Как великому русскому писателю Антону Павловичу Чехову, который не раз говорил о том, что «он давно растерял всю веру», удавалось создавать произведения, созвучные духу и смыслу христианства? Об этом и многом другом мы говорим с доктором филологических наук, заведующим кафедрой истории русской литературы филологического факультета МГУ, председателем Чеховской комиссии Совета по истории мировой культуры РАН Владимиром Борисовичем Катаевым.

Чехов: быт или бытие?

– Как Чехов относился к религии, менялось ли оно на протяжении его жизни, и если да, то как?

– Оно менялось, потому что менялся сам Чехов как человек. Впрочем, кое что оставалось постоянным и неизменным. По письмам Чехова и его разговорам с современниками видно, что он на протяжении всей жизни неоднократно твердил об отсутствии у себя веры. Из раннего письма: «Легко любить Бога, сомневаться в котором не хватает мозга». В 1892 году он пишет: «Религии у меня теперь нет». В 1900 году: «Я человек не верующий». В 1903 году то же самое: «Я давно растерял свою веру». Также об этом в мемуарах говорят люди, которые знали Чехова.

Итак, он говорил об этом постоянно, но на самом деле все не так просто. Здесь очень важны детали и нюансы.

– Я обратил внимание на слова «теперь у меня нет веры». Значит, раньше она все же была?

– Чехов воспитывался в религиозной семье. Отец его, Павел Егорович, был человеком твердых религиозных убеждений. При воспитании своих детей он добивался того, чтобы те строго следовали церковным обрядам и правилам. Он сам руководил церковным хором и детей привлекал к пению в церковном хоре в Таганроге.

Чехов, когда вспоминал годы детства, говорил, что когда он пел с братьями в церковном хоре в храме, то присутствующие умилялись и видели в них ангелов. Они же сами чувствовали себя глубоко несчастными. Дело в том, что религиозность их отца сочеталась с авторитарностью и физическими наказаниями детей. Чехов позже говорил, что в таком религиозном воспитании всегда есть ширмочка: перед этой ширмочкой все кажется благообразным, а за ней – розги, наказания и так далее. Авторитарность, насильственное внедрение религиозности оставила у него тяжелые воспоминания и впечатления.

Но при этом с самого раннего детства Чехов все равно воспитывался в лоне православной культуры. Если брать с внешней стороны, он прекрасно знал главные церковные обряды, и это отразилось во многих его произведениях. Несомненна его любовь к красоте церковной фразы, виртуозное знание библеизмов и использование их в произведениях, любовь к колокольному звону. Брат его вспоминает, что не было ни одной Пасхи, чтобы Чехов пасхальную ночь провел дома: он обязательно шел слушать колокольный звон. Бывал он и на пасхальных службах.

Когда он поселился в Мелихове, а это была довольно бедная деревушка, то он там жил с родителями. Они, конечно, не просто ходили в местную церковь. Они у себя дома устраивали богослужения, и именно Чехов часто был инициатором этих богослужений с участием мужиков, жителей деревни. Так что можно уверенно сказать, что как минимум к обрядовой стороне Церкви Чехов сохранил интерес, он ее любил и хорошо знал. Я бы сказал, что в целом для Чехова характерно своего рода стилистическое согласие с христианством.

– А как Чехова воспринимали его религиозные современники или исследователи его творчества?

– Многие из поверхностно знавших Чехова считали, что его творчество лишено глубочайшего содержания, которое есть у Толстого, Достоевского. «Быт без бытия» – так Зинаида Гиппиус говорила о творчестве Чехова. То есть, Чехов прекрасно изображает земное, но бытийное ему не доступно.

Или Солженицын говорил в разговоре с Варламом Шаламовым, что у Чехова нет устремления ввысь, поэтому он и не написал значительных, больших романов. Между прочим, Варлам Шаламов спорил с Солженицыным и говорил в ответ, что были же такие романисты, как Боборыкин или Шеллер-Михайлов — они писали толстенные романы без всякого устремления ввысь.

Однако, несмотря на то, что многие глубоко верующие люди видели в Чехове чужого, в то же время многие столь же искренне верующие люди видели в Чехове христианина, находили у него недекларируемое христианство. Это отец Сергий Булгаков, Сергей Дурылин или Борис Зайцев, который в книге о Чехове дал свой портрет писателя. Показательно, что Борис Зайцев, писатель глубоко верующий, все-таки ощущал родство с Чеховым. С Чеховым, который не раз говорил о своем безверии.

Это, конечно, некоторый парадокс, но это так. Эти исследователи считали, что миропонимание писателя и его дела адекватны реальному воплощению христианских идеалов.

Никто не знает настоящей правды?

– А как Чехов, например, относился к религиозным поискам Толстого, а также к религиозным взглядам и мотивам у Достоевского?

