Православным богослужением называется служение (служба) Богу, состоящее из чтения молитв, песнопений и священнодействий (обрядов), совершаемое по преимуществу в храме законно поставленными для того священными лицами (пастырями) по установленному Св. Православной Церковью чину или порядку, изложенному в богослужебных книгах.

Одни церковные службы (вечерня, утреня, часы, Литургия и др.) совершаются повседневно (ежедневно). Другие же (таинства, молебны, панихиды, освящение воды и проч.) совершаются только по временам, по требованию в разных случаях верующих, и называются требами. Таинства, установленные Самим Господом Иисусом Христом и переданные, по Его наставлению, апостолами для спасения всех верующих, и повседневные службы относятся к общественному богослужению. Остальные же требы, не имеющие обязательного характера для всех верующих, относятся к частному богослужению.

Богослужение началось на земле со времен первых людей, которые, будучи еще в невинном состоянии в раю, служили Богу, прославляя Его премудрость, благость, всемогущество и другие Божии совершенства, явленные в сотворении мира и попечении (промысле) о нем. После же своего грехопадения первые люди еще более должны были молиться Богу, умоляя Его о своем спасении. Но это богослужение носило частный характер: тогда не было ни святых храмов, ни священных лиц; люди приносили Богу жертву, где хотели, и молились такими словами (молитвами), какие подсказывало им собственное чувство и настроение.

Общественный (церковный) характер богослужение получило при Моисее, который, по повелению Божию, устроил скинию (первый ветхозаветный храм Единому, Истинному Богу), избрал священников и левитов, определил жертвы в разных случаях и установил праздники (Пасху, Пятидесятницу, Новый год, день очищения и др.).

Господь Иисус Христос во время Своей земной жизни часто посещал ветхозаветный иерусалимский храм, как место особенного, благодатного, присутствия Божия, заботился о порядке в нем и проповедовал в нем, так же поступали и святые апостолы, пока не было воздвигнуто открытое гонение на христиан со стороны иудеев.

ХРАМ И ЕГО ВНЕШНИЙ ВИД

Храмом (церковью) называется освященное по установленному чину особое здание или особое помещение в доме, в котором совершаются церковные богослужения для верующих. Храмы освящаются во имя (в честь) одного или трех Лиц Св. Троицы, Божией Матери, ангелов и святых, отчего и носят соответствующие названия: Троицкий, Преображенский, Вознесенский, Благовещенский, Покровский, Михаило-Архангельский, Иоанно-Предтеченский, Николаевский, Александро-Невский и т. д. Если в городе имеется несколько храмов, то главный из них, куда верующие собираются в торжественных случаях для общей молитвы, называется собором; тот собор, где по преимуществу служит архиерей и для служения его посредине собора постоянно находится кафедра (возвышение), называется кафедральным.

Сообразно своему высокому назначению, храм по внешнему виду отличается от других зданий. Он устрояется то в виде креста, потому что Господь Иисус Христос крестом избавил нас от власти диавола; то в виде круга, говорящего нам о вечности, для которой воспитывает нас Св. Церковь, так как круг служит символом (образом) вечности; то в виде корабля, напоминающего Ноев ковчег, но образу которого Св. Церковь спасает нас от вечной смерти и но бурному житейскому морю ведет нас к тихой пристани — вечному блаженству. Над средней частью храма возвышается купол и глава на нем, наверху которой ставится крест, свидетельствующий о том, что храм посвящен для прославления в нем распятого за нас на кресте Господа Иисуса Христа. Купол и глава на нем, увенчанная крестом, составляет не только отличительный признак святого храма, но и лучшее его украшение. Поэтому на храме часто бывает не одна, а две главы (что напоминает нам два естества в Иисусе Христе), три (три Лица Св. Троицы), пять (Иисуса Христа и четырех евангелистов), семь (семь таинств и семь вселенских Соборов), тринадцать (Иисуса Христа и двенадцать апостолов) и даже более.

ВНУТРЕННИЙ ВИД И УСТРОЙСТВО ХРАМА

По образцу скинии Моисеевой, которая разделялась на три части (двор, святилище и святое святых), православный храм состоит также из трех частей: притвора, средней части и алтаря.

1. Притвором называется западная часть храма, чрез которую входят в средину храма. В древней христианской церкви он предназначался для оглашенных, т е. готовящихся к принятию св. Крещения, и для кающихся, отлученных за тяжкие грехи от Святого Причащения. В настоящее время здесь по преимуществу стоят впавшие в крайнюю бедность, просящие «милостыню» именем Христа. Лестница, ведущая в притвор, и верхняя ее площадка называется папертью.

