Мы живем в православной стране
Или: к вопросу об отделении Церкви от Государства.
Более двух десятилетий наша страна пребывает в среде невнятных и очень странных идеологических, смысловых конструкций, пришедших на смену прошлым парадигмам. И человеческого, душевного, духовного и нравственного в них меньше, чем когда-либо в нашей истории. С середины восьмидесятых заполнили нашу жизнь и начали размножаться удивительные слова: перестройка, ускорение, демократизация, толерантность, мультикультура, инновации, интеграция, денационализация, секуляризация, россияне. А в качестве положительной цели народного бытия – мифическое улучшение качества жизни в лучшем случае. И пустота…
Отказ от идеологии, как кредо современной России показал бессодержательность нашей жизни, вернее рабского стадного существования. «Пойдем туда, куда поведут – на водопой, на бойню, спать, развлекаться - все равно нет ясного направления. Нет и не надо и страшно искать».
Национальное достоинство, сверхзадачи, суверенитет, идеалы, духовные ценности? Обременения, да к тому же и государство эту «ересь» не поддерживает…
Полному распаду смысловых ориентиров препятствует только православная традиция и ее носитель – православный народ, Православная Церковь. И именно ее более всего опасаются зарубежные режиссеры обессмысливания нашей жизни.
23 года назад праздновалось 1000-летие Крещения Руси. И с тех пор не утихают голословные и очень агрессивные обвинения в адрес Русской Православной Церкви со стороны людей, не имеющих к ней отношения, но имеющих, как правило, отношение к реализации прозападных проектов по развращению, снижению численности и жизнеспособности российского населения (планирование семьи, половое воспитание, ювенальная юстиция, реформы образования и т.п.).
Обвинения чаще всего касаются якобы чрезмерной поддержки Церкви со стороны государства и стремления Церкви к слиянию с последним. Идеальной картиной для таких обвинителей стало бы превращение Русской Православной Церкви в атрибут музейной старины, поросший пылью, легендами и сомнительной правдоподобностью, отодвинутый на задворки общественной жизни.
При этом принято спекулировать на понятиях, связанных с правами человека, стремиться уровнять в правах и значении с Русской Православной Церковью все мыслимые и немыслимые религиозные организации, включая тоталитарные секты и деструктивные культы.
Мне довелось заниматься православной журналистикой с начала девяностого года прошлого века, когда это еще не было ни модно, ни почетно. Возвращаясь к старым интервью, я обнаружил ряд очень точных и достойных ответов на эти вызовы в адрес Церкви, и хотел бы привести их выборочно. Эти ответы не потеряли своей актуальности, потому что не изменилась к лучшему ситуация. Скорее наоборот.
Фрагмент интервью со Святейшим Патриархом Алексием II, записанного за три года до его кончины.
- Ваше Святейшество! Означает ли отделение Церкви от Государства невозможность её участия в социальной жизни страны, невозможность выступать по вопросам, связанным с государственной политикой, невозможность присутствия Церкви в армии и системе светского образования?
- Нет, безусловно, не означает. Отделение Церкви от Государства должно означать, прежде всего, защиту Церкви от грубого вмешательства в ее дела со стороны государственной власти. В советский период нашей истории Церковь была отделена от государства еще по декрету 1918 года. Однако, советское государство постоянно вмешивалось в церковную жизнь. Все мы помним институт уполномоченных, навязывавших епископам «ценные указания». Гонения, начавшиеся в 1917-м году, уже не прекращались, но обретали различные размах и форму. Кроме того, Церковь не может быть отделена от общества, от своего народа. И задачей Церкви остается необходимость давать нравственную оценку всем важнейшим событиям, в том числе и действиям государственной власти. Церковь волнует не только духовная жизнь нашей паствы, но и социальная защищенность, страдания обездоленных и многое другое…
- В чем видится Вам причина распространения сектантства в России? Как Вы относитесь к тезису о равенстве религиозных организаций?
- Большинство сект сегодня имеют внешнее, западное или восточное происхождение. Это, в значительной мере, осознанная политика некоторых стран, направленная на то, чтобы разделить наш народ еще и по вероисповедному признаку. Народ, утративший единые духовные ориентиры легче победить. Что же касается равенства, то равенство перед законом, не означает равенство по вкладу в историю, в становление российской государственности, в формирование народа. И в этом смысле, Русская Православная Церковь имеет совершенно особое историческое значение.
Фрагмент из беседы с митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом (ныне - Патриархом Московским и Всея Руси), состоявшейся в 2002-м году
- Досточтимый Владыко! В наши дни часто говорится о том, что Россия не является православной страной, что современный народ не является наследником православного народа прошлых веков, а стало быть, и претендовать на государственную поддержку, на особый статус в обществе Русская Православная Церковь не вправе. Как Вы прокомментируете эту позицию?
- Я твердо заявляю о том, что Россия – это православная страна, в которой присутствуют религиозные меньшинства: мусульмане, иудеи, буддисты, католики, протестанты. Это религиозные меньшинства. Все должны себя хорошо чувствовать. Никто не должен быть дискриминирован. Но совершенно очевидно, что внимание государства к интересам большинства должно быть особенным.