– У Достоевского через все романы проходит вопрос: ты веришь в Бога или нет? И в зависимости от этого он выносит оценки своим героям. У Толстого вопрос ставится иначе: Бог есть, но как его понимать? Кто или что есть Бог? Для Толстого это некое универсальное и безличное начало любви. С ним спорил Константин Леонтьев: вера, по Леонтьеву, начинается не с любви, а со страха Божия.

Чехов же так вопрос не ставит. Он просто показывает в своих произведениях верующих и не верующих людей. Для него важно, каковы люди сами по себе. Возьмите повесть «Дуэль». Там дьякон и зоолог разговаривают между собой. Дьякон спрашивает: «Вы в Бога веруете? Вы же в Христа не веруете». Зоолог отвечает: нет, верую, но только не так как вы, не по-вашему. Чехов описывает разные виды религиозности, погружения людей в религиозную веру. Он занимается изучением того, как по-разному веруют люди.

И у него в то же время есть понятие «настоящая правда». Повесть «Дуэль» заканчивается тем, что два противника соглашаются: никто не знает настоящей правды. А «настоящая правда» в мире Чехова – это синоним понятия Бог. Так вот, по Чехову никто не знает настоящей правды. Можно сказать, что писатель всем своим творчеством изучает, как разные люди претендуют на знание настоящей правды. Но у него оказывается, что ее никто не знает.

Это понятие настоящей правды у Чехова важно не только для его «Дуэли». Возьмите повесть «Три года». Там представлена история любви Лаптева и его жены, история их семейных взаимоотношений. Жена Юлия очень религиозна, в отличие от мужа. Когда она была его невестой, ее религиозность ему нравилась, казалось трогательной. Однако позже определенность ее взглядов и убеждений стала представляться мужу преградой, из-за которой тоже не видно настоящей правды.

Перед самой смертью у Чехова была переписка по этому поводу. Тогда среди интеллигенции было время интенсивных религиозных исканий, создавались разные религиозные общества. Чехова тоже пытались уговорить принять в этом участие, но он отказался. Он сказал, что русская интеллигенция на самом деле все дальше и дальше уходит от Бога, а все тогдашние религиозные собрания – это чисто внешнее. И, добавлял он, предстоит еще громадная работа, может быть на десятки тысяч лет, чтобы человечество узнало истинного, настоящего Бога. Узнало эту истину так же, как знает, что дважды два четыре.

Итак, видно, что Чехов всю жизнь, как и Достоевский, и Толстой, был устремлен на проблемы веры, неверия, настоящей и ненастоящей веры, но те формы религиозности, с которыми он имел дело в своем окружении, казались ему незнанием настоящей правды.

– Они никогда не встречались?

– Встречались, и не раз. Однажды, когда у Чехова горлом пошла кровь и он лежал в клинике на Девичьем Поле, Толстой пришел навестить его. Толстой начал говорить о своем понимании божества, а Чехов потом рассказал, что понимание Бога как безличного начала, в котором растворено все живое, его тоже не удовлетворило. И он твердо, но спокойно возражал Толстому.

Самые знаменитые слова Чехова про веру: «Между "есть Бог" и "нет Бога" лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало». Эту запись он повторил дважды в записной книжке. Итак, Чехов пребывал в постоянном состоянии поиска, исканий настоящей правды.

Но недостаточно остановиться на этой констатации. Нельзя представить Чехова как частицу, кружащуюся в броуновском движении между полюсами веры и атеизма. У Чехова были свои критерии соответствия или несоответствия настоящей правде.

Ведь дело писателя – не ответ на вопросы, а правильная постановка вопроса. Он верил в то, что есть настоящая правда, и показывал разные виды незнания настоящей правды. У Чехова были эти критерии, и он постоянно им сам следовал. И в больших, и в малых делах, без шумихи и рекламы, он делал дела, соответствующие делам доброго самарянина.

– А какие это были дела?

В Мелихове он видит грязных, грубых, нечистоплотных мужиков, и устраивает там медицинский пункт. Он принимает больных и бесплатно лечит этих мужиков. Чехов построил три школы для крестьянских детей из своих не очень больших средств. Он добился, чтобы провели дорогу к деревне от железнодорожной станции.

– Но был ли у Чехова какой-то позитивный идеал? Во что верил сам Чехов?

– Он говорил, что неверия вообще нет, все во что-нибудь да верят. Но когда его старались привлечь к той или иной группе, литературной или общественной, он говорил: нет, для меня главное – это свобода. На первое место он ставил свободу и независимость, в том числе и свободу от страстей, свободу от несправедливости, нравственное и физическое здоровье. Все его идеалы были связаны с человеком земным. В каком смысле земным? Иногда под этим понимают что-то низменное, принижающее человека. У Чехова же это все, связанное с человеческим пребыванием здесь, на земле.

