Всем православным (и не только православным) людям известно о чуде Благодатного Огня или, как его чаще называют на Востоке, Святого Света. Каждый год, вечером, в великую субботу по молитвам иерусалимского патриарха в Храме Гроба Господня происходит чудесное явление: на Гроб нисходит огонь с неба, свечи от которого затем возжигают все присутствующие в Храме. Первые упоминания об этом чуде большинство современных авторов относят к IV в. н.э.

В наше время даже в православных кругах известны попытки критики чуда Благодатного Огня. Критики рассматривают это чудо как обряд и де-факто отрицают чудесное сошествие огня на Гроб Господень. Мы не будем вдаваться в детали полемики между апологетами и критиками чуда; основным предметом нашей статьи станет рассмотрение двух тезисов, часто встречающихся в литературе. Одним из аргументов критиков является то, что упоминания о чуде имеют относительно поздний, в основном средневековый характер. Другим аргументом является тезис о том, что ожидать ежегодных чудес от Бога для христианина неблагочестиво – это будто бы низводит христианство до уровня чуть ли не языческой религии. Наша статья ставит целью опровергнуть эти утверждения, проследив древние ветхозаветные истоки чуда Благодатного Огня.

Огонь является символом присутствия Бога еще в Ветхом Завете. Откровение пророку Моисею начинается с явления ему Неопалимой купины: Моисей увидел в пустыне у горы Хорив великое чудо: «И явился ему Ангел Господень в пламени тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает» (Исх 3, 2). В пламени куста Моисею является сам Бог, Который говорит с ним «из среды куста» [1]. Образ куста, горящего и несгорающего, традиционно рассматривается как образ соединения двух природ во Христе – божественной и человеческой, «нераздельно и неслиянно». Божественная природа здесь символизируется огнем. Другим примером огненной теофании является явление пророку Илии. Пророк вступил в спор со жрецами Ваала, предложив им разрешить вопрос правильности веры таким образом: «Пусть дадут нам двух тельцов и пусть они выберут себе одного тельца, и рассекут его, и положат на дрова, но огня не подкладывают; а я приготовлю другого тельца и положу на дрова, а огня не подложу; и прозовите вы имя бога вашего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст ответ посредством огня, есть Бог» (3 Царств 18, 23-24). Усилия жрецов Ваала оказываются тщетными. После этого Илия строит свой жертвенник и приказывает залить жертву и дрова водой. Затем, по молитве пророка, «ниспал огонь Господень и пожрал всесожжение, и дрова, и камни, и прах, и проглотил воду, которая во рве» (4 Царств 4, 38). В данном случае схождение огня с неба является знамение правильности веры Израиля – что особенно актуально по отношению к Благодатному Огню, который воспринимается как знамение истины веры православной. В дальнейшем пророк Илия низводит огонь с неба уже для наказания грешников: им попаляются воины, пришедшие для того, чтобы отвести его к царю (4 Царств, 1). Наконец, само вознесение Илии обставлено огненной символикой: пророк Елисей видит, что «вдруг появилась колесница огненная и кони огненные и умчали Илию в вихре на небо» (4 Царств 2,11). Здесь огонь также оказывается связан с чудесной трансформацией человеческой природы.

Наконец, третье упоминание явления огня с неба мы находим в Новом Завете, в описании сошествия Св. Духа на апостолов. Когда апостолы собрались в горнице на праздник Пятидесятницы, на них сошел Св. Дух в виде огненных языков. Это событие стало, по словам апостола Петра, исполнение предсказания пророка Иоиля: «Но это есть предреченное пророком Иоилем: “И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут. И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать”» (Деян 2; 16-18). Таким образом, огонь здесь является символом присутствия Св. Духа.

Итак, мы видим, что огонь как символ реального присутствия Бога характерен и для Ветхого и для Нового Завета. Точно так же явление небесного огня как знамения, ныне ежегодно происходящее в Иерусалиме, имело место еще во времена пророка Илии. В явлении Бога Моисею мы видим символическую связь огня с единством божественной и человеческой природы Христа, а в вознесении Илии мы видим прообраз чуда воскресения как чудесного преображения человеческой природы. Однако нельзя не отметить, что все эти смысловые связи имеют скорее символический характер. Существуют ли в еврейских источниках какие-либо упоминания о чудесах, непосредственно предшествовавших современному чуду Благодатного Огня (или Святого Света)?

