Мы живем в мире, переполненном ритмами и скоростями. Порой даже слишком переполненном. И дело не в вечно спешащих поездах, самолетах и автомобилях, а в информационном потоке, шквале новостей и событий, вседневной спешке, постоянной суете, желании браться за несколько дел сразу и неизбежном, как следствие, недоумении, оттого что не все и не всегда получается. Все это задает такой темп, что всякий движущийся в нем забывает даже себя, не говоря уж о том, чтобы помнить: рядом есть люди. Люди, которых Господь заповедовал нам любить, потому что по любви к ним Он поймет, насколько мы любим Его.

Суета и течение событий упрямо выталкивают нас из чего-то очень важного и необходимого, на что мы потом оглянемся с тоской и сожалением. И скажем: во вчерашнем дне я не заметил в себе человека, а еще я не разглядел его в ближнем. Все чем-то заняты, что-то делают, и все это очень часто является хаотичным, без цельной логики и смысла. И, что самое печальное, за всей этой беготней и кажущейся деятельностью зияет обыкновенная пустота, в которой царят равнодушие и скука. Под этой пеленой скуки скрывается отсутствие интереса к жизни, как будто бы жизнь — это всего лишь калька, шаблон, кем-то заранее составленный и испытанный.

Со временем я стал замечать одну очень интересную вещь. Подъезд родного дома, в котором я живу много лет, стал меняться. Мы знаем, что нередко квартиры на первых этажах жилых домов покупаются под обустройство магазинов, офисов компаний, риэлторские и адвокатские конторы. Это удобно, поскольку позволяет не заботиться о покупке земли и строительстве отдельного здания, сопряженного с утомительным оформлением бумаг. Вместо семьи за стенкой появляется офис, жизнь в котором строится совершенно иначе, нежели в квартире, — с другими отношениями и самыми разными людьми. Снаружи делают отдельный вход, а дверь, которая когда-то вела в квартиру, закладывают кирпичом. Впоследствии при ремонте подъезда проем штукатурят, и появляется сплошная стена. Как будто бы здесь ничего и не было. Никогда.

Подходя к такой стене, я думаю о том, что прекрасно помню, какая тут была дверь, как звучал старый звонок, кто жил за этой дверью. Только вот, глядя на глухую стену, задумываешься: а было ли все это? Люди, которые были в нашей жизни и уходили из нее, люди, которых мы совершенно незаметно для себя забыли, — кто они и где теперь? Как так получилось, что их больше нет? Может быть, так сложилась жизнь… Но не мы ли ее складывали?

* * *

Современный человек замкнут на себе. Тут можно возразить: а как же семья, дети, родители? Но и в отношениях с ними мы, сами того не замечая, любим лишь то, что удобно нам. Если бы это было не так, то разве бы мы проявляли к ним такое нетерпение, не выдерживая их недостатков и немощей? Вчитаемся: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит (1 Кор. 13, 4–7). Что из всего выше перечисленного похоже на наше отношение к родным и близким людям? А просто к ближним? К детям мы относимся, как к личной собственности, к родителям — с досадным нетерпением, плохо скрывая свое раздражение от их интереса к нашей жизни. А любим мы в них только то, что сами для себя посчитали нужным любить. Это правда. Во всем остальном мы заключены в самих себе. Карьера, деньги, проекты, перспективы, конкуренция, креативность… Это то, чему мы посвящаем большую часть себя, а люди вокруг нас очень часто становятся просто интерьером, пусть даже и любимым, но все же...

Разве не так? А когда мы ругаем детей, не попрекаем ли их тем, что все, что им дано, — результат нашего труда и стараний? Тем самым мы приводим их к мысли о том, что слушаться и уважать родителей можно лишь за что-то подаренное или сделанное ими. Получается, что вся наша самостоятельность и успешность — это тоже результат наших собственных родителей. А где же во всем этом другие люди? Особенно — те, о которых мы часто, даже не испугавшись этого слова, говорим, что они нам никто? Ведь о них-то и идет речь в заповеди о любви к ближнему. Как это страшно: Бог говорит нам «Возлюби ближнего своего», а мы очень часто говорим о ком-то: «Да он мне вообще никто»...