Возьмите, например, его знаменитый рассказ «Архиерей». Во многом ситуация главного героя этого рассказа близка самому Чехову. Человек из низов, который достиг высот, которых он вообще максимально мог достичь в своей жизни. Чехов и сам был словно архиерей в русской литературе. У архиерея в рассказе присутствует и благодарность за все то, чего он добился, и в то же время какая-то неудовлетворенность. Он думал о том, что достиг всего, что было доступно человеку в его положении. Но все же чего-то еще ему не доставало. Архиерею поэтому не хотелось умирать, все еще казалось, что нет у него чего-то самого важного, о чем смутно мечталось когда-то. Оказывается, что и вера, и сан – это еще не все. Что не хочется расставаться с надеждой, что в этой земной жизни архиерей Петр не получил всего того, на что он надеялся.

Тут дело не в том, что главный герой рассказа архиерей. Это чувство свойственно любому человеку. Тут нет раскаянья в земных делах, но присутствует некая неопределенная тоска. Солженицын в своей статье о Чехове говорил, что он совсем не показал архиерея в деле, там нет архиерейской жизни. Но в том и была цель Чехова: увидеть в архиерее человека, не сан, не должность.

– То есть, Чехов вложил в этот образ очень много личного?

– Конечно, Чехов не изображал реального архиерея, хотя известен реальный прототип рассказа. Это владыка Михаил Грибановский, архиепископ Крымский и Симферопольский. Однако Чехов писал в первую очередь о себе, о своей ситуации. Он вложил в художественный образ то, чем сам жил в последние годы своей жизни. Это и взаимоотношения с матерью, и чувство приближающейся смерти. Также то, что люди от него чего-то ждали, но не видели в нем обыкновенного страдающего человека.

Это ситуация, когда в архиерее видят, прежде всего, архиерейское, а не человеческое. Ведь даже мать в нем видит архиерея, владыку. Только когда он уже умирал, она вновь увидела в нем сына Павлушу. Так же было и у Чехова. Он все время был окружен людьми, но ему не с кем было поделиться своими размышлениями перед смертью.

Ведь чем заканчивается этот чеховский рассказ? Архиерей умер, и его очень скоро забыли. А его мать, бедная женщина, ходила на выгон скота, и рассказывала, что у нее сын был архиерей, и ей не верили. То есть, наступило людское забвение. И этого же Чехов ждал и по отношению к самому себе. Он говорил: меня будут читать лет семь, а потом забудут.

Тема ухода у Чехова вообще часто присутствует в его последних произведениях. «Вишневый сад», его последняя пьеса – это ведь тоже об уходе в неизвестность. Молодые устремлены в будущее, хотят насадить новый сад, прекрасней этого. И вдруг в самом конце – «человека забыли», и звуки вырубаемого сада.

Или его последний рассказ «Невеста», который заканчивается вроде бы вполне бодрым финалом. Героиня уходит из родного дома: «Впереди ей рисовалась жизнь новая, широкая, просторная, и эта жизнь, еще неясная, полная тайн, увлекала и манила ее. Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром простилась со своими и, живая, веселая, покинула город – как полагала, навсегда».

Характерная Чеховская оговорка – «как полагала». Героиня так думает, но что будет на самом деле, неизвестно.

– А как вообще в русской литературе изображали русских архиереев, владык?

– Часто с разоблачительным уклоном. Вскоре после чеховского «Архиерея» вышел рассказ писателя Константина Тренева (автора знаменитой революционной пьесы «Любовь Яровая») «Владыка». Там тоже изображен архиерей, но уже с критических позиций. А еще раньше Николай Лесков написал «Мелочи архиерейской жизни», прямо-таки обличительные по отношению к епископату. Они были поэтому запрещены церковной цензурой. А у Чехова совсем не было уклона в разоблачительство.

Возьмем для сравнения «Воскресение» Толстого. Он издевательски изображает в романе Литургию, демонстрирует свое абсолютное неприятие церковных обрядов, но у Толстого антиклерикальное, антицерковное в то же время явно связано с религиозным. Толстой говорит о том, как не следует служить Христу, и тут же показывает на то, как с его точки зрения следует служить. Чехов в отличие от Толстого изображает светлые чувства архиерея во время службы, но при этом он не говорит, как следует служить в церкви.

Хотя у Чехова есть и отрицательные образы священнослужителей. Он также говорил, что в Бога-то все верили, и Аракчеев верил, и Бирон. То есть, вера по Чехову может сочетаться со злыми, греховными делами. Но это суждение у него не было обоснованием атеизма или неверия.

– Скажите, чем Чехов вообще может быть интересен для христианина? Что он может благодаря его произведениям увидеть и понять?