Хотя нужно в определенных случаях поддерживать и иных. И мы с полным пониманием относимся к поддержке, которую оказывает государство мусульманской части нашего населения, особенно в местах компактного проживания мусульман: Татарстан, Башкирия, Сев. Кавказ. А как же?! Это – религиозный выбор народа. И то, что государство поддерживает – слава Богу.
Вот поэтому я думаю, что все должно быть в соответствии с законом и целесообразностью. В соответствии с законом и целесообразностью должна Русская Церковь иметь поддержку со стороны государства. И другие традиционные религии России должны соразмерно её получать.
Из беседы с настоятелем храма святой мученицы Татианы при МГУ. Протоиереем Макимом Козловым
- Отец Максим, какими Вам представляются «идеальные» взаимоотношения Церкви и государства и какими эти отношения предстают сегодня?
- Руководствуясь таким современным документом, как «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» и опираясь на многовековое предание вселенского православия, укажем сразу, что в нашей Церкви, в отличие от латинского католического Запада, не было тенденции к теократии - включению общества и государства всецело в церковную структуру.
Ответ Православной Церкви, выраженный в канонах и практике Православной Церкви на церковно-общественные и церковно-государственные отношения, выражается в принципе симфонии, то есть сотрудничества, соработничества Церкви и государства для достижения душеспасительных целей.
В древности император и патриарх Византии, царь и патриарх на Руси мыслились двумя главами единого церковно-государственного организма, каковым была священная империя. Патриарх печется о душах паствы, император или царь осуществляет все внешние попечения, а когда нужно он же был стражем веры и благочестия. Этот союз, как идеальная норма церковно-государственных отношений никогда не был отвергнут вселенским православием. Века христианизированного, просветленного христианством, исполненного нравственным содержанием государства были величайшей исторической победой Церкви.
С этим связан переход от рабства и разбоя к осознанному существованию, от языческой разнузданности к высокой нравственной норме.
Этот идеал не раз в истории нарушался со стороны светской власти. Равновесия не было, когда государство рассматривало Церковь, как служебный институт для своих целей. Так было, например, в синодальную эпоху. Но идеал, как образ, как вершина этих отношений сохранялся в представлениях наших предков. Этот идеал был разрушен в 20-м веке во всемирном масштабе.
Представительная демократическая государственность вытесняет церковь духом века сего все дальше и дальше, отводит ей место на периферии. Но идеал не снимается, как внутренняя мера нашего отношения. Только акцент смещается на союз Церкви и лучших сил общества.
Голос церкви раздается часто по важнейшим вопросам современности, но он бывает не услышан. И парадоксальна критика. Нас с одной стороны упрекают за то, что мы будто бы подстраиваемся под власти, а с другой стороны говорят о каком-то огосударствлении православия. На самом деле какой-то масштабной поддержки со стороны государства сегодня в адрес Церкви нет, выхода ей навстречу нет.
Разве государство требует от кого-то стать православным? Или требует справку о крещении? Или всегда действует на основе христианских принципов? Не нужно поддаваться мифам, создаваемым современными СМИ, мифам, направленным на снижение роли Церкви в современной общественной жизни.
Заключение
В завершение этой ретроспективной публикации хотел бы привести слова покойного ныне историка, православного писателя, политолога и выдающегося по чувству ответственности мирянина - Владимира Леонидовича Махнача, с которым мы записали более двадцати часов бесед и издали две книги под названием «Россия – последняя крепость». Махнач писал:
«Ни государственной, ни национальной Церкви не бывает. А вот православная страна бывает. Православная нация бывает - вне всякого сомнения. И для православных любая страна, где большинство населения православное — эта страна православная… России, как государства, пока еще не существует, но, невзирая на это, ее очень многие побаиваются. Боятся ее исторического имени…. В Великом Повечерии на Рождество декларируется: «С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог» …. И в самом деле, если всемогущий Бог – защитник не только души, но и земной жизни, неужели мы устрашимся безбожников, язычников, «прогрессивного человечества»?
Может ли верить современный человек
Проповедь митрополита Антония Сурожского
в университетском храме Great St. Mary, Кембридж, 5 марта 1978 года.
Тема сегодняшней проповеди имеет две стороны. На поставленный вопрос можно сразу дать простой ответ: «Да, современный человек — человек верующий». Он верит в самые необычайные вещи, в нашем западном мире он принимает на веру что угодно, только не традиционные верования своей страны. Легковерия сегодня несравнимо больше, чем лет пятьдесят назад, — я не беру дальше, потому что приблизительно такой период сам помню сознательно.
