Пасха — это не просто праздник. Это — суть христианства. Если мы внимательно прочитаем апостольские послания и посмотрим те первые проповеди, что приведены в «Деяниях апостолов», нас ждет сюрприз: апостолы не знают никакого «учения Христа». Ни разу они не говорят «как учил нас Господь», не пересказывают Нагорной проповеди и не передают из уст в уста рассказы о чудесах Христовых.

Важнее всего этого для них одно: Он умер за грехи наши, но и воскрес. Пасхальные события — вот основа христианской проповеди. Христианство — не «учение», не моралистика, а просто рассказ о факте. Апостолы и проповедуют только факт — событие, очевидцами которого были.

Но при этом они говорят о Воскресении Христовом не как о событии лишь в Его жизни, но и — в жизни тех, кто принял пасхальное благовестие, — потому что «Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас» (Рим. 8,11). Необычность происшедшего со Христом в том, что смерть Его и воскресение «действует в нас» (2 Кор. 4,12).

И с тех пор каждый христианин может сказать: самое главное событие в моей жизни произошло в Иерусалиме, «при Понтии Пилате»…

Что же мы празднуем в Пасху? О богословии говорить современным людям сложно, поэтому присмотримся к тому, что говорит об этом икона.

Но в православной иконографии нет иконы Воскресения Христова! Знакомое всем нам изображение Христа, в белоснежных ризах исходящего из гроба со знаменем в руке, — это позднейшая католическая версия, лишь в послепетровское время появившаяся в российских храмах. Традиционная православная икона не изображает момент Воскресения Христа. Существует, однако, немало икон, надпись на которых говорит, что перед нами «Воскресение Господа нашего Иисуса Христа», а реальное изображение все же повествует о событиях, имевших место днем раньше — в Великую Субботу. Пасхальной иконой Православной Церкви является икона «Сошествие во ад».

Христос на этой иконе как будто абсолютно статичен. Он держит за руки Адама и Еву. Он только готовится извести их из места скорби. Подъем еще не начался. Но только что закончился спуск: одежды Христа еще развеваются (как после стремительного спуска). Он уже остановился, а одежды еще опадают вслед за Ним. Перед нами — точка предельного нисхождения Христа, от нее путь пойдет ввысь, от преисподней — в Небо. Христос ворвался в ад, и сокрушенные им врата ада, разломанные, лежат под Его ногами.

«Сошествие во ад» являет нам, как совершается победа Христова: не силой и не магически-авторитарным воздействием, но — через максимальное «Самоистощание», самоумаление Господа. Ветхий Завет повествует, как Бог искал человека. Новый Завет, вплоть до Пасхи, нам говорит, как далеко пришлось пойти Богу, чтобы найти все же Своего Сына.

Сошествие во ад Начало XI в, монастырь Дафни, Афины, Греция

Вся сложность иконографии Воскресения связана с необходимостью показать, что Христос — не только Воскресший, но и Воскреситель. Она говорит о том, — зачем Бог пришел на землю и принял смерть.

На этой иконе дан момент перелома, мгновение встречи двух разнонаправленных, но единых по цели действий: предельная точка Божественного нисхождения оказывается начальной опорой человеческого восхождения. «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом» — такова золотая формула православного понимания человека.

Эти (ранее закрытые) возможности преображения открываются для человека стремительно — «во едином часе». «Пасха» и означает «переход», стремительное избавление. В ветхозаветные времена пасхальным хлебом были опресноки — безквасные хлебы, изготовленные наскоро из теста, которое некогда было даже заквасить. Столь же стремительно свершается и освобождение человечества (уже всего человечества, а не только еврейского народа) от рабства (уже не египетскому фараону, но самой смерти и греху).

Главный смысл иконографии Воскресения — сотериологический. «Верно слово: если мы с Ним умерли, то с Ним и оживем» (2 Тим. 2,11). «Как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его <в крещении>, то должны быть соединены и подобием воскресения, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним… дабы нам не быть уже рабами греху» (Рим. 6,4-6).

Воскресение Христа — это дарованная нам победа. Или — победа Христа над нами. Ведь мы сделали все, чтобы Жизнь не «жительствовала в нас»: вывели Христа за пределы града своей души, своими грехами пригвоздили Его ко кресту, поставили стражу у гробницы и запечатали ее печатью неверия и безлюбовности. И — вопреки нам, но ради нас — Он все-таки воскрес.