– Хотя Чехов и говорил о своем неверии, тем не менее, его проблемы и поиски строились вокруг тех же вопросов, которые мучили Достоевского и Толстого.

По-настоящему Бога никому не дано знать, думал Чехов: «Никто не знает настоящей правды». И проблема веры для Чехова – не спокойное пребывание в состоянии веры, а ее постоянный и беспокойный поиск. Я думаю, что такое понимание веры, религии тоже может представлять для христианина определенный интерес.

Кроме того, Чехов обладал колоссальным художественным даром, мог выразить в слове самые разные состояния человеческой души. Разве не интересно поэтому верующему человеку посмотреть, как Чехов изображал того же архиерея? Между прочим, мне рассказывали, что чеховский «Архиерей» был любимым рассказом у патриарха Алексия Второго, а ведь этот рассказ Бунин считал лучшим в мировой литературе.

Так что я думаю, что Чехов для христианина может быть интересен с разных точек зрения: и как гениальный художник и писатель, и как человек, который тоже размышлял над проблемами веры и неверия.

– А правда, что своим любимым рассказом Чехов считал рассказ «Студент»?

– Да, правда. Он спрашивал, кстати, по этому поводу: почему меня считают пессимистом? Какой же я пессимист, если я такой рассказ написал?

«Студент» – это рассказ о том, как один молодой человек, студент духовной академии и сын дьячка, вдруг переходит из одного душевного состояния – мрачного и унылого – в другое – светлое и хорошее. Произведение как бы делится на три части. Сначала студент возвращается вечером к себе домой, и по дороге его охватывает очень плохое, унылое настроение. Вокруг себя по пути он видит все в мрачном свете, ему ничего не нравится, ни в природе, ни в истории, потому что он думает, что как все тут было уныло и некрасиво еще при Рюрике да Иване Грозном, так все здесь и останется: одна лютая бедность и голод. Но потом он встречает двух простых женщин, крестьянок, и пересказывает им историю о том, как апостол Петр в ту страшную ночь трижды отрекся от Христа. Студент находит такие слова, что женщины не просто принимают рассказанное к сведению, а начинают сильно переживать и плачут.

И в конце этого небольшого рассказа студент идет и думает о том, что если женщин так тронула эта история про Петра и Христа, значит, все это живо, и все это было по-настоящему: «Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра». Значит, думает студент, между тем прошлым и сегодняшним настоящим до сих пор тянется непрерывная цепь событий, и он словно одновременно тронул за оба ее конца, когда рассказал женщинам эту историю.

Вообще определяющими для поэтики Чехова являются два понятия – правда и красота. Правда состоит в неприкрашенном отображении жизни, какой бы тяжелой и мрачной она при этом ни была. Но Чехов все равно ищет, как и в таком мире себя вдруг проявляет красота: чистый белый снег на грязной земле, красота вдруг промелькнувшего женского лица, закат солнца летом на море и т.д. В рассказе показан тот нечастый случай, когда люди понимают друг друга по-настоящему. Понимают благодаря той непрерывной цепи, которая связывает времена, эпохи и людей. Чаще всего ведь люди не понимают друг друга. А тут – поняли. И это удивительно.

Чехов и политика

– Каково было отношение Чехова к русской интеллигенции того времени? Те же Достоевский или Толстой много ее критиковали.

– Здесь есть парадокс. С одной стороны, Чехов – эталон русской интеллигенции, он сам к ней принадлежал. Он был уездным врачом, и у него есть рассказы о сельских учителях, врачах, где он с сочувствием их изображает. И в то же время никто так не был строг и непримирим к современной интеллигенции, как Чехов. Он говорил, что русская интеллигенция, вялая, неспособная к делам, ведущая самый неприглядный образ жизни, не вызывает у него ничего, кроме брезгливости.

Иллюстрация к рассказу А. Чехова «Человек в футляре». Кукрыниксы. 1941

Еще Чехову был крайне неприятен такой недостаток русской интеллигенции, который он называл партийностью. Русская интеллигенция в то время делилась на партии в литературе и общественной жизни, политические партии еще как таковые отсутствовали. Но Чехов говорил, что вся эта партийность, деление на наших и не наших – сухо и бездарно.

Непременная черта партийности – это уверенность в обладании настоящей правдой. Но очевидно, что настоящей правды в партийности нет.

Политические партии будут позже. Чехов в политику не углублялся, в отличие от Горького, который быстро выбрал себе политические ориентиры. Но это стремление к противопоставлению и абсолютизации своих взглядов, которое позже пышным цветом расцветет среди разных партий, Чехов предчувствовал, и оно казалось ему неприемлемым.

– Большевизм ему был бы неприятен и на психологическом уровне?

– Как и меньшевизм. Если бы Чехов прожил дольше, он показал бы неправду и той, и другой стороны.