2. Средняя часть храма, где стоят молящиеся, отделяется от алтаря иконостасом, т. е. особой перегородкой, которая уставлена иконами. В иконостасе имеются три двери, ведущие в алтарь: средняя — царские врата (через них Сам Господь, Царь Небесный, невидимо входит в Святых Дарах) и боковые: с правой стороны — южные, с левой — северные. На царских вратах изображаются: Благовещение Пресвятой Богородице и четыре евангелиста, а на боковых дверях — архангелы (Михаил, Гавриил), или первые диаконы Стефан и Филипп, или же первосвященник Аарон и пророк Моисей. По правую сторону царских врат всегда находится икона Спасителя, а по левую — икона Божией Матери. Рядом с иконой Спасителя (если здесь нет боковой двери) — храмовая икона, т. е. изображение того праздника или святого, в честь которого освящен храм; в других же местах нижней части иконостаса — иконы особенно чтимых святых (Иоанна Крестителя, Николая Чудотворца и др.). Над царскими вратами ставится икона Тайной Вечери. Иногда иконостасы устраиваются в несколько ярусов (рядов); тогда во втором ярусе помещаются иконы двунадесятых праздников, в третьем — апостолов, в четвертом — пророков и на самом верху иконостаса — крест.

Иконостас поставляется на возвышении, называемом солеей. Солея назначается для лиц, участвующих в богослужении, миряне сюда входят лишь для поставления свечей пред иконами.

Средина солеи против царских врат (обыкновенно бывает устлана коврами) называется амвоном; здесь диакон произносит молитвословия (ектеньи) и читает Евангелие, сюда же верующие восходят для причащения Св. Тайн. По краям солеи устрояются клиросы для чтецов и певцов. У клиросов ставятся хоругви, т. е. иконы на материи или металлические, прикрепленные к длинным древкам в виде знамен; они носятся при крестных ходах, как церковные знамена.

3. Алтарь есть главная часть храма — за иконостасом, где совершается богослужение. Необходимые принадлежности алтаря составляют: святой престол и жертвенник. Престолом называется особо освященный четырехугольный стол, на котором совершается таинство Св. Причащения. Он устрояется посредине алтаря и покрывается священными одеждами. На нем находятся: Св. Крест, Св. Евангелие, Дарохранительница, Дароносица и Антиминс. Дарохранительницей называется ковчег (ящик) из какого-либо металла (серебра, меди и др.); в нем хранятся Св. Дары для причащения больных. Дароносицей называется небольшой ковчег, в котором священник носит Св. Дары при причащении больных на дому. Антиминс есть шелковый плат, на котором посредине изображено положение Иисуса Христа во гроб, по углам — четыре Евангелиста и между ними с правой и с левой стороны орудия страданий Спасителя (терновый венец, копие, губка, столб бичевания, гвозди и др.).

Вверху антиминса между Евангелистами делается надпись с объяснением слова «антиминс» (слово греч. священная трапеза, стол) и цели, с какой он освящен («ради приношения на нем Божественные Жертвы Тела и Крови Господни на святой Литургии»), а внизу указывается, когда и для какого храма и каким архиереем он освящен, причем имеется собственноручная подпись архиерея. С оборотной стороны антиминса пришивается мешочек с частицей св. мощей, напоминающих, что в первые века христианства, во время кровавых гонений, верующие на молитву собирались по преимуществу в подземных пещерах (катакомбах) и там на гробах мучеников совершали таинство Св. Причащения. Без антиминса, освященного архиереем, нельзя совершать Божественной литургии. Для большей сохранности антиминс завертывается в другой шелковый плат, называемый илитоном, напоминающим нам сударь (плат), которым была обвита Глава Спасителя во гробе.

За престолом поставляется св. Крест для напоминания о том, что Спаситель мира Иисус Христос принес Себя в жертву за грехи мира на кресте, и семисвечник. Жертвенником называется стол, покрытый священными одеждами, на котором совершается проскомидия, т.е. приготовляются Дары (хлеб и вино) для Св. Причащения. Он всегда ставится в северовосточном углу алтаря. На нем находятся священные сосуды с прибором:

а) св. Чаша или потир, в который вливается церковное вино;
б) дискос — небольшое круглое блюдо из металла на подставке с изображением посредине Младенца Иисуса, лежащего в яслях; на нем полагается хлеб (Агнец — средняя часть просфоры) для освящения на Божественной литургии, а также частицы, вынутые из других просфор;
в) звездница, состоящая из двух, крестообразно соединенных между собой, изогнутых металлических дуг; она поставляется на дискосе для того, чтобы покров не прикасался к вынутым из просфор частицам;
г) копие, которым вырезается из первой просфоры Агнец и вынимаются частицы из других просфор;
д) лжица (ложечка) для причащения верующих;
е) губка для чистки потира.

Иногда в одном храме бывает несколько алтарей, освященных в память каких-нибудь священных событий или в честь каких-либо Святых. Тогда они, кроме главного, называются придельными.

Главный вход в храм почти всегда бывает с запада. Алтарь же, куда обращены взоры молящихся, находится на восточной стороне, напоминающей, что христиане должны стремиться к свету истины и добра, оставляя тьму греха и неправды.

СВЯЩЕННЫЕ ЛИЦА, СОВЕРШАЮЩИЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ

По примеру церкви ветхозаветной, где были первосвященник, священники и левиты, святые апостолы и в церкви новозаветной (христианской) учредили три степени священства (иерархии) — епископов, пресвитеров (священников) и диаконов. Они называются священнослужителями, так как чрез рукоположение архиерейское получают благодать Св. Духа для служения Церкви, чтобы учить людей христианской вере и доброй жизни (благочестию), совершать службы в храме и в домах и управлять церковными делами. Епископы обыкновенно называются архиереями; они получают высшую степень благодати, по которой все они равны между собой, но старейшие из архиереев называются архиепископами, митрополитами и патриархами. Архиереям принадлежит право кроме совершения обычного богослужения и проповедания Слова Божия посвящать (рукополагать) пресвитеров и диаконов, освящать миро, антиминсы и храмы, и управлять церковными делами в подчиненных ему приходах.