Люди с научным образованием и довольно зрелые умом готовы верить в одно, но отметают как невозможное другое. Я помню книгу, написанную человеком, перед которым преклоняюсь с большим уважением, о его опыте жизни в Гималаях, в Тибете. Где-то во вступлении он говорит, что ему пришлось отказаться от христианства, из-за того что оно полно самых невероятных утверждений. И сразу затем со страстной убежденностью рассказывает о тибетском подвижнике, который мог летать, когда ни пожелает. Я не говорю, что подвижник не может летать, но если верить, что человек способен летать, то тем более можно многое принять в христианстве, что представляет меньшие проблемы с точки зрения науки и более приемлемо для человеческого разума.
Не думаю, что оскорблю кого-нибудь, если скажу, что распространение веры в такие явления, как летающие тарелки, гадание, астрология и т. п., поразительно возросло за последние десятилетия. И тем не менее люди, готовые верить во все перечисленное, говорят, что верить христианству невозможно. Помню, один человек сказал мне, что невозможно принять на веру Воскресение Христа — хотя в Воплощение он верил. И когда я заметил, что гораздо легче поверить, что Бог, ставший человеком, восстал из мертвых, чем поверить, что Бог, ставший человеком, мог умереть, он посмотрел на меня с изумлением и сказал: «Я никогда не задумывался над этим в таком плане!».
Эта доверчивость, способность принимать новые, полные таинственности представления, благодаря чему начинаешь принадлежать группе или движению исключительных «посвященных», поразительна. И мне иногда сдается, что переживание собственной исключительности и особого положения, в котором оказываешься, когда принадлежишь к такому движению, отчасти способствует тому, что люди способны принять на веру некие утверждения. Ведь очень заманчиво принадлежать узкому кругу, пусть даже есть подобные тебе выдающиеся личности, — лишь бы их было не слишком много и ваша исключительность была бы вполне очевидна.
Я сталкивался с подобным отношением к Православной Церкви. Я отказался принять в православие немало людей, отказал им просто потому, что, копнув немного, обнаружил, что Православная Церковь представлялась им экзотикой, принадлежать ей было бы так чуднó, вызывало бы к ним интерес, ставило их особняком в жизни. Такого рода проблемы бывают у людей двух сортов: одним требуется любой ценой не выделяться из большинства и быть одной из блеющих овец в возможно более многочисленном стаде, другим требуется выбрать что-то экстравагантное или исключительное, чтобы оказаться на пьедестале. Но очень трудно принять что-то совершенно простое, что кажется обыкновенным, поскольку люди жили этим две тысячи лет, или пять тысяч, или десять тысяч лет.
Так что я убежден, что современный человек верит так, как люди XVIII или XIX века не считали возможным верить, он готов проглотить что угодно, лишь бы оно отдавало новизной и вызывало волнующие переживания собственной исключительности, необычайности. Я сейчас никого не обличаю, но выступаю против того, что люди не в силах расстаться с чем-то непривычным просто по той причине, что оно новое и волнует их. Это поверхностный и малоубедительный подход.
Теперь отложим этот аспект вопроса и обратимся к способности или неспособности людей верить тому, что провозглашает христианство. Почему трудно верить и почему я думаю, что можно быть сколько-то образованным и здравомыслящим человеком (каким считаю себя), и тем не менее — верующим? В первую очередь мне кажется, что одна из причин, почему людям нашего времени представляется трудным быть верующим, в том, что язык христианства постепенно закоснел, потерял силу, ясность, в него стали вкладывать неведомые ему прежде смыслы. Так что в конечном итоге христианское учение сделалось отчаянно безжизненным, и не осталось никакого основания, никакого побуждения верить тому, в чем практически не осталось никакого содержания. Когда Воплощение сводится на уровень мифа или символа, когда о Воскресении говорится, что, конечно же, это не было телесное воскресение Христа, а какое-то духовное событие в сердцах Его учеников, когда все переводится во внеисторический план, в образы, то Евангелие превращается в очередную волшебную сказку. Я могу привести волшебные сказки, гораздо более занимательные, чем Евангелие, если мы ищем развлечения, а не учения, которое способно оформить жизнь. Поэтому я считаю, что Церковь должна очень серьезно задуматься, что же она должна возвещать людям.
Евангелие — строгий документ, Евангелие беспощадно и выражается совершенно определенно, его нельзя пересказывать, разбавлять и приспосабливать к уровню собственного понимания или вкуса. Евангелие провозглашает нечто, что превосходит нас, оно дано для того, чтобы расширить наш ум, расширить наше сердце (порой до нестерпимых пределов), перестроить нашу жизнь, дать нам мировоззрение прямо-таки обратное привычному нам, и все это нам не очень-то хочется принять. И поскольку Запад в целом еще не нашел мужества заявить, что все это бессмысленно, и отбросить Евангелие, многие находят способы «заболтать» то, что слишком трудно, непосильно, и создать «прирученное» Евангелие. Но беда в том, что если в стакан с вином добавить слишком много воды, это будет вода, подкрашенная вином, и она не произведет в вас того действия, какое мог бы вызвать стакан вина. Если в Евангелии нет ничего, кроме нравоучительного рассказа о довольно малоуспешном молодом пророке, который плохо кончил свою жизнь на кресте, то стоит ли действительно ему следовать? Апостол Павел давно уже сказал, что никакой воин не будет готов к битве, если не раздастся ясный призыв трубы (1 Кор 14:8). Кто из нас готов броситься в бой ради всего-то волшебной сказки?