– Как Вы думаете, как бы Чехов встретил революцию 1905 года?

– Трудно сказать. Между прочим, покойный Сергей Сергеевич Аверинцев говорил, что Чехов ошибся, когда сказал, что революции в России никогда не будет. Но Чехов это сказал в конце 80-х годов 19 века, когда он написал повесть «Степь». В стране тогда действительно была тишина, все гайки были закручены. И тогда действительно казалось, что революции никогда не будет.

Но зато поздние произведения Чехова скорее предвещают революцию. Тот же рассказ «Невеста», где девушка готовится стать революционеркой. И вишневый сад, символ России, прекрасной Родины, который гибнет. Все вносят свой вклад в его гибель: и те, кто его вроде бы оплакивает, и те, кто его вырубает, и те, кто говорит, что нечего жалеть, мы насадим новый сад. Чехов словно показал, что от всего подобного можно ждать только революции. Здесь он практически провидец. А как бы он встретил революцию 1905 года, трудно сказать. Когда, например, он узнал о начале русско-японской войны, он хотел поехать на фронт в качестве врача.

– То есть, он не желал поражения своей стране, как радикальная интеллигенция того времени?

– Если говорить об отношении Чехова к политическим радикалам, то, например, тот факт, что актриса Мария Ермолова считала себя социал-демократкой, у Чехова вызывал улыбку. Для него главным была не ее партийная самоидентификация, а ее талант, ее дарование.

Хотя Чехов ждал и желал конституции. Об этом сохранились свидетельства в мемуарах. Также, когда воцарился Николай Второй, Чехов подписал одно письмо царю, в котором просили об упразднении предварительной цензуры. Группа писателей и журналистов обратилась к царю с такой просьбой, и Чехов был в их числе. Письмо осталось без ответа, но вполне возможно, что с этого момента за ним был учрежден негласный надзор.

В целом Чехов придерживался скорее демократических взглядов, но от участия в политических акциях он всегда воздерживался. Это был редкий случай, когда он подписал политическое письмо. Другой похожий случай – он отказался от звания почетного академика после того, как под давлением правительства Горького изгнали из академии наук. Но эти два события – все же исключение.

Христианство невозможно выдумать. Это не философия, не придуманный культ. Это факт, яркий, как вспышка. Имя этого факта звучит непривычно, странно, удивительно: Бог стал человеком. Если говорить словами Писания, то «Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины» (Ин. 1: 14).

Бог! Слыша это великое слово, человек вспоминает все превосходные качества. Всесильный, премудрый, вездесущий. От Него ничто не скрыто, Он знает и видит всё. Он содержит всё и управляет всем. Одно из Его имен – Вседержитель. Что будет, если Он сойдет на землю? Древний праведник представил это, и вот какие слова вырвались из его души: «О, если бы Ты расторг небеса и сошел! Горы растаяли бы от лица Твоего, как от плавящего огня, как от кипятящего воду» (Ис. 64: 1–2).

Но вот Он сошел, и не растаяли горы. Зато Ангелы запели: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение» (Лк. 2: 14).

Он сошел странно и тихо, как роса на иссохшую землю. Он родился без семени мужа от Духа Святого и Девы Марии и стал человеком. Три мудреца с Востока совершили долгий путь и принесли Ему дары. Особая звезда вела их к месту Рождества. Звать Бога в воплощении – Иисус Христос.

На Личности Иисуса Христа и на фактах, с Ним связанных, стоит и утверждается христианская вера. Христос – единственный, единородный Сын Небесного Отца. Он во всем, кроме греха, стал таким, как мы – люди, чтобы усыновить нас, как братьев, Своему Родителю. После Своего Воскресения Он говорит ученикам: «Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему». Во Христе мы усыновляемся Творцу неба и земли и теперь можем обращаться к Нему: «Отче наш». С этих слов и начинается молитва, которой научил Христос апостолов.

В раннем детстве Он успел побывать беженцем, и на руках матери в Египте спасался от меча иродовых солдат. Потом, вернувшись в землю Израиля, Он прожил скромно и незаметно до 30 лет – до возраста, позволявшего проповедовать.

Перед Ним в силе и в духе пророка Илии вышел на проповедь Иоанн Креститель. Громкий голос Предтечи, как львиный рык, с царственной силой призвал людей к покаянию. Так было нужно, потому что душа, не кающаяся, замершая в грехах, не способна к вере. Люди каялись и под руками Иоанна окунались в иорданскую воду. Туда же, на Иордан, пришел и Иисус Христос. Не требуя покаяния, Он вошел в воду, как один из грешников. В это время сошел на Него в виде голубя Дух Святой и Отец Небесный сказал: «Ты Сын Мой возлюбленный! В Тебе Мое благоволение!» (Лк. 3: 22).