* * *

Когда-то очень давно во дворе, где я рос, рядом с трубами для несостоявшейся теплотрассы жил бездомный. Питался он отходами на мусорке, целыми днями где-то ходил или же спал. Он как мог обустроил свой угол. Это многих раздражало, но никто особенно его не гнал. И я, тогда еще подросток, проходя мимо, как-то раз подумал: «А вдруг это Бог? Вот пришел и живет здесь в этом человеке…». Я почему-то запомнил, как эта мысль посетила меня тогда. Я не помню, что было дальше. Кажется, с холодами он куда-то ушел. Больше я его никогда не видел. Но отчего-то мне, тогда ничего толком не знавшему о Христе, пришла в голову такая ошеломляющая догадка. Это теперь я понимаю, что в каждом человеке мы обязаны увидеть образ Божий, а тогда я знал только, что в нашем многолюдном дворе этот человек был нелюбим и был совершенно одинок. В это одиночество он и ушел однажды осенним утром, когда спать на улице стало уже слишком холодно.

Одиночество, невидимое для людей потому, что они слишком заняты собой, — это одиночество Христа в ночной Гефсимании. Наверное, как Человек Он тоже его чувствовал. Но вместе с тем это было особое одиночество. Одиночество перед горечью той Чаши, что ему надлежало Одному испить на голгофском Кресте. И понести всю тяжесть ее мог только Он, а мы… Единственное, что можем в благодарность за эту Жертву сделать мы, — попытаться облегчить одиночество людей, находящихся рядом с нами.

За той больше не существующей дверью на первом этаже жил человек. Жил вместе с сестрой и мамой. Когда мамы не стало, он остался с сестрой, своей семьи у него не было. Он был болен: страдал шизофренией. Он ходил в храм, а в своей комнате иногда слушал записи богослужений. Местные подростки периодически обзывали его, но не более того — все чуть-чуть посмеивались, однако относились благосклонно. Живет себе и живет. Когда я начал воцерковляться, то заметил, что мы ходим в один храм. Как-то раз я, не подумав, обидел его. Он стоял и что-то объяснял человеку, а я услышал какой-то возмутивший меня отрывок из его речи, достаточно резко оборвал его и сделал замечание. Он обиделся. Но каким же счастливым было его лицо, когда я позже подошел извиниться… У него были какие-то знакомые, которые иногда приходили, и они часами разговаривали в подъезде, домой он никого не пускал. Но это было редко. А еще у него был друг — дворовая собака, которая прожила под его дверью, а зимой и у него в коридоре, наверное, лет пятнадцать. И вот однажды молодой человек, только недавно въехавший в соседний подъезд, решил, что его ребенку мешает собачий лай. Не могу сказать, чтобы пес лаял часто и без повода, но дело не в этом. Эту проблему парень решил кардинально. Поскольку собака была ручная, он скормил ей вместе с колбасой какой-то медленно действующий яд. Агония была страшной. А через пару дней, наутро, когда собаки не стало, мой отец помогал хоронить дворового любимца в клумбе. Пожилой и одинокий человек, только что лишившийся друга, плакал как ребенок, тяжело и горько. А в это время кто-то выглянул из окна и спросил о том, насколько целесообразно с точки зрения санитарных норм хоронить собаку в клумбе. А еще помню, что когда не стало отца, он, придя к нам на поминки, сел за стол и тихо произнес: «Ну вот, теперь все только начинается...».