Поэтому иконописец, задача которого — передать пасхальный опыт Церкви — не может просто представить саму сценку исхождения Спасителя из гроба. Иконописцу необходимо связать Воскресение Христа со спасением людей. Поэтому пасхальная тематика и находит свое выражение именно в изображении сошествия во ад.

Распятый в пятницу и Воскресший в воскресение, Христос в субботу нисходит во ад (Еф.4,8-9; Деян.2,31), чтобы вывести оттуда людей, освободить пленников.

Первое, что бросается в глаза в иконе сошествия, — это то, что в аду находятся… святые. Люди в нимбах окружают Христа, сошедшего в преисподнюю и с надеждой смотрят на Него.

До Пришествия Христова, до того, как Он соединил в Себе Бога и человека, для нас был закрыт путь в Царство Небесное. С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом.

Состояние, в котором пребывала душа умерших, в древнееврейском языке обозначается словом «Шеол» — безвидное место, сумеречное и без-образное место в котором ничего не видно (Иов. 10,21-22). Это скорее состояние тяжкого и бесцельного сна (Иов. 14,12), чем место каких-то конкретных мучений. Это «царство теней», эта мнимость в своем мареве скрывали людей от Бога. Древнейшие ветхозаветные книги не знают идеи посмертной награды, не ожидают рая.

В связи с этим в атеистической литературе встречается утверждение, что здесь пролегает непроходимая пропасть между Ветхим и Новым Заветом: новозаветная ориентация на бессмертие души не находит подтверждения в Ветхом Завете и противоречит ему. Тем самым в очень существенном пункте единство Библии ставится под сомнение. Да, Экклезиаст без всякой надежды вглядывается в пределы человеческой жизни. Псалмопевец Давид с плачем размышляет о скоромимоходящести человеческой жизни: «Человек яко трава, дни его яко цвет сельный, так оцвете, яко дух пройдет в нем и не будет»… И Иов вопрошает, очевидно, не ожидая ответа: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?» (Иов.14.14).

Да, ветхозаветным людям не было ясно открыто наличие жизни и после жизни. Они могли предчувствовать, жаждать этого — но явно им ничего не было сказано. Ведь говорить, что за смертью их ждет жизнь в Боге, Царство Небесное, — значит утешать их и обнадеживать, но ценой обмана. Ибо до Христа оно еще не могло вобрать в себя мир, и никто из мира не мог вместить его в себя. Но и говорить людям Ветхого Завета правду о Шеоле — значило провоцировать в них приступы безысходного отчаяния или надрывного эпикурейства: «Станем есть и пить, ибо завтра умрем!»

И вот пришло время, когда надежды, казалось бы обманутые, все же оправдались, когда исполнилось пророчество Исаии: «На живущих в стране тени смертной свет воссияет» (Ис. 9,2). Ад обманулся: он думал принять свою законную дань — человека, смертного сына смертного отца, он приготовился встречать назаретского плотника, Иисуса, Который обещал людям Новое Царство, а сейчас и Сам окажется во власти древнего царства тьмы — но ад вдруг обнаруживает, что в него вошел не просто человек, а — Бог. В обитель смерти вошла Жизнь, в средоточие тьмы — Отец Света.

Впрочем, и смысл, и событийное настроение Пасхи нам не удастся передать лучше, чем это сделал святитель Иоанн Златоуст: «Пусть никто не рыдает о своем убожестве, ибо явилось общее Царство. Пусть никто не оплакивает грехов, ибо воссияло прощение из гроба. Пусть никто не боится смерти, ибо освободила нас Спасова смерть. Воскрес Христос и Жизнь пребывает. Воскрес Христос и мертвый ни един во гробе!».

«Свой пришел к своим». Кто эти «свои»? Святые цари и пророки, праведники Ветхого Израиля? Да! Но что говорит Златоуст? Разве говорит он: «Ни единого иудея во гробе» (в духовном гробе, в Шеоле)? Нет, — вообще «мертвый ни един».

Знали ли русские иконописцы, что древнейшие православные святые считали «христианами до Христа» праведных язычников-философов? «Сократ и Гераклит и им подобные, которые жили согласно с Логосом (Словом), суть христиане» (святой Иустин Мученик). Все те, кто искал Единого Бога и во имя Его подавал своему ближнему «хоть чашу холодной воды», чья совесть вела к служению Богу и добру,- все они искали именно Христа (еще не зная Его имени) и были узнаны и признаны Им как Его и спасены. Так считали древнейшие отцы Церкви, и даже во время, когда язычество было еще сильно, они не боялись узнавать правду в ее формально нехристианских облачениях — и воцерковлять ее. Нехристианские мыслители (если они учили добру) почитались неправомочными обладателями не им принадлежащей истины, а сама Истина почиталась Единой и предугадываемой всеми духовно ищущими людьми. И потому — как Моисей приказал еврейскому народу во время пасхального исхода забрать все золото из египетских домов (ибо оно было заработано евреями за столетия их рабства), — так и христиане должны приносить в Церковь все лучшее; все духовное золото, наработанное человечеством вне церковной ограды, «под рабством закона».