После этого Христос провел в пустыне 40 дней в посте и вышел на проповедь. Эту проповедь можно сравнить с яркой вспышкой света для людей, привычно сидящих в темноте. Так и говорил пророк: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет» (Мф. 4: 16). Христос говорил о том, что приблизилось Царство Небесное. Наступило время каяться и веровать в Евангелие. Слово Свое Он подтверждал делами.

Что сказать об этих делах Иисуса Христа? Со временем один из евангелистов заметит, что если бы описывать их подробно, то и весь мир не вместил бы написанных книг (см.: Ин. 21: 25). Христос выгонял демонов, исцелял всякие болезни, умножал хлебы, ходил по водам, воскрешал мертвых. Он так и говорил: «Всё предано Мне Отцом Моим» (Мф. 11: 27). И то, что действительно всё отдано Отцом в руки Сына, мы видим по той власти, с которой Христос воздействует и на мир духовный, и на мир материальный.

Он знает человеческое сердце. И это знание ужасно, потому что грязны сердца людские. Однако Он никого не судит, никого не презирает и никого не гонит вон, кроме диавола. Только падшему духу говорит в пустыне Сын Божий: «Отойди от Меня, сатана» (Мф. 4: 10). Людям же говорит: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные». Грешники тянулись к Нему, потому что Он не только не унижал и не насмехался над падшими, но прощал им грехи и приносил ту радость и легкость, которую никто кроме Бога дать не может. Кротость Христа в обращении с грешными, но кающимися людьми лучше всего выражается словом пророка: «Трости надломленной не преломит, и льна курящегося не угасит» (Мф. 12: 20).

Одинаково нетрудно было Сыну Божиему, смиренному, но всесильному, обращаясь к грешнику, сказать: «Отпускаются тебе грехи», – и, обращаясь к парализованному человеку, сказать: «Встань и ходи» (см.: Мф. 9: 1–6). И в том, и в другом случае слова Христа были делом – и грехи действительно прощались человеку и болезнь уходила.

В этих трудах Христос провел около трех лет. Как свеча, зажженная и поставленная на подсвечнике, Он не мог утаиться. О Нем услышали всюду. Но не любовью и не радостью откликнулись сердца многих в ответ на Его приход и Его деятельность. Приближалось время Ему стать Жертвой. Он знал об этом. Более того – для этого Он и пришел. Он знал не только о Своей смерти, но и о том, как именно Он умрет – на Кресте. Об этой крестной смерти Христос говорил заранее: «Когда вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе» (Ин. 12: 32).

Его предал один из учеников. Христос был схвачен, но не просто убит, а судим и неправедно осужден на смерть. Перед распятием Его жестоко били римские солдаты в претории. Вместе с Христом были распяты два злодея. В это время солнце не захотело светить на землю, и камни, словно негодуя, с шумом трескались. Люди же у подножия Креста говорили: «Сойди с креста, и мы уверуем в Тебя. Иных спасал, а Себя не можешь спасти?» Наконец, сказав: «Совершилось!», Христос приклонил главу и отдал дух.

Он был оплакан Матерью и малым числом учеников и поспешно погребен недалеко от места страдания. Двери в гроб Его были закрыты большим камнем. Для тех, кто любил Христа, жизнь потеряла смысл. Для тех, кто Его ненавидел, настало мрачное тожество.

Оно длилось недолго. Ни гроб, ни смерть Христа не удержали. Он воскрес! Он жив, и смерть над Ним не имеет больше никакой власти. Яркой вспышкой в ночи греха было Христово Рождество. Вспышкой света для сидящих во тьме был Его выход на проповедь. Но самой яркой вспышкой стало его Воскресение. Доныне и вовеки сияет и будет сиять свет Божий из пустого гроба, в котором на малое время уснул Безгрешный Господь.

Вот оно, христианство! Теперь проповедь о Воскресшем предстояло разнести по всему миру. Нужно было возвестить людям всех племен и народов победу над смертью и новую жизнь, начавшуюся во Христе. Кто уверует, примет крещение и отпущение всех грехов, тот обручится с Иисусом как с Царем грядущего Царства. И совершилось всё это, когда Дух Святой сошел на апостолов, когда была им подана непобедимая сила и смелость свидетельствовать о Христе умершем и воскресшем.

Духовная свобода, братская любовь, предчувствие будущей жизни – вот что такое христианство. Ненависть к греху, любовь к праведности и стремление к святости – вот что такое христианство. И это не частная собственность одного или нескольких народов. Это дар Божий для всего человечества. Наш народ к этой радости приобщился со времен Владимира.