Уже позже я, будучи священником, отпевал этого своего соседа. Он умер в одиночестве. После того как закончился чин погребения, я попрощался с его немногочисленными родственниками и вышел из квартиры. Дверь за мной захлопнулась. А через некоторое время не стало и двери. В квартире, из которой когда-то давно по ночам были слышны записи богослужений, теперь просто магазин.

Я так и не нашел его могилы, хотя знаю, на каком кладбище он похоронен. Там с высоты видна Волга, лес, видно, как вдалеке куда-то убегает поезд. И совершенно потрясающий закат, который над всем тем, что нам так дорого — над нашей техногенной суетой и скукой, креативностью, карьерой и амбициями. Закат и небо, которые напоминают о неслучайности человека. Не бывает случайных людей, которые появились в этом мире ни для чего и ни за чем. Бывает лишь наше жестокосердие, которое удаляет нас от человеческого образа, оставляя наедине с чудовищами, порожденными нашим разумом.

* * *

...Иногда кажется, что муравейник — это какое-то хаотичное движение, лишенное всякого смысла. Но это не так. Все движение в нем посвящено чему-то единому, какому-то общему замыслу, оно органично и правильно. Так обстоят дела у муравьев — в отличие от нас, жителей человеческого муравейника, одиноких в своих мечтах успеть все самому. А Господь снова и снова посылает нам людей, чтобы мы учились замечать на этой земле не только самих себя.

Наверное, самым печальным и наиболее распространенным человеческим недостатком является неспособность ценить время. Хотя бы осознавать его необратимость, не говоря уже о том, чтобы использовать его разумно. Пользуемся, как водой из-под крана, без счетчиков. А ведь закончится оно может внезапно.

На пороге безумия

Размышляя о нашем отношении ко времени, я почему-то прежде всего вспоминаю про евангельского богача и его урожай: И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12, 19-20). Не мы ли это в годы нашей молодости, смотрящие беспечно на свои силы, возможности и перспективы, радующиеся сиюминутным успехам, считающие, что пришло оно, наше время - время быть удачливым, сильным, время все успевать и уметь, что оно в нашей власти и никуда не денется? Не свойственно ли нам, получив однажды чуть больше, чем нужно для жизни, возомнить о себе нечто, что подбросит нас без крыльев на смертельную высоту? Так и есть. Урожай заканчивается, деньги глупо растрачиваются, те, кто в минуту мнимой славы назывался друзьями, исчезают, едва почувствовав, что взять больше нечего. И вот - «выхожу один я на дорогу». Дорогу, на которой кроме весомых материальных потерь и моральных растрат есть еще одна зияющая пустотой дыра - время. Бездарно потраченное и ушедшее. Убитое и потерянное. Все эти годы оно просто уходило, а нам казалось, что все еще только началось и все еще будет. Сквозь уходящее время слышен отдаленным эхом голос Небесного Отца, который останавливает, ищет нас: «Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя».

Что же должно произойти, чтобы предупреждение, увещевание, призыв что-то менять были расслышаны нами? Клайв Льюис писал: «Бог обращается к человеку шепотом любви, а если он не услышан - то голосом совести. Если человек не слышит голоса совести - то Бог обращается через рупор страданий». Вот он - ответ. Можно ли обвинять врача в том, что порой он вынужден применять болезненную терапию? Особенно тогда, когда тяжелая болезнь стала следствием запущенного пустяка. Так и попускаемые Господом испытания. Но мы и их не хотим замечать. Даже сталкиваясь в течение своей жизни со страданием, пусть и косвенно - через судьбы других людей, мы продолжаем свой путь, ни о чем не думая. А порой и сознательно отвлекаем себя от мысли, что у любого поезда есть конечная остановка и что иногда рельсы и вовсе ведут в тупик. И получается, как в старой песне: «Он глядит на танцоров, забывших о том, что каждый из них умрет». Безумие начинается тогда, когда грех возводит человека в крайнюю степень упорства и противления очевидным фактам. Когда в голову приходит мысль, что ты еще успеешь начать жизнь духовную: вот будешь внуков нянчить, тогда и в церковь можно, пора, а пока «покойся, ешь, пей и веселись». Правдива поговорка, что иной не хочет переступить порог храма сам, видимо, ждет, что его туда внесут. Четверо крепких мужчин.