Но еще и в «золотую осень» православного средневековья, может быть и незнакомые с Иустином Мучеником, русские и молдавские иконописцы не стеснялись на фресках соборов писать лики дохристианских философов. Может, и на иконах Воскресения Христова они видели и писали не только ветхозаветных праведников, но и всех, заслуживших блаженство «алчбой и жаждой правды». Ведь, как писал ап. Павел, Бог «есть Спаситель всех человеков, а наипаче верных» (1 Тим. 4,10). Ведь Бог «хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим. 2,3-4). Как само Пришествие в мир Слова означает суд, состоящий в том, что то, что было от света, — приняло Свет, потянулось к Нему и просветлилось, а те, чьи дела были злы, возненавидели Его (Ин. 3,19-21), — так не только в этическом, но и в познавательном плане обретение полноты Истины необходимо «судит» все остальные человеческие мнения. «Истинное Слово, когда Оно пришло, показало, что не все мнения и не все учения хороши, но одни худы, а другие хороши» (святой Иустин Мученик).

То, что казалось почти неразрешимым, равнодоказательным; что обладало, казалось бы, одинаковым достоинством полуистины-полулжи — при свете Истины, воссиявшей в сумерках безблагодатного богоискания, оказалось совсем не столь равнозначным. Усталая релятивистская мудрость дохристианского мира оказалась освещенной Солнцем Правды — Христом. И все сразу стало иным. <…>

То, что выдерживало сравнение со Светом, выявляло свое родство с Ним, — соединялось с Ним, и принималось Церковью.

«Свет Христов просвещает всех». Может быть, именно это хотел сказать древний иконописец, помещая на иконе Воскресения среди встречающих Спасителя людей не только с нимбами, но и без них.

На первом плане иконы мы видим Адаму и Еву. Это первые люди, лишившие себя богообщения, но они же дольше всего ждали его возобновления.

Рука Адама, за которую его держит Христос, бессильно обвисла: нет у человека сил самому, без помощи Бога, вырваться из пропасти богоотчужденности и смерти. «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7,24). Но другая его рука решительно протянута ко Христу: Бог не может спасти человека без самого человека. Благодать не насилует.

По другую сторону от Христа — Ева. Ее руки протянуты к Избавителю. Но — значимая деталь — они скрыты под одеждой. Ее руки некогда совершили грех. Ими она сорвала плод с древа познания добра и зла. В день падения Ева думала получить причастие к Высшей Истине, не любя саму Истину, не любя Бога. Она избрала магический путь: «вкусите и станете», подменив им трудную заповедь «возделывания»… И вот теперь перед нею снова Истина, ставшая плотью, — Христос. Вновь Причастие Ему способно спасти человека. Но теперь Ева знает, что к Причастию нельзя приступать с самоуверенностью… Теперь понимает: все существо человека должно пронзить «рассуждение», — к Кому дозволено ему причаститься…

И Ева не дерзает самочинно коснуться Христа. Но моля, ждет, когда Он обратится к ней.

Прежде, в раю, одеждой людей была Божественная Слава. «Совлекшись» ее после грехопадения, после попытки стяжать всю полноту этой Славы бесславно-техническим путем, и явилась потребность в материальной одежде. Свет стал обличать обнаженность людей от добрых дел — и от него потребовалась защита, ибо при этом свете, ставшем теперь внешним для них и извне обличающим, «узнали они, что наги» (Быт.3,7). Одежда служила тому же, чему позже станут служить города — самоизоляции, ставшей, увы, необходимой (город — от «городить, огораживать»).

То, что сейчас, в момент, изображенный на иконе, Ева вся, с головы до ног, покрыта одеждой, — это еще и знак ее покаяния, понимание всецелой своей отделенности от Бога (одежда дана людям после грехопадения). Но именно поэтому — и спасена Ева. Спасена, — ибо покаялась.

Иконописец всегда, когда надо показать встречу человека и Бога, Вечного и временного, стремится явить не только сам факт встречи, но и значение человека в ней, его личное, выбирающее, верующее отношение к Встреченному. В данном случае об этом говорят не только лик или жесты, но и одежды.