Определенно существуют! Историк Иосиф Флавий, рассказывая о чудесных событиях, происходивших перед началом иудейской войны, в частности приводит такое сообщение: «Затем, накануне отпадения от Рима[2], когда стали уже появляться признаки войны, на 8-й день месяца Ксантика, когда народ собрался на праздник Опресноков, на исходе ночи алтарь и Храм вдруг озарились необычайно ярким светом; можно было бы подумать, что на дворе стоит день; сияние это длилось около получаса» [Флавий 2008, с. 394]. Здесь мы находим самое древнее упоминание о явлении, напоминающем будущее чудо Благодатного Огня. Это чудо, как следует из сообщения Флавия, произошло ночью 15 нисана, накануне еврейского праздника Опресноков в иерусалимском Храме. Точно так же Благодатный огонь сейчас нисходит накануне православной Пасхи в Храме Гроба Господня – кафедральном соборе иерусалимских патриархов, который являются непосредственными наследниками ветхозаветных иерусалимских первосвященников. Сияние, упомянутое Флавием, можно сопоставить с молниями и сполохами, которые часто описывают свидетели чуда. Также следует отметить и то, что в I в. н.э. общепринятая дата празднования христианской Пасхи еще не была установлена, и малоазийские церкви праздновали христианскую Пасху одновременно с иудеями – вечером 14 нисана. Таким образом, сияние, упомянутое Флавием, явилось не только в день иудейской, но и в день древней христианской Пасхи. Таким образом, текст Иосифа Флавия позволяет датировать первое упоминание о явлении, напоминающем Благодатный Огонь, не IV, а I в. н.э.

Рассказ о чудесном Свете, пребывающем в Храме, есть и в Талмуде. Вот что З. Дашевский рассказывает о первом Храме, построенном Соломоном: «У мудрецов Талмуда есть такое объяснение, что окна [Храма] отличались от обычных тем, что они были узкими внутри и широкими снаружи, то есть, противоположно тому, как строили нормальные окна в домах: узкими снаружи и широкими внутри для того, чтобы впускать снаружи свет. Относительно распространения света у мудрецов были довольно на наш взгляд необычные представления: они считали, что из человеческих глаз исходит свет, который позволяет видеть. Здесь они хотят подчеркнуть такую идею, что окна в Храме были сделаны так необычно, и что они сделаны узкими внутри и широкими снаружи для того, чтобы показать, что Храм не нуждался в наружном освещении, а, наоборот, - это такое место, из которого исходит Свет, и освещает весь мир[3]» [Дашевский]. В данном случае речь, конечно, идет о легенде, но в нашем контексте она выглядит очень символично: точно так же, как чудесный Свет, исходящий из окон Храма Соломона, должен был освещать окружающий мир, Благодатный Огонь или Святой Свет, являющийся в Храме Гроба Господня, символизирует свет христианской веры, освещающий мир. Еврейский богослов XVI в. рабби Исаия Галеви Горовиц писал, что «Храм, прообраз мироздания, назван «вратами небес», ибо Божественный свет исходит из высшего мира в нижний и наполняет Храм, а из Храма распространяется по всей земле, и каждый элемент мира получает предназначенный ему свет из соответствующей детали Храма». Речь здесь идет о Божественном свете (в православии именуемом Фаворским Светом), который сейчас и символизирует Святой Свет (Благодатный Огонь). Он нисходит к патриарху с небес, передается прихожанам Храма Гроба Господня и находящимся там паломникам.

Как мы уже отмечали, критики часто утверждают, что неблагочестиво для христиан ждать ежегодных чудес. Однако ежегодные чудеса являлись непременной частью ветхозаветного служения в том же иерусалимском Храме. Каждый год, в день Очищения, Йом Кипур, в жертву выбирались два козла: один приносился в жертву, а второй низвергался с горы в пустыне. Козел для жертвоприношения и козел для отпущения отмечались красной лентой. Козлу для Господа красная лента повязывалась на шею, а козлу отпущения - на рога. Часть красной ленты вывешивалась у ворот храма или прикреплялась к скале близ пропасти в пустыне, в которую низвергался козел отпущения. После этой церемонии красная лента чудесным образом меняла цвет на белый в знак того, что грехи Израиля прощены.