Лукавые дни

Все, что несется сейчас с экранов, все эти лозунги - «Бери от жизни всё», «Мечты сбываются» - есть не что иное, как коллективное самоубеждение в том, что вот-вот наступит для нас некое время благоденствия, в котором мечты непременно сбудутся. А реальность говорит об обратном. О том, что время прошло, но то, о чем мы мечтали, так и осталось... вчерашним «завтра». У нас нет того, о чем мы мечтали, но нет и того, что мы могли бы приобрести, потратив время на реализацию чего-то не иллюзорного, настоящего.

Если попытаться взять и проанализировать судьбу долго пожившего человека, по часам посчитать то, что он сделал для созидания, для добродетели, для милосердия и любви, сколько получится? Часы? Дни? Недели? А на что же были потрачены годы? Можем ли мы сказать, что в нашей жизни были годы любви к ближнему? Или месяцы прощения и смирения? Часы радости, но не за себя, а за другого? Были ли в нашей жизни минуты послушания и мгновения, когда мы никого не осудили?

В Послании апостола Павла к ефесянам есть такие слова: Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы (Еф. 5, 15-16). Время есть величайшая ценность, пользоваться которой нужно с осторожностью и мудростью. Ведь на самом деле горизонт, который, как нам кажется, еще очень далеко, может быть достигнут в один день. А нам думается, что за горизонтом, как за ушедшим днем, еще что-то есть. Другие дороги, новые рассветы. Так ли это на самом деле? Возможно... А возможно, что «душу твою возьмут у тебя» уже этой ночью. Мы не знаем. Так отчего же такая уверенность, что времени еще вагон? Кто сказал, что на следующем переезде его не отцепят?

Когда пора думать о душе?

Есть такое известное выражение: «Ей (или ему) пора бы уже о душе подумать». Чаще всего используется оно в случае, когда говорится о ком-то в преклонном возрасте. Но насколько же это неверно! Ведь думать о душе человеку следует всегда. Время обманчиво. Если попасть в помещение, в котором кромешная темнота, как мы сможем понять, где оно заканчивается? Насколько оно велико или мало? Разве не с осторожностью нужно передвигаться в такой темной комнате, дорожа каждым в безопасности пройденным шагом и твердой землей под ногами? Время - та же темная неизведанная нами комната.

Люди жалуются на нехватку времени, но, по сути, его дефицит тоже иллюзорен. Мы часто сами себе даем обещания что-то сделать в неопределенном будущем, потому что сейчас времени на это нет, вместо того, чтобы просто взять и сделать или хотя бы начать делать. Читать утренние-вечерние молитвы? По главе Евангелия каждый день? Псалтирь со следующего поста? Не ссориться с родителями, женами, мужьями, детьми? Не вступать в конфликты с сослуживцами? Взять трубку, зная, что предстоящий разговор не будет приятным, но необходимым тому, кто на другом конце провода? Завтра? С понедельника? А доживем ли мы до понедельника?

Когда я учился в институте, у меня был хороший знакомый. Однажды мне довелось навестить его в больнице, в психоневрологическом отделении. Мы о чем-то говорили, и вдруг, как бы случайно, он горько посетовал: «А ведь полжизни уже прошло...». На тот момент ему было 26 лет. Хотелось воскликнуть: «Да брось, какие полжизни! У тебя еще вся жизнь впереди!». Но я промолчал... Тогда он ошибся только в одном: его жизнь прошла не наполовину, а гораздо больше - через несколько лет его не стало. В совершенном одиночестве, будучи психически нездоровым, он выпил летальную дозу успокоительного. Не могу себе простить: за несколько часов до его смерти я видел его страницу в социальной сети, в режиме онлайн - и ничего не написал. Мы в то время почти не общались, и я подумал: «А что я ему скажу? Может, в другой раз? Может, завтра?». А «завтра» уже не было.

