежала в Россию вместе с родителями и младшим братом 3 года назад. Преодолев границу, семья поселилась в городе Очер Пермского края. Чтобы выучить русский язык и получить элементарные знания, 16-летняя мигрантка пошла в первый класс вечерней школы. После ее окончания она хотела выучиться на врача.

- У нас на родине врачей очень ценят и уважают, - поделилась Руя Иваз Али. - Я понимаю, что пока я ничего не умею и мало знаю, но я честно хотела всему научиться, стать доктором и работать в больнице.

В маленьком уральском городке уроженка Афганистана ближе познакомилась с христианской верой и начала посещать богослужения в местном православном храме. Как признается девушка, именно там она впервые в жизни почувствовала душевное спокойствие и умиротворение.

- Там, где я родилась, постоянно идет война, - вспоминает Руя. - С детства перед моими глазами происходили стрельба, взрывы и убийства. В Афганистане это норма жизни, и избавиться от стресса невозможно. После откровенной беседы с настоятелем храма Руя приняла решение отказаться от традиционной для своей семьи религии и принять христианство.

- Когда вернулась из церкви, я не знала, как сказать родителям, что я больше не мусульманка, - вспоминает девушка. - Мне было очень страшно, потому что я знала, что меня ждет. Отец бил меня несколько часов. В это время мама кричала и плакала. Родители сказали, что я больше не их дочь.

Через некоторое время родители бросили своих детей и сбежали в другой город. Младший брат также оставил свою сестру. Но девушка, несмотря на тяжелые испытания, по-прежнему хочет остаться в России и не жалеет о смене вероисповедания.

Иностранка обратилась в миграционную службу, чтобы получить статус беженца и официально оформить свое пребывание в России. Но в ведомстве девушке в просьбе отказали и тут же арестовали.

Уже второй месяц Руя находится в изоляторе для мигрантов, где ожидает депортации на родину. - Я не знаю, что меня ждет, - говорит Руя. - Я плачу каждую ночь, понимая, что шансов остаться в России у меня почти нет. А в Афганистане меня, скорее всего, ждет смерть. По законам Шариата меня должны убить как неверную. На родине я несколько раз видела, как девушек прямо на улице жестоко забивали камнями до смерти. Сейчас я молюсь Богу и готовлюсь к такой же участи».

Сейчас, когда решение о депортации уже принято чиновниками, отказавшимися дать убежище юной афганке, связавшей свою жизни с Православием, помочь Руе Иваз Али может только общественная кампания в ее поддержку. Мы просим всех, неравнодушных к ее судьбе, распространить эту информацию, обратиться с письмами в ФМС, государственные, церковные и общественные организации. Иначе нашу сестру ждет смерть от рук фанатиков.

Заметку подготовил: Игорь Бессонов