Другим ежегодным чудом было постоянное горение одного из светильников меноры – семисвечника, установленного в иерусалимском Храме. По преданию, особое чудо ежедневно происходило с одним из семи светильников Меноры, западным светильником. Вероятно, имелся в виду средний светильник, ближайший к западу от трёх восточных лампад. Этот светильник назывался также Нер Элохим («Божья свеча») или Шамаш («Служка»). В него наливали столько же масла, как и в другие светильники, но священник, приходивший утром очистить Менору после ночного горения, всегда находил этот светильник ещё горящим, а шесть остальных — погасшими. О величине чуда мнения в Талмуде расходятся: одни считают, что западная лампада горела до полудня; другие, что она горела весь день, и вечером священник зажигал остальные светильники от все еще горевшего западного светильника; а по некоторым мнениям, западный светильник приходилось зажигать лишь раз в году.

Возможно, что чудо западного светильника было продолжением чуда Хануки. Как известно, иудейский праздник Хануки был учрежден во II в. до н.э. в честь победы иудеев над нечестивым эллинистическим царем Антиохом Епифаном, пытавшимся принудить евреев обратиться в язычество и осквернившим иерусалимский Храм. После очищения Храма Иудой Маккавеем в нем нашелся только один кувшин оливкового масла с неповрежденной печатью первосвященника. Его должно было хватить только на один горения храмовых светильников, но светильники чудесным образом горели восемь дней, пока не было приготовлено новое чистое масло.

Чудо умножения масла для лампад во II в. н.э. повторилось в христианской иерусалимской церкви. Свидетельство об этом мы находим в «Церковной истории» Евсевия Памфила. Он пишет: «Члены этой [Иерусалимской] Церкви помнят многие чудеса Наркисса [иерусалимского патриарха]; предание о них преемственно сохраняется братьями. Рассказывают, между прочим, об одном удивительном деле, им совершенном. Однажды на великой Пасхальной всенощной у диаконов не хватило масла, и весь народ пришел в уныние. Наркисс велел служителям, которые ведают освещением, набрать воды и принести ему. Это было немедленно выполнено; он помолился над водой и с искренней верой в Господа распорядился разлить воду по светильникам. Сделали и это; вопреки здравомысленным соображениям, чудесной и Божественной силой вода приобрела свойства масла. У многих тамошних братьев с давних пор и доныне хранится часть этого масла, как свидетельство о чуде» (Церковная история, Кн.6; 9, 1-3). Следует отметить, что упоминания о чудесном зажжении лампад и свечей небесным огнем в Храме Гроба Господня в дальнейшем встречаются и у многих средневековых и современных свидетелей этого чуда.

Ежегодные чудеса, происходившие в иерусалимском Храме, по преданию, прекратились за 40 лет до его разрушения. Талмуд сообщает, что «за сорок лет до разрушения Храма жребий козла на Йом Кипур перестал выпадать на правую сторону; красная шерстяная лента, раньше менявшая цвет на белый, перестала белеть; западный светильник стал гаснуть, а ворота храма открывались сами собой. На это рабби Бен Закай упрекнул их: “О, Храм, Храм, почему ты так печален?” Я знаю, что придут разрушить тебя. Ибо пророк Захария предсказал о тебе: “Открой Ливан[4], ворота твои, и да пожрет огонь кедры твои”» [Йома 39б]. Таким образом, ежегодные чудеса прекратились в 30 г.н.э., когда был осужден, распят и воскрес Иисус Христос. Именно эти события были предсказаны пророком Даниилом, говорившим о будущем прекращении жертвы (Дан 9, 27): согласно «Посланию к евреям» после искупительной жертвы Мессии, жертвы, приносившиеся в Храме, потеряли свою силу. Утверждение о том, что за 40 лет до разрушения Храма жертвы перестали приниматься, содержится и в Талмуде [Сантала, 256][5].

Тем не менее, сами ежегодные чудеса никуда не делись. Как в древности они происходили по молитвам иудейского первосвященника в иерусалимском Храме, так и сейчас они происходят по молитвам православного патриарха Иерусалима в Храме Гроба. Таким образом, мы видим непосредственную преемственность между ветхозаветными и новозаветными чудесами, между древним иерусалимским Храмом и Храмом Гроба Господня, между иудейскими первосвященниками и иерусалимскими патриархами.