Второе: христианство в ранние дни предполагало дисциплину жизни, которая перестраивала ум и волю, направляла их к Богу. Когда я говорю о дисциплине, я не имею в виду армейскую муштру или общепринятые нормы поведения. Дисциплина, от латинского discipulus, ученик, — это состояние ученика, того, кто выбрал себе учителя, наставника и готов учиться от него любой ценой. И суть того, что у тебя есть учитель, в том, что ты встретился с умом большим, чем твой, сердцем более глубоким, чем твое, волей большей, чем твоя, с образом жизни, которому стоит последовать. Но это может дорого нам обойтись.
Бонхеффер написал книгу, которая называется «Цена ученичества», и когда подумаешь о том, как он жил, и особенно как умер, то понимаешь, что ученичество может дорого обойтись, — это испытание мужества, величия души. И церкви как организации не занимаются больше воспитанием людей в духовной жизни, в сердце, в уме, и воле, и в действии, так же, как по образу, который дает апостол Павел, тренируют бегуна перед соревнованием (1 Кор 9:24-27). Тренировка ума — непременное условие ученичества в области науки или искусства. Но мы не ставим себя в положение ученика по отношению к Евангелию, нас очень мало чему учат и спрашивают с нас очень мало. Можно быть христианином очень задешево: считается, что достаточно заявить, что ты готов принять несколько утверждений относительно Бога, человека, греха, спасения, Церкви, — и все. Нет, этого недостаточно. Истину Евангелия нельзя представить как ряд пунктов, приемлемых для всех, кто хочет считаться христианином. Это образ жизни, и к тому же нелегкий. Евангелие беспощадно, и слова Христовы жестоки, хотя преисполнены любви, потому что любовь беспощадна, любовь никогда не соглашается на компромисс.
Закон можно обойти. Есть русская поговорка, что закон — как лужа: маленькую можно перешагнуть, большую можно обойти. Не то с любовью, в любви нет ничего такого, что можно обойти. Она предельно требовательна, ей нет границ, и вот чем страшно Евангелие. Можно выполнить до конца ветхозаветный Закон, но невозможно до конца исполнить закон любви. Потому что ветхозаветный Закон состоит из правил, но если нас призвала любовь, что означает — жить для других, забыть себя и только в этом найти полноту жизни, этому границ не будет. В этом — вторая проблема, которой церкви должны смотреть в лицо.
Я уже несколько раз употребил выражение «церкви», и, наверное, многие из вас думают: «Да действительно, как было бы хорошо, чтобы эти вот в черных рясах или официально ответственные за церковь люди сделали в этом направлении что-нибудь разумное, — так славно было бы стать верующим». Но беда в том, что Церковь — это не ваш настоятель, не я, не еще кто-то в рясе. Церковь — это мы с вами вместе. Однажды меня пригласили на конференцию, куда не было допущено духовенство, и меня представили как «мирянина в духовном сане». Точно так же вы — священники в чине мирян, и вы не можете уйти от собственной ответственности за искажение Евангелия и веры или за отсутствие духа ученичества, обвиняя нас в том, что мы — плохие руководители. Нет такого постановления, что руководить должен член клира. Дело священника — совершать богослужение и таинства. Но знание Бога не дается через рукоположение, а здесь речь идет о том, чтобы знать Бога.
В этом еще одна причина, почему христианство потеряло привлекательность и почему многим трудно верить. Считается, что за две тысячи лет христианство мало что изменило в мире. Я думаю, что это или откровенная ложь, или грубая ошибка. Христианство изменило мир коренным образом. До Христа не было понятия того, что человеческая личность имеет абсолютную ценность. В греческом мире, в Римской империи были свободные люди, власть имущие, которые имели право считаться личностью, и был человеческий скот, не обладавший личной ценностью, каждую особь можно было заменить другой. Для удобства им давались имена, но и только. Понятие, что самый ничтожный человек имеет такую же ценность, как самый высший в глазах людей, пришло с учением Христа, с провозглашением того, что именно так Бог относится к каждому из нас, ко всем людям. Одного этого довольно, чтобы показать изменение в человечестве, до того неведомое. Правда и то, что гораздо большего можно было бы достичь, если бы христиане, жившие прежде нас, были лучшими христианами, чем мы. Проблема в том, что они были не лучше нас, и не нам, таким, какие мы есть, обвинять других в том, что они не исполнили своего долга. Если подойти к делу серьезно, можно было бы за одно поколение восстановить равновесие. Апостолов было двенадцать человек, через полгода их последователей было несколько сотен, и они перевернули весь мир, потому что проповедовали нечто вполне определенное. Они провозглашали веру в человека и веру в Бога, они провозглашали новую жизнь и заплатили за это ценой собственной жизни. Если бы мы решились на это, наш христианский мир мог бы назваться христианским с совершенно новым значением этого слова.