А поскольку тем самым вводится тема покаяния, икона в душе молящегося совмещает Великую Субботу (когда было сошествие во ад) и Пасхальное воскресение. Совмещает покаянные чувства завершающих дней Великого поста и всерастворяющую радость Пасхи.

«На Страстной, среди предпраздничных хлопот, сугубо постились, говели… К вечеру Великой Субботы дом наш светился предельной чистотой, как внутренней, так и внешней, благостной и счастливой, тихо ждущей в своем благообразии великого Христова праздника. И вот праздник наконец наступал, — ночью с субботы на воскресенье в мире свершался некий дивный перелом, Христос побеждал смерть и торжествовал над нею» (И. Бунин. Жизнь Арсеньева).

Воскресение Христово связано со спасением людей. Спасение человека — с его Покаянием и обновлением. Так встречаются в Воскресении «усилья» человека и Бога. Так решается судьба человека — та судьба, о которой вопрошал Бунин: «Бог ли человек? Или «сын бога смерти»? На это ответил Сын Божий».

И вновь скажу: это не «мифология» или «теоретическое богословие». Что более соответствует природе человека: христианское свидетельство о пасхальном чуде или тяжеловесная рассудочность «научного атеизма» — легко опытным путем установить в эти пасхальные дни. Вот если я скажу вам: «Христос воскресе!» — всколыхнется ли ваше сердце ответным: «Воистину воскресе!» — или вы прикажете ему промолчать?.. А лучше — поверить сердцу!

Всем православным (и не только православным) людям известно о чуде Благодатного Огня или, как его чаще называют на Востоке, Святого Света. Каждый год, вечером, в великую субботу по молитвам иерусалимского патриарха в Храме Гроба Господня происходит чудесное явление: на Гроб нисходит огонь с неба, свечи от которого затем возжигают все присутствующие в Храме. Первые упоминания об этом чуде большинство современных авторов относят к IV в. н.э.

В наше время даже в православных кругах известны попытки критики чуда Благодатного Огня. Критики рассматривают это чудо как обряд и де-факто отрицают чудесное сошествие огня на Гроб Господень. Мы не будем вдаваться в детали полемики между апологетами и критиками чуда; основным предметом нашей статьи станет рассмотрение двух тезисов, часто встречающихся в литературе. Одним из аргументов критиков является то, что упоминания о чуде имеют относительно поздний, в основном средневековый характер. Другим аргументом является тезис о том, что ожидать ежегодных чудес от Бога для христианина неблагочестиво – это будто бы низводит христианство до уровня чуть ли не языческой религии. Наша статья ставит целью опровергнуть эти утверждения, проследив древние ветхозаветные истоки чуда Благодатного Огня.

Огонь является символом присутствия Бога еще в Ветхом Завете. Откровение пророку Моисею начинается с явления ему Неопалимой купины: Моисей увидел в пустыне у горы Хорив великое чудо: «И явился ему Ангел Господень в пламени тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает» (Исх 3, 2). В пламени куста Моисею является сам Бог, Который говорит с ним «из среды куста» [1]. Образ куста, горящего и несгорающего, традиционно рассматривается как образ соединения двух природ во Христе – божественной и человеческой, «нераздельно и неслиянно». Божественная природа здесь символизируется огнем. Другим примером огненной теофании является явление пророку Илии. Пророк вступил в спор со жрецами Ваала, предложив им разрешить вопрос правильности веры таким образом: «Пусть дадут нам двух тельцов и пусть они выберут себе одного тельца, и рассекут его, и положат на дрова, но огня не подкладывают; а я приготовлю другого тельца и положу на дрова, а огня не подложу; и прозовите вы имя бога вашего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст ответ посредством огня, есть Бог» (3 Царств 18, 23-24). Усилия жрецов Ваала оказываются тщетными. После этого Илия строит свой жертвенник и приказывает залить жертву и дрова водой. Затем, по молитве пророка, «ниспал огонь Господень и пожрал всесожжение, и дрова, и камни, и прах, и проглотил воду, которая во рве» (4 Царств 4, 38). В данном случае схождение огня с неба является знамение правильности веры Израиля – что особенно актуально по отношению к Благодатному Огню, который воспринимается как знамение истины веры православной. В дальнейшем пророк Илия низводит огонь с неба уже для наказания грешников: им попаляются воины, пришедшие для того, чтобы отвести его к царю (4 Царств, 1). Наконец, само вознесение Илии обставлено огненной символикой: пророк Елисей видит, что «вдруг появилась колесница огненная и кони огненные и умчали Илию в вихре на небо» (4 Царств 2,11). Здесь огонь также оказывается связан с чудесной трансформацией человеческой природы.