Литература:
- Болотов В.В. Лекции по истории Древней Церкви. [http://www.biblicalstudies.ru/Books/Bolotov1.html]
- Дашевский З. Лекции к книге Мелахим I. [http://machanaim.org/tanach/_da_ml/ml_13.htm]
- Евсевий Памфил. Церковная история. М. 1993
- Иосиф Флавий. Иудейская война. М. 2008
- Клиценко Ю. Символическое значение червленой нити в церковной традиции. [http://www.pravoslavie.ru/jurnal/culture/nit.htm]
- Сантала Ристо Мессия в Новом Завете в свете раввинстических писаний. [http://www.ristosantala.com/rsla/Rusian.html]

[1] В Ветхом Завете Ангел Господень обозначает теофанию, явление Бога. В древних арамейских переводах Ветхого Завета (таргумах) Ангел Господень отождествляется с Логосом, Словом Божьим.
[2] Т.е. в 60-х годах I в. н.э.
[3] Интересно, что в православных храмах тоже традиционно делались узкие окна, создававшие полумрак в храме в самый яркий день.
[4] Рабби Бен Закай называет Храм Ливаном (буквально – «белый»), потому что он раньше «убелял» грехи Израиля (ср. описанное чудо с красной нитью, превращавшейся в белую).
[5] Справедливости ради надо отметить, что Иосиф Флавий описывает только одно из этих знамений (чудесное открывание ворот Храма); нельзя исключать вероятности того, что они являются легендами (впрочем, даже в этом случае их наличие канонических иудейских текстах очень показательно).

«Квантовый мир? Там скушное бессмертие, скушная, тоскливая реальность. Видимо, Эйнштейн не случайно питал к ней отвращение!» - услышать такое от физика, кандидата наук было неожиданно. Корреспондент христианской газеты "Вера-Эском", побывав на научной конференции, попытался разобраться, почему последние открытия в физике заставляют учёных обращаться к религии.

Уже много лет в Москве на физфаке МГУ проводится конференция «Христианство и наука». Первый раз я попал на неё в 2000 году. Помню, на шпиле знаменитой высотки МГУ по случаю «миллениума» пузырились какие-то странные шары, так что, засмотревшись, чуть не прошёл мимо физического факультета – такого же монументального, сталинской постройки. Когда-то сюда стремились многие и многие выпускники, считая этот факультет МГУ самым престижным в стране. Вплоть до 90-х физика оставалась у нас «передовым краем человеческого прогресса» и притягивала романтикой постижения вселенских тайн... Иду по длинным коридорам, читаю таблички на дверях с названиями кафедр: квантовой статистики и теории поля, физики атомного ядра и квантовой теории столкновений, фотоники и физики микроволн, физики плазмы и микроэлектроники, биофизики, медицинской физики... Сколько всяких «физик»! Интересно, понимают ли друг друга специалисты этих, разошедшихся в разные стороны, научных направлений? А ведь когда-то все науки о мироздании были едины и умещались на лабораторном столе одного мистика-алхимика. Вот бы и здесь такую кафедру открыть, чтобы магнетическим внушением выращивать «философский камень», – жалко, что ли, вон сколько кафедр... Улыбаясь пришедшей идее, иду дальше и вздрагиваю, увидев очередную табличку: «Кафедра магнетизма». Коротко и ясно. А дальше по коридору что-то вообще средневеково-астрологическое – «Кафедра небесной механики, астрометрии и гравиметрии». Звучит как музыка. Эх, утраченная романтика...

А искал я тогда дверь с самой простой табличкой – «Центральная физическая аудитория». В этом знаменитом лектории, где когда-то выступал отец квантовой физики Нильс Бор, и проводилась конференция «Христианство и наука». Было это 10 лет назад. С той поры приезжаю сюда ежегодно, спускаюсь по крутой скрипучей лестнице к давно облюбованному «насесту» и включаю диктофон. Огромный лекторий обычно заполнен едва ли на четверть, вот и ныне, в 2010 году, собралось не так много публики – кроме учёных, насчитываю пять студентов и несколько человек «интересующихся». Есть такая категория людей, которые любят умных людей послушать. Это как в телепередаче Гордона: сидят учёные, что-то своё толкуют, пересыпая заковыристыми терминами, – зрителю ничего не понятно, но... интересно же, что-то там пробрезживает в сознании.