И еще. Можно ли быть верующим в мире науки, техники, современной мысли? Когда мы говорим о вере, мы почти неизбежно думаем о религиозной вере. Если взять Послание к Евреям, там в начале 11-й главы мы находим определение веры: уверенность в невидимом (Евр 11:1). Есть некая уверенность, и предмет этой уверенности невидим. Вера начинается там, где ударение на слове «уверенность», а предмет ее невидим. Но разве это не касается подхода ко всему в жизни, не только к Богу и вещам духовным? Ни один ученый не пустился бы ни в какие исследования, если не был бы уверен, что за видимым, за гранью видимого есть область невидимого, которая подлежит исследованию, открытию. Мы видим предметы, физик изучает природу материи, химик изучает химическую природу всего того, чем мы постоянно пользуемся. Всякое исследование материального, видимого мира, в котором мы живем, возможно предпринять только благодаря уверенности, что видимое открывает нам то, что сокрыто за этим зримым слоем.
Вы, может, возразите, что это относится только к научному подходу. Но опыт, душевная работа, которую мы называем верой, гораздо более универсальное явление. Когда я встречаю человека лицом к лицу, я вижу человеческие черты, одежду, присутствие — и только, но с кем-то мне хочется общаться, какие-то лица привлекают мое внимание, с кем-то мне хочется познакомиться ближе. Почему? Потому что я знаю не только из опыта всех прошедших прежде меня столетий, но из собственного опыта и интуиции, что это лицо говорит мне о том, что за ним есть нечто, с чем стоит познакомиться ближе. Человеческое лицо, человеческое поведение, манеры человека, звук его голоса подобны витражу, окну из цветного стекла, оно являет мне, что за ним есть жизнь и стоит исследовать, что за ним стоит. Но это тоже акт веры. Объективно говоря, все, что я вижу в каждом из вас, — это овал лица, в центре его — нос, рот, глаза и пару ушей, образ могут дополнять или не дополнять волосы. Если это все, что можно видеть, у меня нет ни желания, ни побуждения подружиться с кем-то, потому что все мы взаимозаменяемы, все одинаковы на вид. Но что-то сияет за лицом, и актом веры я вступаю во взаимоотношение со стандартным набором внешних черт, как я его описал. Я увидел в нем больше, чем говорит внешность.
Так что вера — душевный труд, который затрагивает все и вся в нашей жизни. Если применить это к нашей вере в Бога, то вера — совершенно не причуда или безумие, недостойные образованного или умного человека. Если вы так считаете, вы должны также отказаться от любой другой формы исследования невидимого. Кроме того, строй невидимого является для меня вызовом самим своим присутствием. Какой вызов обращает ко мне невидимый мир Божий? Как он доходит до меня? Это существенный для нас вопрос. Если мы привыкли мыслить научными категориями, мы не можем исключить возможность, что существует иной мир, менее доступный для восприятия, чем тот, который подпадает под известные нам научные категории. Мы встречаемся с этим невидимым миром непосредственно или посредством чего-то. Мы встречаемся с ним непосредственно драматическим образом через людей или через переживания, как, например, Павел на пути в Дамаск (Деян 9). Мы порой встречаемся с этим же переживанием менее ярко, но совершенно несомненно, на молитве. Нас охватывает чувство присутствия Божия в самые неожиданные моменты жизни, иногда на природе или в любой другой момент, в любой ситуации.
Вот какими путями присутствие Божие может быть доведено до нас, лишь бы мы были настроены на опытное исследование и достаточно честны, чтобы смотреть на вещи целостно, были готовы сказать себе: я сейчас встречусь с неведомым, каково бы оно ни было. Для начала я приму свидетельство других людей, всмотрюсь в жизнь других… Тогда вы обнаружите, подобно тому как это бывает с физиком, химиком или биологом, что перед вами раскрывается мир неведомого, который в каком-то смысле остается невидимым, но с которым вы можете общаться и делать в нем открытия. Этот мир охватывает нас подобно тому, как тепло охватывает промерзшее тело, как жизнь вливается в статую.
АНТОНИЙ, митрополит Сурожский (в миру Андрей Борисович Блум), (1914 - †2003) родился в Лозанне, в семье сотрудника российской дипломатической службы. Окончил биологический и медицинский факультеты Сорбонны. В юности благодаря личному откровению пришел ко Христу, и в 1939 году, перед уходом на фронт хирургом французской армии, тайно принес монашеские обеты. Во время немецкой оккупации — врач в антифашистском подполье. После войны продолжал медицинскую практику до 1948 года, когда был рукоположен в священный сан и направлен на пастырское служение в Англию. В 1962 году в качестве архиепископа назначен на вновь образованную на Британских островах Сурожскую епархию, в 1966 году возведен в сан митрополита.
Владыка никогда ничего не писал сам: все изданное печатается по магнитофонным записям и сохраняет звучание живого слова.
Проповедь в университетском храме
Great St. Mary, Кембридж, 5 марта 1978 года.