Наконец, третье упоминание явления огня с неба мы находим в Новом Завете, в описании сошествия Св. Духа на апостолов. Когда апостолы собрались в горнице на праздник Пятидесятницы, на них сошел Св. Дух в виде огненных языков. Это событие стало, по словам апостола Петра, исполнение предсказания пророка Иоиля: «Но это есть предреченное пророком Иоилем: “И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут. И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать”» (Деян 2; 16-18). Таким образом, огонь здесь является символом присутствия Св. Духа.

Итак, мы видим, что огонь как символ реального присутствия Бога характерен и для Ветхого и для Нового Завета. Точно так же явление небесного огня как знамения, ныне ежегодно происходящее в Иерусалиме, имело место еще во времена пророка Илии. В явлении Бога Моисею мы видим символическую связь огня с единством божественной и человеческой природы Христа, а в вознесении Илии мы видим прообраз чуда воскресения как чудесного преображения человеческой природы. Однако нельзя не отметить, что все эти смысловые связи имеют скорее символический характер. Существуют ли в еврейских источниках какие-либо упоминания о чудесах, непосредственно предшествовавших современному чуду Благодатного Огня (или Святого Света)?

Определенно существуют! Историк Иосиф Флавий, рассказывая о чудесных событиях, происходивших перед началом иудейской войны, в частности приводит такое сообщение: «Затем, накануне отпадения от Рима[2], когда стали уже появляться признаки войны, на 8-й день месяца Ксантика, когда народ собрался на праздник Опресноков, на исходе ночи алтарь и Храм вдруг озарились необычайно ярким светом; можно было бы подумать, что на дворе стоит день; сияние это длилось около получаса» [Флавий 2008, с. 394]. Здесь мы находим самое древнее упоминание о явлении, напоминающем будущее чудо Благодатного Огня. Это чудо, как следует из сообщения Флавия, произошло ночью 15 нисана, накануне еврейского праздника Опресноков в иерусалимском Храме. Точно так же Благодатный огонь сейчас нисходит накануне православной Пасхи в Храме Гроба Господня – кафедральном соборе иерусалимских патриархов, который являются непосредственными наследниками ветхозаветных иерусалимских первосвященников. Сияние, упомянутое Флавием, можно сопоставить с молниями и сполохами, которые часто описывают свидетели чуда. Также следует отметить и то, что в I в. н.э. общепринятая дата празднования христианской Пасхи еще не была установлена, и малоазийские церкви праздновали христианскую Пасху одновременно с иудеями – вечером 14 нисана. Таким образом, сияние, упомянутое Флавием, явилось не только в день иудейской, но и в день древней христианской Пасхи. Таким образом, текст Иосифа Флавия позволяет датировать первое упоминание о явлении, напоминающем Благодатный Огонь, не IV, а I в. н.э.

Рассказ о чудесном Свете, пребывающем в Храме, есть и в Талмуде. Вот что З. Дашевский рассказывает о первом Храме, построенном Соломоном: «У мудрецов Талмуда есть такое объяснение, что окна [Храма] отличались от обычных тем, что они были узкими внутри и широкими снаружи, то есть, противоположно тому, как строили нормальные окна в домах: узкими снаружи и широкими внутри для того, чтобы впускать снаружи свет. Относительно распространения света у мудрецов были довольно на наш взгляд необычные представления: они считали, что из человеческих глаз исходит свет, который позволяет видеть. Здесь они хотят подчеркнуть такую идею, что окна в Храме были сделаны так необычно, и что они сделаны узкими внутри и широкими снаружи для того, чтобы показать, что Храм не нуждался в наружном освещении, а, наоборот, - это такое место, из которого исходит Свет, и освещает весь мир[3]» [Дашевский]. В данном случае речь, конечно, идет о легенде, но в нашем контексте она выглядит очень символично: точно так же, как чудесный Свет, исходящий из окон Храма Соломона, должен был освещать окружающий мир, Благодатный Огонь или Святой Свет, являющийся в Храме Гроба Господня, символизирует свет христианской веры, освещающий мир. Еврейский богослов XVI в. рабби Исаия Галеви Горовиц писал, что «Храм, прообраз мироздания, назван «вратами небес», ибо Божественный свет исходит из высшего мира в нижний и наполняет Храм, а из Храма распространяется по всей земле, и каждый элемент мира получает предназначенный ему свет из соответствующей детали Храма». Речь здесь идет о Божественном свете (в православии именуемом Фаворским Светом), который сейчас и символизирует Святой Свет (Благодатный Огонь). Он нисходит к патриарху с небес, передается прихожанам Храма Гроба Господня и находящимся там паломникам.