Среди докладчиков, кстати, узнал я и одного из участников передачи Гордона, который однажды дискутировал там о квантовой телепортации, – М. Б. Менского, доктора ф.-м.н., профессора физического института РАН. В программе у него значился вроде бы не совсем «физический» доклад – «Кризис цивилизации и путь спасения». Но оказалось, что речь о квантовой механике. Плюс немного мистики. Хотя... чего уж стесняться – о мистике он, собственно, и говорил. Слушал я его и вспомнил, как десять лет назад придумывал новую кафедру для физфака. А ведь к тому всё идёт! «Кафедра квантового сознания и управления реальностью». Или проще: «Кафедра мистического квантования».

Живомёртвый кот

Свой доклад доктор физико-математических наук М. Б. Менский начал с такого вступления:

– Наука, в частности квантовая физика, нуждается в чём-то типа религии. Почему? То, что следует из анализа квантовой механики, приводит к тому, что можно назвать квантовой концепцией сознания. А раз речь идёт о сознании, то можно говорить и о религии.

Далее Михаил Борисович уточнил, какого «типа» религия должна быть:

– Итак, мы исходим из того, что должен быть некий мост между наукой, прежде всего квантовой механикой, и какими-то духовными учениями. Есть множество религиозных концепций, и совершенно очевидно, что их надо рассматривать только в совокупности. Наука не может быть связана, например, только с православием. Это бы выглядело очень странно. Наука – это всё-таки универсальное знание о мире. И если бы наука соотносилась только с православием, то мы бы тем самым считали, что только православие даёт правильную картину мира. Но ведь и другие религии содержат какую-то истину. Поэтому нам из религии нужно выделить что-то общее, единое для всех духовных учений, и вот это общее попытаться соотнести с наукой. По-моему, совершенно очевидно, что есть один аспект каждой религии, который, во-первых, является общим для всех них, а во-вторых, является, по-видимому, самым важным в религии. Что же это? Это – мистический аспект религии.

Вступление докладчика, признаться, меня огорошило. Точнее, вот эта «выжимка» из религий. Надо сказать, Менский – известный учёный-теоретик, ведущий сотрудник института РАН, он автор «расширенной Эвереттовской интерпретации квантовой механики», во всемирной энциклопедии полно ссылок на его научные работы. Вроде бы ума и ясности сознания ему не занимать. Но когда дело дошло до религии... Где же логика? Говоря научным языком, религиозные учения – это гипотезы о Боге. Одна гипотеза ближе к истине, другая дальше – ведь истина одна, а значит, только одна гипотеза и может быть наиболее верной. Если взять из них «среднее арифметическое», то мы не приблизимся к истине, а только удалимся, исказив верную гипотезу. «Общее» – не значит истинное.

Взять ту же квантовую механику. Там кванты (мельчайшие частицы материи) ведут себя совершенно «сверхъестественно» – у частицы можно определить или её скорость, или её координату, но одновременно они не наблюдаются. Грубо говоря, одна и та же движущаяся частица может находиться одновременно в разных точках пространства. Также она может мгновенно передавать (телепортировать) информацию другой частице на неопределённо большие расстояния и т.д. Этот мир настолько непонятен, что достоверность научных его интерпретаций немногим отличается от достоверности «гипотез Бога». С начала ХХ века, когда был открыт квантовый мир, физики придумали более десятка его интерпретаций, и ни одна полностью не объяснила загадку. Почему бы физику Менскому, используя свой патентованный метод «выжимки», не взять все эти гипотезы и не вывести нечто общее? Или хотя бы «скрестить» две самые известные интерпретации – Копенгагенскую и Эвереттовскую? Нет, он выбрал одну единственную гипотезу – американца Хью Эверетта, которая показалась ему более достоверной, – и в своих исследованиях опирался только на неё. Но вот когда встал вопрос о выборе религии, здравый смысл сразу испарился.