Перевод с английского Елены Майданович.
Первая публикация: Континент, 2003, № 117.
Источник: журнал "Фома"
Из книжного магазина:
Возненавидь отца и мать?
В Евангелии от Луки Христос произносит фразу, которая обычно не просто вызывает недоумение, но буквально шокирует: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником» (глава 14, стих 26). Как же мог Богочеловек, Которого Церковь называет Спасителем мира, учить ненависти к самым близким людям – отцу, матери, жене, детям, сестрам и братьям?
Действительно, не мог же Спаситель забыть Божественные заповеди «почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле» и «кто злословит отца своего или свою мать, того должно предать смерти» (Исход, глава 20, стих 12 и глава 21, стих 17)? Как слова Христа о ненависти к родным сочетаются с Его же словами о том, что надо любить даже врагов? Получается, врагов мы должны любить, а семью – ненавидеть?!
Сам Христос был далек от подобного понимания любви и ненависти. В том же Евангелии от Луки говорится, что до тридцати лет Господь жил с родителями и был в повиновении у них (см. глава 2, стих 51). Или, находясь уже на кресте, страдая от невыносимой боли, Спаситель думает о Своей Матери и просит апостола Иоанна Богослова взять Ее к себе в дом и заботиться о Ней (Евангелие от Иоанна, глава 19, стихи 25-27).
Наконец, в Евангелии можно найти прямой спор Христа с религиозными учителями Израиля по поводу именно пятой заповеди (о почитании отца и матери). Дело в том, что эти самые учителя разрешали детям отказывать в материальной поддержке своим родителям, если дети объявляли все свое имущество «корваном», то есть посвященным Богу. После этого чадо могло спокойно уйти из семьи, отдав часть денег в сокровищницу Иерусалимского Храма. Спаситель, обличая такой обычай, сказал фарисеям: «устранили слово Божье (то есть пятую заповедь. – Р.М.) преданием вашим (то есть человеческим. – Р.М.)» (см. Евангелие от Марка, глава 7, стихи 1-13). То есть Христос прямо обличает современных Ему иудеев в непочитании родителей.
А Его слова о святости брака: «...Что Бог сочетал, того человек дa не разлучает»? Или благословение приходивших к Нему детей? В чем же дело? Если одни слова и дела Христа, казалось бы, противоречат другим, то как это все понимать?
Прежде всего, ученые до сих пор спорят, на каком диалекте арамейского языка говорил Спаситель. Для нас имеет значение то, что все языки семитской группы (языки Ближнего Востока, в том числе и почти утерянный в наши дни арамейский) чрезвычайно образны. Христос использовал это для Своей проповеди. Евангелие написано удивительным, образно-метафорическим языком, полно притч и аллегорий. Даже и в наши дни то, что звучит совершенно естественно для ближневосточного человека, в прямом переводе способно вызвать настоящий шок у европейца, привыкшего к точной и почти без-образной речи. Слово же «ненависть» в Евангелии (впрочем, как и вообще в Библии) в разных контекстах может обозначать различные понятия. В данном контексте, по мнению большинства толкователей Священного Писания, слова «кто не возненавидит ...» следовало бы перевести иначе: «кто не предпочтет Бога отцу, матери...»
Кроме того, Спаситель говорит здесь о качествах, которые нужны Его настоящему ученику и последователю, а значит – любому христианину. Достаточно посмотреть на конец этого отрывка. Сказав о ненависти к родным, Христос как бы подводит итог: «...Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (стих 33). Таким образом, слово «возненавидеть» является здесь синонимом еще одной фразы – «отрешиться от всего». В контексте слово «все» – это не только родственники, но и вообще все земные привязанности, заботы, привычки и, конечно, страсти – то, что мешает общению человека с Богом. Именно так в Церкви и понимается выражение «ненависть к себе».
Суммируя контекст Евангелия и фразы Спасителя о ненависти к родственникам, можно сказать, что речь здесь идет о так называемой «системе приоритетов», которая есть у каждого человека. Кто-то (или что-то) у нас стоит на первом месте – и ради этого человек готов пожертвовать почти всем. А что-то – на последнем. И если человеку приходится выбирать, он жертвует «меньшим» ради «большего». Например, женщина, придерживающаяся строгой диеты, чтобы улучшить фигуру, должна пожертвовать этой диетой, если она носит в утробе ребенка. И подобный «жертвенный» выбор человек делает каждый день, каждый час...
Согласно Евангелию, Бог желает иметь не половинку, не две трети, а всего человека. Лучше даже сказать ждет. Ждет от человека любви. Полной до самоотречения. В этом смысле Евангелие – это самая максималистская книга на земле. Но Господь не просто «где-то там сидит на Небе и ждет» жертвы, а, согласно христианскоому вероучению, Сам выходит навстречу людям, отрекается, «ненавидит» Свое могущество и славу, как пишет апостол Павел, Бог «уничижил себя самого, приняв образ раба», то есть становится таким же, как мы, человеком. И ждет... Настоящая любовь не может поступать иначе.