Как мы уже отмечали, критики часто утверждают, что неблагочестиво для христиан ждать ежегодных чудес. Однако ежегодные чудеса являлись непременной частью ветхозаветного служения в том же иерусалимском Храме. Каждый год, в день Очищения, Йом Кипур, в жертву выбирались два козла: один приносился в жертву, а второй низвергался с горы в пустыне. Козел для жертвоприношения и козел для отпущения отмечались красной лентой. Козлу для Господа красная лента повязывалась на шею, а козлу отпущения - на рога. Часть красной ленты вывешивалась у ворот храма или прикреплялась к скале близ пропасти в пустыне, в которую низвергался козел отпущения. После этой церемонии красная лента чудесным образом меняла цвет на белый в знак того, что грехи Израиля прощены.

Другим ежегодным чудом было постоянное горение одного из светильников меноры – семисвечника, установленного в иерусалимском Храме. По преданию, особое чудо ежедневно происходило с одним из семи светильников Меноры, западным светильником. Вероятно, имелся в виду средний светильник, ближайший к западу от трёх восточных лампад. Этот светильник назывался также Нер Элохим («Божья свеча») или Шамаш («Служка»). В него наливали столько же масла, как и в другие светильники, но священник, приходивший утром очистить Менору после ночного горения, всегда находил этот светильник ещё горящим, а шесть остальных — погасшими. О величине чуда мнения в Талмуде расходятся: одни считают, что западная лампада горела до полудня; другие, что она горела весь день, и вечером священник зажигал остальные светильники от все еще горевшего западного светильника; а по некоторым мнениям, западный светильник приходилось зажигать лишь раз в году.

Возможно, что чудо западного светильника было продолжением чуда Хануки. Как известно, иудейский праздник Хануки был учрежден во II в. до н.э. в честь победы иудеев над нечестивым эллинистическим царем Антиохом Епифаном, пытавшимся принудить евреев обратиться в язычество и осквернившим иерусалимский Храм. После очищения Храма Иудой Маккавеем в нем нашелся только один кувшин оливкового масла с неповрежденной печатью первосвященника. Его должно было хватить только на один горения храмовых светильников, но светильники чудесным образом горели восемь дней, пока не было приготовлено новое чистое масло.

Чудо умножения масла для лампад во II в. н.э. повторилось в христианской иерусалимской церкви. Свидетельство об этом мы находим в «Церковной истории» Евсевия Памфила. Он пишет: «Члены этой [Иерусалимской] Церкви помнят многие чудеса Наркисса [иерусалимского патриарха]; предание о них преемственно сохраняется братьями. Рассказывают, между прочим, об одном удивительном деле, им совершенном. Однажды на великой Пасхальной всенощной у диаконов не хватило масла, и весь народ пришел в уныние. Наркисс велел служителям, которые ведают освещением, набрать воды и принести ему. Это было немедленно выполнено; он помолился над водой и с искренней верой в Господа распорядился разлить воду по светильникам. Сделали и это; вопреки здравомысленным соображениям, чудесной и Божественной силой вода приобрела свойства масла. У многих тамошних братьев с давних пор и доныне хранится часть этого масла, как свидетельство о чуде» (Церковная история, Кн.6; 9, 1-3). Следует отметить, что упоминания о чудесном зажжении лампад и свечей небесным огнем в Храме Гроба Господня в дальнейшем встречаются и у многих средневековых и современных свидетелей этого чуда.

Ежегодные чудеса, происходившие в иерусалимском Храме, по преданию, прекратились за 40 лет до его разрушения. Талмуд сообщает, что «за сорок лет до разрушения Храма жребий козла на Йом Кипур перестал выпадать на правую сторону; красная шерстяная лента, раньше менявшая цвет на белый, перестала белеть; западный светильник стал гаснуть, а ворота храма открывались сами собой. На это рабби Бен Закай упрекнул их: “О, Храм, Храм, почему ты так печален?” Я знаю, что придут разрушить тебя. Ибо пророк Захария предсказал о тебе: “Открой Ливан[4], ворота твои, и да пожрет огонь кедры твои”» [Йома 39б]. Таким образом, ежегодные чудеса прекратились в 30 г.н.э., когда был осужден, распят и воскрес Иисус Христос. Именно эти события были предсказаны пророком Даниилом, говорившим о будущем прекращении жертвы (Дан 9, 27): согласно «Посланию к евреям» после искупительной жертвы Мессии, жертвы, приносившиеся в Храме, потеряли свою силу. Утверждение о том, что за 40 лет до разрушения Храма жертвы перестали приниматься, содержится и в Талмуде [Сантала, 256][5].