Надо учиться не отпускать время, пока еще есть мгновение сказать что-то важное человеку, что-то для него сделать, надо разглядеть за этими присутствиями в онлайне сигнал SOS. Надо понять, что вокруг нас много дел и людей, которые нуждаются в нашем участии именно теперь, а не завтра. Надо хранить время, чтобы дела, на которые оно было потрачено, свидетельствовали о нас. Надо спешить. Пока беспечность не оборвалась бессилием и невозвратными мечтами.

Один человек назвал настоящее лучиком, непрестанно передвигающимся от уже утерянного прошлого к ещё не существующему грядущему. С данной точки зрения разновидность времени – мираж. И наряду с этим, каждый краткий миг нашей жизни – это ступеньки верёвочной лестницы, ведущей либо вверх, к высотам духа, либо вниз, в бездонную пропасть.

Совесть кулачком в бок толкает память. Проснувшаяся память хочет убаюкать совесть, чтобы человек не убегал в уединённое место лить слёзы, а, по обыкновению, занимался повседневными делами.

Совесть не признаёт срока давности для уже совершённых дел. Все дела, подверженные нравственной аттестации, сделаны «сегодня». Так рассуждает совесть, поскольку она – от Господа.

Время морочит человеку голову. На историческом поле, на том самом месте, где Каин убил Авеля, сейчас, возможно, стоит супермаркет. Или, как вариант, зеленеет футбольный газон, где в свой выходной на ящик пива играют две команды пузатых (и не очень) мужиков. Вы крикнете им: «Уважаемые! Вы гоняете мяч на месте, где совершилось первое в истории человечества убийство!» А в ответ услышите: «Ну и что? Прошлым жить нельзя. Лучше займись настоящим – подай мяч».

Может быть, это вполне логично. Но у совести особая логика. Она упряма, и далеко не всегда согласится выслушать побочные аргументы. «Вчера», «десять лет назад» и «до нашей эры» для неё существуют единовременно. Грех – он и есть грех, без всякого срока давности.

Показывая фото из альбома своим новым приятелям, мы говорим: «Это я на школьном выпускном, это я на службе в армии. А вот я на море». Смысловая тень от наших слов падает на протекающие и изменчивые обстоятельства: «в школе», «в армии», «на море». Для совести же весомо то, что и там, и сям, и повсюду – один и тот же «я».

Тебе вспомнился какой-то твой грязный поступок (такое бывает), и в груди неприятно кольнуло. От тебя тут же следует приказ дивизии оправданий - выдвинуться на передовую. «Я не знал», «так получилось», «это случилось очень давно», «так многие делали». Если отдельно взятую увёртку превратить в кирпич, то их количества вполне хватит для строительства многоэтажного дома.

Но придёт время, и от этого здания камня на камне не останется. Спрятанное найдётся, забытое припомнится, и то, о чём, казалось бы, никто не догадывался, будет обнародовано с крыш небоскрёбов.

Поразмыслишь об этом, сидя в бане на верхней полке, и по спине пройдётся неприятный холодок. Осознаешь это, стоя на троллейбусной остановке в январский мороз, и враз станет очень жарко.

Прошлое не пропало, оно просто притаилось в укромном месте. И тем опаснее будет затем его неожиданное появление.

Будущее тоже порождает хитрости и умножает заблуждения. Ещё не наступив, оно уже пытается нас дурачить и раздавать заверения, как мошенник на сделке. В нашем мифическом будущем мы воображаем, что успеем всё поправить, зализать раны, прикрыть наготу и бесчестье добротной одеждой. А мусорный бак промахов и подлостей перевесим вагоном благородных и хороших дел. В общем, заживём. Увидим небо в сапфирах, будем много трудиться и есть честно заработанный хлеб. Возможно, даже построим прекрасный мост, или в один присест попробуем осчастливить сразу всё человечество.