Пресвитеры обыкновенно называются священниками или по-гречески иереями, а старейшие между ними — протоиереями. Священник совершает, с благословения своего епископа, церковные службы и таинства (кроме священства), проповедует Слово Божие и управляет церковными делами в своем приходе. Диакон — слово греческое и означает служитель; при совершении богослужения диаконы помогают епископам и священникам и без их благословения не имеют права где-либо служить. Служение диакона не обязательно, а поэтому во многих церквах его не имеется. Первый диакон, служащий при епископе, называется протодиаконом.

Участвующие в отправлении богослужения псаломщики, обязанные читать и петь как на клиросе, так и при совершении священником треб в домах прихожан, называются церковнослужителями. Их обязанности, с разрешения и благословения своего священника, могут исполнять хорошо знающие церковное чтение и пение прихожане. К церковнослужителям относятся также иподиаконы, участвующие исключительно при служении епископов.

Прихожанами называются те верующие православные христиане, которые имеют свой храм, куда они приходят молиться Богу в праздничные и воскресные дни, исповедоваться и причащаться Св. Христовых Тайн, венчаться и куда приносят детей для крещения и умерших для отпевания. Каждый православный христианин должен быть прихожанином какого-либо приходского храма, считать его главной своей святыней и заботиться о чистоте и благолепии его, а также о материальном обеспечении служащих в нем (священника, диакона, псаломщика, сторожа и певчих).

О СВЯЩЕННЫХ ОДЕЖДАХ

Для совершения богослужения священнослужители облачаются о особые священные одежды, изготовляемые из парчи или из другой какой-либо пригодной материи и украшаемые крестами.

Одежда диакона: стихарь, орарь и поручи. Стихарь есть длинная одежда без разреза спереди и сзади, с отверстием для головы и широкими рукавами. Такую одежду могут носить псаломщики и прислуживающие в храме миряне. Орарь есть длинная широкая лента из той же материи, как и стихарь, и носится диаконом на левом плече сверх стихаря. Поручи (нарукавники) надеваются на руки и употребляются для большего удобства при богослужении.

Одежда священника: подризник, епитрахиль, пояс, поручи и риза (фелонь). Подризник есть стихарь в измененном виде и отличается от него тем, что делается из тонкой материи и рукава у него узкие со шнурками, которыми они прикрепляются к руке; надевается он священником под ризой. Епитрахиль есть тот же самый орарь, но только сложенный вдвое так, что, огибая шею, он спускается спереди вниз двумя концами, которые для удобства сшиты или чем-нибудь соединены между собою. Без епитрахили священник не может совершать ни одной службы, как и диакон — без ораря. Пояс надевается поверх епитрахили и подризника для большей свободы в действиях при священнослужении. Риза, или фелонь, надевается священником сверх других одежд. Это длинная одежда, широкая, без рукавов, с отверстием для головы сверху и с большой вырезкой спереди для свободного действия рук; видом она напоминает ту багряницу, в которую был облачен Страждущий Спаситель. В награду за усердную службу священники получают право носить набедренник — четырехугольный продолговатый плат, который носится на правом бедре и своим верхним краем примыкает к поясу. Набедренник напоминает священнику, чтобы он проповедовал Слово Божие, уча людей истинной вере и доброй жизни. Сверх фелони на груди у священника находится наперсный крест, или серебряный восьмиконечный, возлагаемый на него при посвящении его, или четырехконечный позолоченный (или золотой), получаемый в награду от правящего архиерея. Священникам в награду дается головное украшение: сначала бархатная фиолетовая скуфья, а потом взамен ее такая же камилавка.

Одежда епископа (архиерея): подризник, епитрахиль, поручи и пояс, как у священника; вместо фелони епископы надевают саккос, похожий на укороченный снизу и в рукавах стихарь. Сверх же саккоса епископы носят омофор (наплечник); это длинный широкий плат, украшенный крестами; он возлагается на плечи епископа так, что один конец его спускается спереди, а другой сзади. Без омофора епископ не может совершать никакой службы; одежда эта напоминает ему, что он должен заботиться о спасении заблуждающихся, подобно евангельскому доброму пастырю, который, отыскав пропавшую овцу, несет ее домой на своих плечах. На правом бедре епископ надевает палицу — четырехугольный плат, имеющий геометрическую форму ромба. В награду за отлично-усердную службу право носить палицу получают от правящего архиерея и заслуженные протоиереи, носящие ее с правой стороны, а набедренник в этом случае — с левой. На груди поверх саккоса кроме креста у епископа имеется панагия; это — небольшой круглый образ Спасителя или Божией Матери, обыкновенно украшенный цветными камнями. Панагия носится епископами и вне службы поверх рясы и служит отличительным внешним признаком архиерейского сана.