Тем не менее, сами ежегодные чудеса никуда не делись. Как в древности они происходили по молитвам иудейского первосвященника в иерусалимском Храме, так и сейчас они происходят по молитвам православного патриарха Иерусалима в Храме Гроба. Таким образом, мы видим непосредственную преемственность между ветхозаветными и новозаветными чудесами, между древним иерусалимским Храмом и Храмом Гроба Господня, между иудейскими первосвященниками и иерусалимскими патриархами.

Литература:
- Болотов В.В. Лекции по истории Древней Церкви. [http://www.biblicalstudies.ru/Books/Bolotov1.html]
- Дашевский З. Лекции к книге Мелахим I. [http://machanaim.org/tanach/_da_ml/ml_13.htm]
- Евсевий Памфил. Церковная история. М. 1993
- Иосиф Флавий. Иудейская война. М. 2008
- Клиценко Ю. Символическое значение червленой нити в церковной традиции. [http://www.pravoslavie.ru/jurnal/culture/nit.htm]
- Сантала Ристо Мессия в Новом Завете в свете раввинстических писаний. [http://www.ristosantala.com/rsla/Rusian.html]

[1] В Ветхом Завете Ангел Господень обозначает теофанию, явление Бога. В древних арамейских переводах Ветхого Завета (таргумах) Ангел Господень отождествляется с Логосом, Словом Божьим.
[2] Т.е. в 60-х годах I в. н.э.
[3] Интересно, что в православных храмах тоже традиционно делались узкие окна, создававшие полумрак в храме в самый яркий день.
[4] Рабби Бен Закай называет Храм Ливаном (буквально – «белый»), потому что он раньше «убелял» грехи Израиля (ср. описанное чудо с красной нитью, превращавшейся в белую).
[5] Справедливости ради надо отметить, что Иосиф Флавий описывает только одно из этих знамений (чудесное открывание ворот Храма); нельзя исключать вероятности того, что они являются легендами (впрочем, даже в этом случае их наличие канонических иудейских текстах очень показательно).

Земное служение Христа Спасителя евангелист Марк описывает как путь – восхождение – из Галилеи в Иерусалим. И на этом пути Господа сопровождают Его ученики. Они видят силу Христа, явленную в Его делах – чудесах, – и они слышат Его слово – благовестие о Царствии Божьем. Ученики участвуют в том, что «многие пророки и праведники желали видеть… и не видели, и слышать … и не слышали» (Мф.13:17). И конечно, они полагают, что путь Иисуса – это путь к славе и принятию царства. Но в один из дней происходит перелом: все меняется. После того, как Петр от лица всех учеников исповедует Иисуса Христом, Сыном Живого Бога, Господь начинает открывать им, что Он идет в Иерусалим, чтобы принять там не власть и почести, а страдание и смерть.

Ученики и слово о смерти

И вот Господь идет впереди учеников, а они, ужасаясь, вслед за ним. И опять Господь говорит им о Своей смерти и воскресении: «Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам; и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет» (Мк.10:33-34). И опять, как это уже было, когда ученики слышат о грядущей смерти своего Учителя, с ними происходит нечто поразительное, никак не соответствующее тому, что они услышали. Ученики опять начинают соперничать между собой, споря, кто из них больший. И мы должны понимать, что за этим стоит не душевная черствость, а то, что современные психологи называют защитной реакцией.

Ученикам очень страшно. И они как бы не слышат слово о смерти. Они боятся и думать, и спросить об этом, и начинают говорить о радостном: о Царстве Божьем и о том, кто из них будет в нем более значим. Братья Иаков с Иоанном просят Иисуса о том, чтобы им быть в самой близости к Нему в Его Славе – Его Царстве: они хотят сесть «по правую и по левую сторону» от Него. В ответ Господь говорит, что просьба о таком прославлении на самом деле есть просьба об участии в Его страданиях: «Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь?» (Мк.10:38) Ученики понимают, что речь идет о чаше страдания и о погружении в смерть и выражают свою готовность пострадать с Господом. Так и будет на самом деле. Иакова обезглавят, другие ученики тоже примут смерть за Христа, Иоанна же отправят в заточение. Разделив страдания Христа, апостолы станут причастны к Его Славе.