Когда щёки лихорадочно горят от приторных мечтаний, совести нелегко противостоять этой фальсификации. Всё-таки думается о хорошем. Многим из нас близки слова князя Игоря: «О, дайте, о, вручите мне свободу! Смогу ли я загладить свой позор?» Кто и как в реальности «смыл пятно своего позора», получив «свободу», знают, опять же, только Господь и совесть. Бесспорно лишь то, что мечтать иногда опасно. Воспалённый мечтаниями разум может с ещё большей прытью убегать от действительности, пренебрегать ею, а затем помахать ручкой практическим делам. Любые основательные перемены требуют настойчивости и подчас однообразного труда, когда кажется, что желанная цель отдаляется вместо того, чтобы приближаться. Любитель фантастики и мгновенных результатов обычно неустойчив к полуденной жаре и тяжёлой работе.

Жить в долг – нехорошо. Слабость к кредитам чревата неприятностями, особенно если подписываешь долговые векселя ради вещей и несущественных целей. Будущим, как банковским кредитом, невозможно рассчитаться за прошлое. И надежда на будущее благо не обезболит рану, нанесённую прошлым.

Грядущее может вообще не наступить. Улыбающийся чиновник лёгким движением кисти и ножниц перерезает ленточку на сдаваемом объекте. Ножницы костлявой старухи так же легко укорачивают наш жизненный серпантин. Чем меньше «объект готов к сдаче», тем нестерпимее внезапное посягательство смерти на наши планы.

Фантазии о будущем соответствуют ностальгии о былом. В рассказе Чехова юноша, оказавшись на ночлеге у костра, внимательно слушал то, о чём разговаривают взрослые. Ему показалось, что он видит очень несчастных людей, сидящих рядом с ним возле огня. Но они были безумно счастливы в своём давнем прошлом. Этот печальный вывод исходил из услышанного парнишкой. Обо всём, что происходит в их жизни сейчас, люди говорили с неприкрытой злобой и раздражением, а то и с пренебрежительной усталостью. Когда же разговор заходил о днях минувших, глаза у всех загорались и голоса звучали намного бодрее. Во вчерашнем дне они были рассудительны, сильны, любимы и счастливы. Чехов вложил в уста молодого человека важную мораль: «Русскому человеку не нравится жить. Ему по душе воспоминания о жизни». Если в словах классика мы узнаём себя, значит, с собой мы не в ладу.

В одной из проповедей некий митрополит упоминает о необходимости «возвратиться под свою кожу». То есть жить определённо, а не в томной романтике. Но жить и размышлять конкретными категориями может и рыночный торговец, и убийца, делающий контрольный выстрел в голову. В данном случае нужно, чтобы конкретика насыщалась не мирской логикой, а подлинной верой. Ведь, если нынешнего Адама, как давеча в раю, Бог спросит: «Где ты, Адам?», - то в ответ услышит либо «я освежаю в памяти прошлое», либо «я строю воздушные замки будущего». Оба ответа неуместны. В крайнем случае, не должны занимать главенствующего места в нашей жизни.

Чтобы не увязнуть в болоте того, что было и не изобретать в разуме фантомов будущего, необходимо ходить перед Господом. Эта библейская фраза означает умение жить «сейчас и здесь», но не на «авось» и не так, как захочет левая нога. Это значит жить интенсивной и осторожной внутренней жизнью. Вот тогда полотно времени, разрезанное на века, десятилетия, годы, недели, часы и секунды, покорится вечности. Следовательно, прошлое больше не будет смущать совесть, а выдумки о будущем не смогут отнимать душевную силу.

Автор: Долгий В.П., на основе проповедей священников