При служении епископы употребляют жезл или посох, как знак высшей пастырской власти. Головным украшением епископа при служении является митра, украшенная небольшими образками и цветными камнями. В исключительных случаях правящий архиерей дает право наиболее заслуженным протоиереям при службах также носить митру вместо камилавки. Во время богослужения под ноги епископу подкладываются орлецы — небольшие круглые коврики с изображением орла, летящего над городом.

СВЯЩЕННЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ

Православные храмы украшаются священными изображениями св. Креста и святых икон, которые также служат предметом благоговейного поклонения и почитания со стороны верующих.

Крест был известен еще до Рождества Христова у язычников, которые употребляли его, как орудие казни. У христиан же, наоборот, крест служил и теперь служит орудием спасения, знаменем христианской веры. Язычники, когда преследовали христиан, издевались над крестом и называли их в насмешку крестопоклонниками. Ввиду этого христиане первых веков, почитая св. Крест и украшая им свои дома и храмы, по необходимости должны были изображать св. Крест так, чтобы он был менее понятен и заметен для язычника. Древнейшая форма св. Креста в виде буквы «X»; этот Крест ныне называется Андреевским, потому что на нем, по преданию, был распят св. ап. Андрей Первозванный. Потом в средине такого Креста стали прибавлять букву «I», что составляло начальные буквы имени Спасителя: I. X. Были потом и другие более сложные прибавления. Только с IV века, когда восторжествовала христианская вера, христиане стали открыто изображать св. Крест с распятым на нем Спасителем. Ныне св. Крестом украшаются храмы снаружи (на главах и при входе) и внутри (на иконостасе и на киотах); св. Крест служит необходимой принадлежностью престола и выносится для поклонения и целования верующим, возлагается на христиан при крещении, с какого времени каждый из нас должен носить его на своей груди, как православный христианин.

Иконами называются священные изображения истинного Бога во плоти, Матери Божией и святых угодников Божиих; иначе они называются «образами». Мы молимся и читаем акафисты пред иконами, но не считаем их богами, и молимся не им, не дереву и краскам, а тому, кто изображен на них, веруя, что святые угодники Божии молятся за нас грешных пред Богом. Употребление священных изображений было известно еще в Ветхом Завете, когда, по повелению Божию, в скинии Моисеевой были сделаны золотые изображения двух херувимов на крышке ковчега завета и были вытканы изображения херувимов на завесе, отделявшей в скиннии святое святых от святилища.

Первые христиане также украшали священными изображениями места своих молитвенных собраний. Но такие изображения в первое время были немногочисленны, потому что христиане опасались язычников, которые подвергали поруганию и уничтожению христианские священные предметы. Ввиду этого древние христиане предпочитали изображать целые библейские события, так как они были менее понятны язычникам, например: продажу Иосифа братьями, трех отроков в печи вавилонской, чудесное насыщение пятью хлебами и другие. Иисуса же Христа они изображали символически: в виде доброго Пастыря, несущего на плечах заблудшую овцу, в виде Агнца и тому подобное. Когда же преследования христиан со стороны язычников прекратились, стали широко распространяться прямые (а не символические) изображения, названные по-гречески иконами, и Св. Церковь разрешила их употребление в православном смысле. 

Автор: Диакон Андрей Кураев.

Что означает для христиан слово "вера": дань традиции, привычка или основа мировоззрения, без которого невозможен диалог человека с Богом? Есть ли у этого диалога законы, и каковы они? На эти темы размышляет богослов, профессор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета диакон Андрей КУРАЕВ.

Христианский "Символ веры" начинается словом "верую". Многим это слово кажется архаичным, темным и дремучим. А я вижу тут признак высокой философской культуры. Почему?

Большинство людей выражают свое мировоззрение словом "знаю", а не "верю". Чтобы сказать "я верю", человеку нужно осознать субъективность своей точки зрения, а значит, свою личностную уникальность. И как следствие -- осознать то, что его точка зрения не является универсальной. Иными словами, говоря "я верю", человек признает инаковость своего соседа. Он признает, что сосед может видеть мир совсем иначе.

При чем же здесь высокая философская культура? Да при том, что философия как раз и учит сомневаться в себе и в том, что кажется тебе очевидным.

Понимаете, одно дело -- слово религиозного учителя или пророка. И совсе иное -- слово философа. Последний умствует на свой страх и риск, за его спиной нет сакрального источника или авторитета. А, значит, философ просто обязан искать аргументы, противоположенные доводам оппонента. Поэтому философия рождается в полемике: там, где спорящие стороны начинают обличать друг друга и доказывать свое. В начале V века до Р. Х. почти одновременно складываются эти культуры спора: агона в Греции и шраманских диспутов в Индии.

В полемике ищутся аргументы, и со временем человек понимает: довод, очевидный для меня, абсолютно не является таковым для моего оппонента. Отсюда два вывода. Во-первых, не стоит всякого, несогласного со мной, расценивать как врага или идиота. Во-вторых -- свою позицию начинаешь воспринимать как нечто не-обще-человеческое, уникальное, такое, что не открывается из всех возможных точек зрения.

Вот и христианство своим подчеркнутым "верую" признает, что не всё и не всем оно может доказать и показать. А значит, не всех наших оппонентов мы можем "осудить" за их несогласие. Что-то они в нашей вере не поняли из-за нашей неспособности нормально разъяснить, а что-то им не открыл Тот, в Кого мы верим.