Святые – канонизированные Церковью подвижники, как раз поступили в полном соответствии с евангельской максимой – ответили Христу всецело, всеми силами своей души. Помня, что Он сделал для людей, они тоже не могли поступать иначе, чем отдавать Ему жизнь. Причем сделать это можно по-разному. Кто-то, подобно Спасителю, взошел на крест, кто-то всю жизнь провел в пустыне, молясь Богу. А кто-то жил в кругу семьи, верующей или неверующей. Но все эти люди на своем месте слушали и служили только Богу, «ненавидя» мир и вместе с тем до самоотречения любя его. Как такое возможно? Этот классической парадокс выражен в формуле христианства: «Ненавидь грех, но люби грешника».
Казалось бы, почти невозможно быть настоящим христианином, таким, каким желает тебя видеть Христос. Однако в Евангелии со всей его категоричностью есть, на первый взгляд, «странные» слова Спасителя: «Иго Мое благо и бремя Мое легко». Явное противоречие с максимализмом Евангелия, разрешаемое просто – надо попробовать быть христианином. Ведь христианство – это не только герои-аскеты, святые и красивые здания с крестами на куполах. Христианство – это сообщество верующих во Христа людей. То есть Церковь. И каждый человек в этом сообществе по мере сил пытается «ненавидеть отца и мать», то есть ставить родственные связи в системе своих ценностей ниже, чем связь со Христом, хотя, конечно, это дается очень трудно. Но выбор у христианина стоит не между Богом и родными людьми, а между тем возможным злом, которое может исходить от родственников, и вечным, абсолютным добром, которое всегда исходит только от Бога.
Такая ненависть оказывается в итоге парадоксальной. Именно про нее Христос сказал: «Всякий, кто оставит дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Евангелие от Матфея, глава 19, стих 29). В чем здесь парадоксальность? Господь говорит не только о воздаянии в будущей жизни, но и о жизни земной. И получается, что та «ненависть», о которой сказал Спаситель, не разделяет людей, а, напротив, соединяет и помогает обрести истинную любовь, бескомпромиссно отсекая все злое и ложное в их отношениях.
КОММЕНТАРИЙ СВЯЩЕННИКА
Протоиерей Владимир ВОРОБЬЕВ,
ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета,
настоятель храма святителя Николая Чудотворца в Кузнецах:
К сожалению, нередко получается так, что именно те люди, которые теснейшим образом связаны с христианами земной жизнью, не солидарны с христианством в вопросах Жизни Вечной. Господь специально обратил на это внимание, сказав что «враги человеку – домашние его» (Евангелие от Матфея, глава 10, стих 36). В каком смысле «враги»? Не всегда, конечно, но нередко именно самые близкие по «крови и плоти» люди становятся самыми настоящими врагами христианину в вопросах веры и духовной жизни. Конечно, это не те враги, «которых уничтожают», однако надо четко понимать, что они могут стать серьезным препятствием к самому важному для христиан – спасению. Поэтому, любя их как людей, ни в коем случае нельзя следовать их антихристианским требованиям.
История Церкви подтверждает эти слова Спасителя. Достаточно вспомнить великомученицу Варвару, которую предал на казнь родной отец-язычник (начало IV века). И в наши дни есть много случаев, когда родители, в прямом смысле этого слова, мучают своих детей. Например, я знаю девушку, которую родители выгнали из дома за то, что она крестилась и стала настоящей христианкой.
Или представьте – отец и мать были воспитаны еще при Советской атеистической власти, а дети стали верующими людьми. Родители не дают им вести духовную жизнь, сами являясь ярыми противниками Церкви. И в этом смысле отец и мать – это духовные враги своих детей. Конечно, родители будут всегда оставаться родителями. Более того, несмотря ни на что, их нужно любить и почитать. То же можно сказать и о супругах, и о детях, и о братьях с сестрами.
Также я знаю случай, когда неверующая мать заставляла идти на аборт дочь-христианку. Или, например, когда мать говорила дочери примерно следующее: «Ты выйди за него замуж, роди ребенка, а потом разводись. И мы с тобой будем ребеночка воспитывать». Бывают случаи, когда родители советуют своим детям не жениться, а просто вступать в блудные отношения, которые сейчас принято именовать «гражданским браком». В общем, учат своих чад, мягко говоря, плохому. Что делать в этом случае? Конечно, исполнять как раз ту самую заповедь Христа о ненависти к родным... Но ненависть христианина должна проявляться в том, что ему надо ненавидеть не человека (например, мать), а то плохое, греховное, чему она учит.
Конечно, те случаи конфликтов, которые я привел как пример, можно назвать крайними. Чаще бывают менее болезненные ситуации. Но все же слова Христа о ненависти к родным очень нелицеприятны. Они означают, что если неверующая семья мешает продвижению к Богу, а в итоге спасению, то христиане должны предпочесть Бога даже родственникам – самым близким людям на земле. Христианам иногда даже буквально приходится исполнять эту заповедь Спасителя, то есть на какое-то время уходить от родных. Каждый раз разные ситуации, и общего правила для всех верующих нет и быть не может.