Автор: Протоиерей Андрей Ткачев

Эти слова могут быть началом интересной сказки или библейской истории. В ответ на повеление отца поработать на винограднике первый сын ответил: «Иду», - но не пошёл. А второй заупрямился, но затем, почувствовав укоры совести, взялся за работу. Противостояние двух братьев прослеживается и в такой знакомой нам притче о блудном сыне. Младший наносит обиду отцу и превращает в прах свою долю имения, а старший преданно и безвылазно помогает родителю, но не видно в нём ни любви, ни сострадания. Исходя из сердца, на лицо его ложится постоянная гримаса обиды и зависти. Так уж выходит, что повсюду, где живут два брата, микроклимат между ними складывается напряжённо и непоследовательно. Каин лишает жизни Авеля, Иаков вводит в заблуждение Исава, воруя у него первородство, сыновья Фамари ещё в утробе начинают бодаться за право первым увидеть свет. И если смотреть на эти вещи с библейской колокольни, то на революционном транспаранте рядом с «равенством» и «свободой» совсем не лепится «братство».

Имел двух сыновей и тот отец, которого колоритно описал в своём произведении знаменитый Гоголь. Это Тарас Бульба и его дети – Остап и Андрей. Эти два парня такие же соперники, как и их библейские предшественники. У них одна кровь, одна мать их выносила и в муках родила, на одной бурсацкой лавке они дремали под монотонный голос дьяка, получая потом порцию тумаков. Но различны их характеры и судьбы. И на это стоит взглянуть повнимательнее по той причине, что написанное классиком не является лишь словами, но работой с более глубокими прототипами, актуальными на просторах истории.

Остап резок и решителен. Для него не существует весомых авторитетов, и он готов померяться силой даже с батькой. Андрей же отличается от брата более тонким и нежным устройством души, что, тем не менее, никак не мешает ему быть отважным воином. Но впоследствии именно Остап остаётся преданным своей вере и народу, а Андрей меняет вероисповедание, опускает острие сабли на головы бывших друзей и встречает позорную смерть от родного отца. Мотив – любовь к польке, но, поскольку речь пойдёт не о романтических похождениях, а о первообразах, то можно поговорить о том, о чём Гоголь только намекнул. Остап – это ярко выраженное отражение востока Украины, Андрей же отображает портрет Украины Западной. В этом плане нежные чувства к польке видятся образом влюблённости в чуждую культуру и инородную красоту, ради которых молодой человек способен невзлюбить то, что ещё вчера считал родным.

У любого Андрея своя полька, свой повод для предательства. Погрузившись в историю чуть глубже, можно увидеть, что когда-то наши предки воспылали страстью ко всему французскому и салонному. Насилуя свой язык, картавили, натягивали на себя смешные чулки с париками и проливали слёзы, читая бульварные романы. Мало того, веру сбрасывали со счетов, нахватавшись воздушных мыслей у знатоков энциклопедии. На эти манипуляции ушла целая эпоха. Потом на горизонте появился Наполеон, чтобы выбить дурь из голов. Но времена меняются, и вот уже наш люд сохнет по всему немецкому, приправленному наукой. Высоким чувствам учились у Шиллера, Гегель стоял чуть ли не вровень с Библией. В эту калитку со временем протиснулся и Маркс. Нынешнему же поколению печально известна сердечная склонность к Америке, «где мы не будем никогда». Не к Европе, что характерно, а к Америке. Увлечение не Бетховеном, а Элвисом Пресли, не Катрин Денёв, а Мэрилин Монро. Нас долго учили любить запретное. Нечто, исходящее от Кока-Колы и джинсов, рок-н-ролла и Голливуда, в своё время настолько впиталось в сознание миллионов наших сограждан, что период их выздоровления и реабилитации может занять не один десяток лет. Исходя из этого, мы должны понять драму Андрея. Он захмелел без вина, воображая, что обрёл рай. Он позволил произойти изменениям в своём внутреннем мире, лишь затем став предателем. Андрея не стоит бранить. Его подобие нужно распознать в самом себе, в летописи своих внутренних странствий. Его можно подметить и среди современников, старательно вытягивающих шею в поисках прекрасного тридевятого царства, предпочитающих всё чужое и не замечающих великолепия у себя под носом.

Следуя гоголевской логике, мы имеем две Украины так же, как Тарас имел двух сыновей. Единство Украины заключено в том, что обе её половины пачкали пелёнки в одной колыбели, и её же расчленили характеры и судьбы обеих братьев. Поделена она не по руслу Днепра, а по нашему сердцу. Это и есть настоящее рассечение, потому что через сердце не наведёшь понтонную переправу. Разобщение – не досужий вымысел, а факт, от которого не отмахнуться идеологией. Чтобы заметить эту разницу, вовсе не обязательно разглядывать друг друга в оптический прицел. Для этого нужно собрать рюкзак и побывать в двух местах – во Львове и на Хортице. Хортица пронизана духом казачества. Тарасу с отпрысками там вольготно жилось и мирно спалось. Церковь, срубленная из дерева, и такой же частокол. Покрытые пылью куры, незатейливый быт, коктейль из воинского братства и монастыря, а временами – необузданное гульбище. В этом – вся Хортица. А Львов – это территория, в которую, фигурально выражаясь, переехал Андрей после смены вероисповедания. Магдебургское право, вымощенные улицы и шпили костёлов. За трубу из камина – плати, за излишек окон – раскошеливайся, товар, упавший с телеги в базарный день, автоматически отходит городской казне. Закон безжалостен, но по-другому не сдержать человеческих страстей в пределах городских стен. Всё нормально, но всё абсолютно иное.