"ГОСПОДИ, СПАСИБО ТЕБЕ, ЧТО ТЫ НЕ К НАМ ПРИШЕЛ!"

Наше "верую" -- это сильное противоядие от деградации христианства в тоталитарную секту. Дело в том, что признак тоталитарного мышления -- это неумение признать за другим человеком права на иную точку зрения. Тоталитарная психология предполагает, что не согласиться со мной может или мерзавец, или идиот, или предатель.

Почему же такое простое слово препятствует христианству стать тоталитарной сектой? Дело в том, что в самой основе нашей веры лежит некая грандиозная неочевидность. Глаза жителей Палестины две тысячи лет тому назад видели Человека из семьи галилейского плотника. А глаза нашей веры видят в Нем Творца всех галактик. Бога.

Увидеть в Иешуа-га-Ноцри Бога, создавшего даже тех, кто в Нем сомневается и Его распинает, не по силам никакому чисто человеческому линейному рациональному мышлению, никакой эрудиции и логике. Зато есть слова Христа: "Не вы Меня избрали, а Я вас избрал" (Ин. 15:16). Есть слова апостола Павла, что "никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым" (1Кор. 12:3).

О чем говорят эти новозаветные строки? О том, что первичный импульс Божественного Откровения человеку идет от Господа и мало зависит от человеческих заслуг, интеллекта, готовности, тренированности, духовности и т.д. И тем, кто уже пришел в Церковь, стоит это помнить, прежде чем осуждать людей, которые не согласны с христианством.

Однажды в Вятской области батюшка рассказал мне такую историю. Он был тогда еще мальчиком. Шел Великий Пост, Страстная Седмица, и его немощная бабушка, которая сама не могла дойти до храма, попросила внучка почитать ей Евангелие. Тот начинает чтение, где говорится о суде над Иисусом, доходит до криков толпы перед Понтием Пилатом: "Распни, распни Его! Кровь Его на нас и на детях наших!..". И тут бабушка из последних сил приподнимается в кресле, поворачивается к иконам, крестится и говорит: "Господи, спасибо Тебе, что Ты не к нам, русским пришел, а то ведь какой позор на весь мир был бы!".

Я думаю, что это очень точное переживание Евангелия. У нас нет права указывать пальцем на кого-то другого и говорить: "Ну, мы на их месте разобрались бы. Мы бы Христа сделали почетным доктором Московской Духовной Академии, членом Синода и т.д. и т.п." Дело в том, что Бог пришел на землю, чтобы спасти человечество. А для этого Он должен был пострадать на Кресте. Если бы люди всегда видели Христа в Его фаворском, то есть Божественном, преображенном состоянии, то Креста бы не было. Став человеком, Господь не являет, а, наоборот, прячет Свою Божественность. А то, что спрятал Бог, человек сам найти не может.

А значит, если кто-то не нашел нашего Бога, то он заслуживает не разжигаемого нами костра, а нашей молитвы к Ненайденному им с просьбой о еще одном Откровении.

"ВСТАТЬ НА ТАКОЕ МЕСТО, ГДЕ ТЕБЯ МОГУТ НАЙТИ..."

Отношения человека с Богом не случайно определяются словом Откровение. Из этого понятия очень многое следует. Дело в том, что если речь идет о так называемой мертвой материи, здесь человек может быть беспредельно активным в своем познании. Его активность ограничивается только одним -- полным уничтожением предмета исследования. Я могу препарировать, расчленять амебу, пока она не исчезнет, не умрет под моим микроскопом. Познавать высших животных намного труднее. Здесь уже появляются ограничения: что-то из жизни моего любимого Барсика я могу узнать только в том случае, если он соблаговолит об этом "рассказать", то есть мне нужно набраться терпения и не один день наблюдать за его жизнью. И совсем не факт, что я подсмотрю все.

А в мире людей... В нем появляются почти уже непреодолимые ограничения на манипуляцию с предметом исследования. Что-то глубокое и важное в человеке можно понять и узнать, только если человек сам готов открыть тебе свою душу. Если о мертвой материи еще Галилео Галилей говорил, что "эксперимент -- это испанские сапоги, в который я зажимаю природу, для того, чтобы заставить ее дать нужный мне ответ", то по отношению к человеку это совершенно неприложимо. Нельзя серной кислотой капать на макушку своего соседа, дабы узнать, в каких нравственных пределах может простираться его реакция. По отношению к свободно-разумно-мыслящим существам необходимы ожидание и терпение.

Но существует познавательный уровень еще выше, чем человек. И для его познания возможен только лишь путь откровения. Причем речь идет не только об Откровении религиозном. Кроме него, есть мир эстетического откровения, когда человек как наитие ощущает некое со-болезнование, со-переживание, со-радование и т.д. И вот здесь начинается мир, в котором технологии абсолютно не работают. Например, можно пойти в консерваторию и при этом в точности исполнить все инструкции по ее посещению. Я начищу туфли, надену костюм и "бабочку", приглашу девушку, куплю программку, бинокль, сяду на первый ряд. Но... я так и не пойму, что это было... А через месяц тот же человек может услышать по радио запись того же концерта и... с ним случится то, что философ Мераб Мамардашвили называл "впадение в состояние понимания".