Почему Господь употребил слово «возненавидеть»? За время Своего земного служения Христос не стремился сформулировать какую-либо научную доктрину, не говорил выверенные формулировки и тезисы. Его цель была совершенно другая – спасти, восстановить падшего человека в первоначальном достоинстве. Христос говорил и открывал людям величайшие тайны Царства Небесного. Для этого он использовал образную, часто метафорическую речь, потому что образ более понятен и дольше остается в уме, тем более у простого человека. Однако при переводе с одного языка на другой какие-то оттенки могут меняться. И, конечно, под словом «возненавидеть» Христос имел в виду совсем не то, что многочисленные и разные «совопросники века сего».
Священник Игорь ФОМИН
клирик храма Казанской иконы Божьей Матери на Красной площади:
Начну со случая, который, возможно, поможет понять эту фразу Спасителя. Одна женщина, ходившая в наш храм, к сожалению, ходить к нам перестала, попав к неким лже-старцам, а по сути, просто сектантам и заодно мошенникам. Бедная женщина (как это обычно и бывает у сектантов) получила сильный прессинг цитат из Священного Писания, в том числе и цитату о ненависти к родным, растолкованную буквально. Она взяла малолетнюю дочку и ушла из семьи и Церкви «спасаться» к «старцам», то есть попросту исчезла. Когда муж нашел ее, перед ним предстало жалкое зрелище. Жена и еще несколько таких же охмуренных женщин, ушедших с маленькими детьми из семей, жили в избушке рядом со «старческим монастырем». Дети были грязными, голодными, полураздетыми...
Христос говорил, конечно, не об этом. Он говорил не о том, что надо так возненавидеть семью, что не надо заботиться о ее членах, тем более, если речь идет о совсем еще малышах. Спаситель говорил совершенно о другом – что «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13). Вообще, все Евангелие проникнуто тем духом, что любовь к Богу человек может проявить через любовь, внимательное и чуткое отношение к своим ближним. Но прилепиться надо только к Богу. Кроме того, толковать слово «возненавидеть» нужно, учитывая образную восточную речь. Оно сказано для того, чтобы контрастно и ярко подчеркнуть мысль Христа. Христианин, конечно, должен любить ближних и заботиться о них, но «во главе угла» должны стоять не родственные связи, а Бог. Именно таков смысл «заповеди о ненависти».
Существует опасность истолковать эту заповедь в угоду себе.
Поэтому я думаю, поведение христианина в семье, пусть даже и во враждебной ему обстановке, должно быть таким, чтобы в итоге семья сказала: «Да, мы тоже хотим быть христианами».
Конечно, в семье бывает всякое, вплоть до того, что христиане всю жизнь проводят в неверующем окружении. Но я хочу все же рассказать о счастливом случае. У меня есть знакомая женщина, которая ходит в наш храм и давно ведет церковную жизнь, а ее муж – профессор, один из лидеров левой политической партии. Он никогда не препятствовал ей быть христианкой. Однако с перестройкой у него усугубились атеистические взгляды, вплоть до того, что если она шла в церковь, то обычно он попросту бил ее. Она прибегала в храм тайком, буквально на полчаса, не имея даже возможности присутствовать полностью на богослужении. Ее «мытарства» продолжались довольно долго, примерно лет десять, и закончились так.
У них в семье была традиция. Каждое воскресенье после обеда они садились на любом вокзале в любую электричку, выходили где-нибудь за городом и гуляли. Однажды по обыкновению они поехали за город. Сев на электричку и доехав до Сергиева Посада, они вышли и направились к Троице-Сергиевой Лавре. Женщина была ни жива, ни мертва, думая о том, что сейчас может начаться с мужем, когда он увидит церкви. Они пришли в один из лаврских храмов, а она все равно волновалась: вдруг муж прямо сейчас, во время службы начнет богохульствовать и кричать или ударит ее... Однако он все время молчал.
Абсолютно молча они дошли обратно до станции, и тут он повернулся к ней и сказал примерно следующее: «Слушай, мы с тобой давно мечтали купить домик. Давай приобретем его здесь. Мне так понравилось это место!» В течение месяца они нашли и купили-таки домик в Сергиевом Посаде, а он стал ходить в храм.
Почему произошло это чудо? Вообще-то, по всем человеческим законам и логике, как только муж стал богохульствовать и бить жену за то, что она ходит в церковь, она должна была расстаться с ним. Однако она вспомнила заповедь Христа и «ненавидела» такие поступки мужа, при этом положив себя на алтарь семьи. И через десять лет ее «ненависть» к мужу привела его к Богу. Почему? Да потому, что эта не та ненависть, которая все вокруг разрушает и приносит страдание другим, а та, о которой говорил Господь – «ненависть» к антихристианским делам мужа, соединенная с самоотверженной любовью к нему и постоянным чувством присутствия Бога в семье.
Рисунки Веры Маханьковой