Но сейчас просьба братьев Зеведеевых вызывает у остальных учеников раздражение. Причем негодуют они не из-за неуместности и несвоевременности такой просьбы, а потому, что их тоже занимает мысль о первенстве. И тогда, обращаясь ко всем – и к нам тоже,– Господь говорит, что среди Его учеников должно быть не так, как в греховном мире, но тот, кто хочет быть больше, должен умалить себя, и тот, кто хочет быть первым, должен стать всем слугой. Для Христова ученика не может стоять вопрос о первенстве. Ведь и Он Сам, Сын Божий, пришел не для того, чтобы служили Ему, но чтобы послужить людям, отдать Свою жизнь для «искупления многих».

Цена искупления

Искупление совершается в Иерусалиме, где Господь ценой собственной крови, пролитой на Кресте, «выкупает» человека из рабства греха и смерти, куда человек попал в результате грехопадения. «Не тленным серебром или золотом искуплены мы, … но драгоценною кровью Христа как непорочного и чистого агнца» (1 Петр:1:18-19), – говорит об этом апостол.

Если рассматривать термин «искупление» вне контекста библейского символизма, может возникнуть вопрос: кому же была заплачена эта цена Крови. Разъяснение мы находим в церковном наследии: в творениях святых отцов и в богослужебных текстах. Так святитель Григорий Богослов в «Слове на Пасху» говорит: «Кому принесена такая цена? Если лукавому, то как это оскорбительно! … А если Отцу, то, во-первых, не у Него мы были в плену, а во-вторых, по какой причине Кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы дав овна? Из этого видно, что приемлет Отец не потому что требовал или имел нужду, но по домостроительству и потому, что человеку нужно освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, … а большее да будет почтено молчанием» («Слово 45-е на Святую Пасху»). А в одной из молитв Литургии, о Христе говорится, что Он есть «приносящий и приносимый, и принимающий и раздаваемый». То есть Господь Сам приносит жертву, и Он же Сам Жертва, и Он же Жертву принимает, и Он же Ее раздает.

Наследники Воскресения

Жертва, которую раздает нам Христос, – это Он сам, приходящий к нам в таинстве Причащения на Литургии. И все, о чем мы читаем в Евангелии, все, о чем говорит церковное учение, в полноте выражено в Литургии, ибо она открывает нам Иисуса Христа, Господа, Который стоит в центре писания, о Котором учит Церковь, и Который является ее – Церкви – главой. И каждый раз во время совершения Великого входа Божественная литургия являет нам Иисуса Христа, который входит в Иерусалим, идя к страданиям и последующей за ними славе. Входит в земной Иерусалим, чтобы претерпеть страдания и смерть, чтобы затем победить смерть воскресением и взойти – вознестись в Иерусалим небесный. Именно такое символическое толкование Великого входа отражено в тех действиях, которые совершает священник, возвращаясь с амвона в алтарь, и в тех тропарях, которые при этом читает. В этих молитвословиях вспоминается снятие Тела Господа с Креста и положение Его во гробе – «источнике нашего воскресения». А поставленные на Престол Чаша и Дискос с вином и хлебом, которые затем станут истинным Телом и Кровью Христа, сейчас покрываются Возду́хом, что символизирует покрытие Тела Господа чистой Плащаницей.

Воскресший и вознесшийся во Славе Христос Бог открывает нам Себя и призывает всех войти в Его Царство, которое уже явлено на земле в Христовой Церкви и ее таинствах. В Крещении и Причащении нам таинственно даровано прикоснуться к страданиям Господа и к Его славе. О Крещении апостол Павел говорит так: «Неужели вы не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?» Смысл этих слов становится яснее, если иметь в виду, что греческое слово "βαπτιζω" («баптизо»), которое на славянский и русский языки переводится как «креститься», по-гречески буквально означает погружение: «погружаясь в Иисуса Христа, мы погружаемся в Его смерть». Мы соединяемся с Христом умершим – и всегда живым, и значит, становимся причастными и Его Воскресению.

«Христос вчера и сегодня и вовеки Тот же» (Евр.13:8). Христос всегда воскресший! И приступая к чаше Евхаристии, мы приступаем ко Христу живому, Который две тысячи лет назад в преддверии ветхозаветной Пасхи шел с учениками в Иерусалим, чтобы там принести Себя в жертву, стать «искуплением для многих», стать для нас Пасхой Нового Завета.