Имеет смысл напомнить, что люди, не научившиеся хоть немного любить ближнего, понятия «иное» и «другое» склонны рассматривать не иначе, как монстров из одноимённого фильма Джеймса Кэмерона. «Чужие» почти всегда представляются врагами, и на них смотрят с настороженностью. Белую ворону ждёт неминуемая смерть в стае обычного воронья. На всех этапах истории обитатели городов, укрываясь за высокими стенами, пугливо наблюдали за степью: не показались ли на горизонте вражеские всадники? Степь и город находятся в извечной конфронтации, и примирить их представляется делом почти немыслимым. Раздольный дух агрессивной и воздержанной Хортицы является антиподом торговому настроению утончённого Львова, увешанного плетением из камней. И Андрей, теряя голову от польки, присыхает не только к ней, но и ко всему, что за ней стоит: моде, манерности и крючкотворству начитанных прелатов. Отныне его словарный запас будет всё больше пополняться польскими названиями и лоскутами из молитв по-латыни. А Остап с отцом по-прежнему пахнут всеми ветрами и по ночам считают звёзды Большой Медведицы. Они руками ловят рыбу в запрудах, их ноздри щекочет пьянящий запах степи, и они готовы драться с любым количеством неприятелей в любое время. Более всего – за свою веру. Кто теперь рискнёт заявить, что Остап и Андрей солидарны, и их ничто не разъединяет?

Кстати, было время, когда войско Богдана Хмельницкого взяло Львов в осаду. Обложили его, как польскую цитадель, хотя в городе было очень много украинцев. Но «Андрей» не решился тогда скрестить сабли с «Остапом». И горожан совсем не привлекала перспектива оказаться в блокаде. Обыватели, состоящие из поляков, украинцев, евреев и армян, откупились от казаков, и Хмельницкий двинулся дальше, оставив Львов у себя в тылу. Вот таким образом исторически складывались отношения двух частей Украины – городской и степной, западной и восточной, католической и православной, вышедших из одной люльки, но устремившихся в разные стороны. И чудно, что в нынешнем Львове голосистее всех поют песни о «казацком роде» (там никогда не было казаков). В диковинку и то, что в тех местах громче всех вспоминают о голодоморе (люди умирали от голода гораздо ближе к Востоку). Ну да Бог с ними. Аномалии перечислять – времени и терпения не хватит. Вся наша жизнь – некая парадоксальность, обусловленная точкой зрения. Вернёмся к Николаю Васильевичу.

Героическое повествование наполнено смертями, но описание этих смертей изложено таким образом, что доблесть выталкивает из читателя страх. Тот, кто приходит в возбуждение от книг, рискует беспечно относиться к смерти. А это – чревато. Но и тот, кто ничего не читает, не сможет составить представления о реальности. Действительность же такова, что в ней имеет место бесстрашие, не вытесняющее ничего до конца. Тараса сожгли на костре, в окружении довольных зрелищем поляков, Остап принял смерть на дыбе. Первым же погиб Андрей, застреленный тем, кто его породил. Таков конец главных героев «Российской Илиады».

А как сегодня? В нынешние дни количество умерших от пуль украинцев исчисляется многими сотнями. Думается, есть и погибшие от пыток. За что они умерли и почему это происходит? Видимо потому, что братское единение завоёвывается не бесконечным повторением политических заклинаний, не многомиллионными кредитами заморских благодетелей, сдобренных «полезными советами», но адекватной реакцией на действительность, которую сначала нужно прочувствовать и правильно оценить. Если среди населения существуют значительные расхождения, нельзя твердолобо утверждать о том, что их нет, а думающих иначе - называть террористами и врагами. Достигать сплочённости ценой сгоревшей Хортицы или осаждённого Львова, ценой ликвидации одной из частей Украины – недопустимо. Необходимо сохранить как степь, так и город, и крайне желательно с обитателями, а не в виде опустевших построек.

Как знать, написаны эти строки вовремя или с опозданием, но людям не нужно было бы мозолить указательный палец о затвор автомата, листай они почаще страницы нетленных литературных произведений.

Долгий В.П. на основе проповедей протоиерея Андрея Ткачева