Есть откровение совести, вторжение нравственного императива в мою жизнь.

И выше всего в этой иерархической лестнице стоит Откровение религиозное, Откровение Бога как Личности. Тут менее всего гарантий для успеха моей активности. То, что ждет нас в религиозном поиске, можно описать словами незаслуженно забытого философа по имени Винни-Пух. Когда однажды Пятачок попросил сочинить его вопилку ко дню новоселья ослика Иа-Иа, тот ответил: "Видишь ли, Пятачок, это не так-то просто. Потому что поэзия -- это не такая вещь, которую ты идешь и находишь, а это такая вещь, которая находит на тебя. Поэтому единственное, что мы можем сделать -- это пойти и встать на такое место, где тебя могут найти". Это и в самом деле очень точное определение откровения. На языке же философии русский мыслитель серебряного века Семен Франк дал такую формулировку: "Откровение есть там, где какая-либо реальность сама, по собственной инициативе и собственной воле открывает нам свое присутствие".

В отношениях человека с Богом умение слушать, ждать и уважать свободу "предмета своего интереса" гораздо важнее активности исследователя. Как нельзя, например, влюбить в себя, так нельзя и общаться с Богом при помощи наших интеллектуальных или даже аскетических технологий.

взрослую жизнь -- с завтрашнего дня начинаю ухаживать за Машкой с соседней парты". Спустя неделю мальчик подводит итоги своего эксперимента: "Я все делал по инструкции. Провожал Машку домой пять раз, в кино водил два раза, покупал мороженое три раза, в ухо получил четыре". И вывод: "Нет правды на земле, врут взрослые -- никакой любви не существует".

Что можно сказать этому подростку? Ну, напиши ты хоть сто инструкций, но ни одна из них не заставит Машку влюбиться в тебя. Вот и в отношениях с Богом бесполезно надеяться на инструкции. Есть, конечно, заповеди, есть аскетические практики, но все это средства очищения и изменения себя, средства подготовки к главной встрече, а не средства воздействия на Бога. В христианстве исполнение заповедей, обрядов или каких-то духовных упражнений совершенно не гарантирует, что Бог теперь обязан открыться человеку.

Святой Феофан Затворник (XIX век) говорил об этом так: "Пребывание души с Господом не от нас зависит. Господь посещает душу. Она и бывает с Ним, и играет пред Ним, и согревается Им. Как отойдет Господь -- душа пустеет и совсем не в ее власти воротить к себе посетителя".

ТРИ УСЛОВИЯ ВСТРЕЧИ

Итак, для получения Божественного Откровения, для того, чтобы Господь посетил душу, бесполезно применять какие бы то ни было технологии. Поскольку Бог есть Личность, отношения с Ним - это отношения диалога, как это обычно и происходит между двумя личностями. А значит, стоит припомнить, каковы законы диалога.

Его первый закон говорит: b>для того, чтобы войти в общение, необходимо обратиться к собеседнику, необходимо назвать его по имени. Вообще, итог развития нехристианской философии, как ни странно, выражают рядовые обыватели, говоря: "да, что-то там такое есть". Это предел естественной религии.

Действительно, философия со своими именами Бога -- Абсолют, Единое, Перводвигатель и т.д. -- плохая помощница для того, чтобы обратиться к Собеседнику по имени. Ну можно ли представить себе молитву: "О, Перводвижителе, услышь меня! Единое, помоги мне!"?

Все эти названия отвечают на вопрос "что". У христианского же Абсолюта есть имя, отвечающее на вопрос "Кто".

Итак, чтобы разговор состоялся, нужно обратиться к тому, с кем ты желаешь войти в диалог. Бог -- это реальность, которая принципиально познаваема только в звательном падеже. По отношению к Богу первично Ты и вторично Он.

С другой стороны, для христианина крайне важно знать источник откровения. Например, художнику, к сожалению, очень часто не важно, что им владеет; главное -- поймать вдохновение. Для религиозного человека -- это принципиальный момент. Вспомните, все злоключения Фауста начались с того, что он нарушил первый закон диалога и не стал выяснять имя своего собеседника. Когда к келье Фауста черный пудель превратился в духа, Фауст скороговоркой спросил: "Как ты зовешься?" Мефистофель отмахнулся: "Мелочный вопрос". Фауст не стал настаивать, и это было серьезным шагом на пути его окончательной капитуляции.

Теперь второй закон диалога. Надо уметь молчать, когда говорит собеседник. В "Исповеди" Аврелия Августина есть такие строчки: "Боже, пребывающий всегда одним и тем же, пусть я узнаю Тебя, пусть я узнаю себя... Я помолился..." После этих слов нужно взять паузу. То есть ты обратился к Богу, а потом умей замолчать и расслышать ответ.

В диалоге действительно очень важно умение, сказав, замолчать и ждать ответа. И отсюда третий закон диалога: чтобы он состоялся, нужна готовность принять неожиданное. То есть если с моей стороны не будет готовности услышать неожиданное, новое, часто разочаровывающее, то диалога не будет. Более того, должна быть готовность услышать в ответ молчание твоего желанного собеседника.

У немецкого поэта Рильке есть молитвенное обращение к Богу как раз на эту тему:

Веди откуда хочешь речь,
Где Ты? К чему мне знать?
Последний из Твоих предтеч,
Я буду вслепь Тебя стеречь,
Не течь к Тебе, а ждать.

В православной мистической литературе очень много рассказов и слов о том, что духовная реальность оказывалась другой, нежели человек ожидал изначально. Это настойчивое, через все святоотеческую литературу и церковную традицию проходящее состояние изумленности принципиально важно для понимания диалога Бога с человеком. Ведь обычно изумленность от этого диалога свойственна тем, у которых этот диалог действительно состоялся, то есть людям, прославленным Церковью в лике святых.

Например, вот слова святого Симеона Нового Богослова (X век): "Откуда я знал, что Ты являешь Себя, приходящим к Тебе, еще пребывающим в мире?! Откуда я знал, что такою радостью удостаиваются приемлющие в себе свет Твоей Благодати?! Откуда или как я знал, несчастный, что уверовавшие в Тебя получают Твой Дух Святой?! Потому что я считал, что я верую в Тебя совершенно. Я считал, что обладаю всем, что Ты даруешь, [на самом-то деле] ничего совсем не имея... Откуда я знал, Владыка, что Ты, будучи Невидимым и Невместимым, бываешь видим и вмещаешься внутри нас?! Откуда же я знал, Господи, что у меня есть Такой Бог?!"

Как ни странно это звучит, но подобная растерянность перед Откровением Бога -- один из критериев истинности полученного откровения. Если человек в результате духовного пути получает ровно то, что он планировал и ожидал -- это серьезный повод задуматься и бить тревогу. Возможно, человек создал себе ментального идола, и то, что он называет Богом, на самом деле -- конструкт его сознания. На языке православной аскетики такое состояние называется прелестью. Поэтому рассогласование, расхождение между ожиданиями, молитвенными просьбами и полученным (или не полученным) результатом -- это один из возможных критериев подлинности и доброкачественности духовного опыта человека.

О Своих отношениях с человеком Христос сказал: "Вот, Я стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною" (Откровение, глава 3, стих 20). Сквозь все святоотеческое наследие проходит изумление от этой Божественной вежливости. Через разные события нашей жизни Этот Гость стучится в двери человеческого сердца. Он стучится даже чаще, чем мы думаем, просто иногда мы вообще Его не слышим. Не каждый пойдет в церковь, случись у него какая-то радость. Почти все пойдут в беде. Но, так или иначе, человеку решать -- откликнуться ли ему на этот зов, или нет. И в любом случае важно понимать, что путь христианской религии -- это не путь научных технологий и не палка-копалка, с помощью которой можно достичь гарантированного результата. Это путь изменения себя, своего сердца и своей жизни.

Подготовил Роман МАХАНЬКОВ
Статья опубликована в 1(24)-м номере "Фомы"

Автор: Владимир Легойда.

"Мещанство сопротивляется, оно хочет придумать свои несоциалистические ценности, и вот вам Розанов со своим бессмертием свиноподобного размножения, вот вам Бердяев с его трусливым утверждением бессмертия души: credo, quia absurdum".

Это слова А. В. Луначарского из статьи "Тьма". Оставим на совести красного наркома оценку философии Розанова и Бердяева. Разговор сейчас пойдет о другом. Об использовании в отрывке – "к месту" – известной латинской цитаты "Credo quia absurdum (est) – "Верую, ибо абсурдно", которая традиционно приписывается христианскому философу Тертуллиану (160-220 гг.). Луначарский – тоже вполне традиционно – приводит тертуллиановы слова на правах саморазоблачающей цитаты. Вот, мол, сами христиане признают, что их вера противится разуму, что она основана на нелепости, на абсурде. А один из современных словарей крылатых слов дает этой фразе такое объяснение: "Формула, ярко отражающая принципиальную противоположность религиозной веры и научного познания мира и употребляющаяся для характеристики слепой, не рассуждающей веры и некритического отношения к чему-либо".

Казалось бы, все правильно: вера есть вера, а разум есть разум, и вместе им не сойтись. В чем же здесь заблуждение? Где парадокс?

Квинт Септимий Тертуллиан родился около 155 г. в языческой семье в Карфагене (Северная Африка). Получив блестящее образование, он провел по-язычески буйную и разгульную молодость, что в дальнейшем сказалось на жестком и непримиримом к язычеству характере его произведений. Примерно в 35-40 лет он принимает христианство, а затем становится священником.

Тертуллиан был одаренным писателем и богословом, оказавшим большое влияние на развитие христианского вероучения. Однако под конец жизни он сам уклонился в ересь монтанизма.

Умер Тертуллиан после 220 г., точная дата его смерти неизвестна.

Заблуждение: чего не говорил Тертуллиан

Начну с простого. Такой цитаты у Тертуллиана нет. Этот факт, кстати сказать, не оспаривают даже многочисленные "крылатые цитатники", называя выражение "парафразой слов христианского писателя".

Однако обратимся к тексту. В книге "О плоти Христовой" (De Carne Christi) Тертуллиан пишет буквально следующее: "Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно". (Буквально на латыни: "Et mortuus est dei filius; prorsus credibile est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile").

Автор размышляет о том, что перевернуло всю человеческую историю и вошло в культуру как Тайна христианства – о воскресении Христа.

Конечно, для взглядов Тертуллиана весьма характерна мысль о том, что разум, требующий доказательств, философия, пытающаяся постичь истину, на самом деле только всё запутывают и извращают... С этим тезисом, конечно, можно и поспорить. В том числе и с христианских позиций. Те мыслители эпохи поздней античности, которых церковная традиция именует отцами Церкви, как раз и занимались созданием философской и богословской системы, облекая в броню рациональных рассуждений то, что содержалось в символической форме в Евангелии. А наука и религия – это не противоположные и соперничающие способы познания мира, а разные. И в чем-то взаимодополняющие друг друга.

Однако речь сейчас не об этом споре, а о знаменитой фразе. И тут все несколько по-иному: гораздо глубже и серьезнее. Если, конечно, использовать не парафразу в трактовке Луначарского, а читать самого Тертуллиана.

Парадокс: что на самом деле хотел сказать Тертуллиан

Христианство взорвало языческий мир невообразимыми, невероятными представлениями о Боге, человеке и их взаимоотношениях. Именно это хочет подчеркнуть Тертуллиан: идея крестной смерти, искупления грехов и воскресения настолько чужда и абсурдна для языческого мира, что представить себе таким Божественное Откровение язычник просто не может. Спустя много веков один мыслитель так выразит надчеловечность христианского откровения: "Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но все они побеждаются невозможностью изобрести Христа". Вот чего не понял и Вольтер в своем знаменитом: "Если бы Бога не было, Его надо было бы изобрести". Именно так – изобрести – в оригинале у французского вольнодумца ("il faudrait l`inventer"). И именно это – изобретение Бога – есть вещь невозможная для христианского сознания, однако вызывающая восхищение у французского просветителя.

Невозможно, говорит Тертуллиан, представить себе, что Бог будет убит людьми. По все меркам – человеческим, языческим – это абсурдно, это стыдно. Однако этого потому и нельзя стыдиться, что христианство превосходит человеческие мерки. Потому что то, что стыдно в обыденной жизни, что невероятно с точки зрения мирской логики, может обернуться спасением для человечества. Как обернулся им Крест Христов – орудие самой позорной, самой стыдной казни в Римской империи. Казни на кресте, казни для рабов.

Безумно, подчеркивает Тертуллиан, поверить в то, что Бог мог умереть – ведь боги бессмертны. Однако Истинный Бог приходит к людям так, как ни один мудрец не может придумать: не в силе и славе Юпитера или Минервы, но в образе Страдальца. Вот почему это вполне вероятно: Бог приходит так, как хочет Он, а не так, как это придумывает человек, – сколь абсурдным и нелепым ни казался бы нам этот приход.

Невозможно, продолжает Тертуллиан, представить себе ни погребение Бога, ни Его воскресение. Но эта невозможность и есть самое сильное доказательство для веры. Не математическое доказательство для ума, не естественнонаучный факт, который лишает человека свободы выбора и для принятия которого необходим определенный уровень знаний и интеллекта. А потрясающее прикосновение к Тайне – без которой и вне которой нет никакой религии. Без которой и вне которой наша жизнь превращается в пустое существование, лишенное смысла и цели.

Евангельская история не придумана. Она не придумываема в принципе. Никакой изощренный человеческий разум не смог бы таким образом изобразить Бога, если хотел бы создать новую религию. Именно поэтому Ницше бунтовал: Бог не железною рукою наводит порядок, но действует любовью. И Сам есть Любовь. Именно поэтому Толстой придумал своего Христа, который, хотя и не приходит в силе и славе римского императора, но все равно остается – используя слова того же Ницше – "человеческим, слишком человеческим" вымыслом: бродячим проповедником, который учит подставлять одну щеку, когда бьют по другой. И который умирает на кресте. И все... И нет спасения, и снова мрак и тьма ада.

Христос приходит не как великий завоеватель и поработитель. Он приходит как Спаситель всего человечества. Он добровольно принимает на себя все бремя человеческой природы (кроме греха), умирает – чтобы воскреснуть. И Своим воскресением возвращает нам жизнь ...

За несколько веков до Тертуллиана об этом же писал апостол Павел: "Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие" (1-е Коринфянам 1:22-23). Иудеи требуют чудес – ждут Спасителя-мессию, который придет и, сбросив рабство римской империи, восстановит былое могущество царства Израилева. Эллины ищут мудрости – вслед за Платоном и иными великими умами античности, пытаются познать себя и Бога на путях интеллектуального поиска.

Мы же проповедуем Христа распятого – вот центр, смысл и содержание раннехристианской проповеди: Бог стал человеком, принял крестную смерть и на третий день воскрес. Ибо только так можно было исцелить искаженную грехом природу человека. Ибо только так можно было подарить нам – вновь, как в Эдеме – бессмертие, которого мы по своему желанию и по своему разуму лишились там же. Ибо только так приходит Бог – способом, невообразимым для человека. И потому верным.

Для иудеев это Откровение – соблазн, ведь Мессия не сбросил ига ненавистных римлян. Для эллинов – безумие, ибо боги бессмертны.

Для нас, христиан, это Путь, Истина и Жизнь. И Любовь. В Которой спасение. И это правда. Потому что этого "не может быть".