Чтобы понять, о какой «мистике» далее пойдёт речь, нужно представить, чем отличается Копенгагенская интерпретация от Эвереттовской. В Копенгагене Вернер Гейзенберг и Нильс Бор сформулировали принцип квантовой неопределённости, использовав для этого матричную математику. С помощью «матрицы рассеяния» Гейзенберг как бы заключил неуловимый квант в кокон его вероятностного нахождения. Но парадокс квантовой неопределённости тогда так и не был решён. Физик Шрёдингер образно описал этот парадокс на примере кота, которого поместили в коробку вместе со стеклянной капсулой с ядовитым газом. В качестве запала в капсулу вставлен прибор, в котором происходит радиоактивный распад атома плутония. Из-за квантовой неопределённости запал может сработать и расколоть ядовитую капсулу, а может и нет, вероятность того и другого – 50%. Наблюдатель не знает, жив кот или нет. До тех пор, пока коробка не открыта (т.е. пока не произведено измерение «квантовой системы»), кот пребывает в суперпозиции двух состояний: «живой» и «мёртвый». Согласно квантовой механике, как она реально действует в микромире, это состояние можно описать как «живомёртвый», то есть жив и мёртв одновременно. В нормальной голове этот абсурд никак не укладывается. Поэтому позже Хью Эверетт пришёл к неожиданно логичному выводу: а на самом-то деле «котов в коробке» было двое!

То есть, по мысли Эверетта, «кот» всё же был один, но там присутствовал и его двойник из параллельного мира, который соответствовал дополнительному состоянию «жив» или «мёртв». Проблему квантовой неопределённости американец решил изящно: нет никакой неопределённости. Да, мы имеем частицу, одновременно находящуюся в разных точках пространства. Да, это одна и та же частица. Но пребывает она в разных параллельных мирах: в одном мире у неё такая координата, а в другом – другая. На квантовом уровне все потенциальные миры соприкасаются, и мы, совершая измерение координаты частицы, тем самым выбираем один из миров, где она для нас локализуется.

Так и вспоминается библейское: «В доме Отца Моего обителей много» (Ин. 14, 2). Надо признать, красивая теория (хотя здесь она в весьма упрощённом пересказе). Как же физик Менский её развил?

Перевод стрелок

О «коте Шрёдингера» Михаил Борисович, кстати, не забыл упомянуть, предложив затем другой образ, в эвереттовском духе:

– Знаете, я с утра уверен был, что заседание наше состоится в Северной физической аудитории – так значится в программе конференции. Но кто-то в последний момент перенёс сюда, в Центральную аудиторию. Так вот, вариант мира, в котором мы сидим в Северной аудитории, не менее реален, чем этот наш. Вот что такое квантовая реальность...

Докладчик продолжал, а я представил: вот сейчас встану, пройду по коридору, загляну в Северную аудиторию, а там... мы сидим. Жуть! Неужели такое возможно?

– Квантовая реальность – это одновременное существование разных картин мира, или, точнее, их проекций. С классической точки зрения, они несовместимы, а с квантовой – совместимы. Это то, что называется квантовой суперпозицией. Как же с этим быть? Раз они не совместимы, почему же они всё-таки совмещаются? Да потому, что несовместимы они лишь в нашем «классическом» сознании, которое невольно расщепляет квантовую реальность, отделяя эти картины друг от друга.

Как мы знаем, в классической физике сознание человека, его выбор не играют никакой роли. В квантовой же физике наблюдатель, а значит и его сознание, является частью единой системы «наблюдатель – предмет наблюдения». Измеряя квант, мы неизбежно делаем выбор одного из «миров», а значит, подключаем к этому и своё сознание. Это обстоятельство отмечали многие физики с первых же лет существования квантовой механики. В работе Вигнера «Quantum Theory and Measurement» содержится даже гораздо более сильное утверждение: сознание не только необходимо включить в теорию измерения, но СОЗНАНИЕ МОЖЕТ ВЛИЯТЬ НА РЕАЛЬНОСТЬ.

Действительно, если обычное сознание выбирает один из эвереттовских миров наугад, вслепую, то почему не предположить, что может существовать такое сознание, специальным образом тренированное, которое может делать этот выбор целенаправленно? В таком случае выбор может быть предопределён или, по крайней мере, вероятность определённого выбора может быть повышена усилием воли. В терминологии Джона Уилера, одного из последних помощников Эйнштейна и соавтора Эверетта, наблюдатель, наделённый таким «активным» сознанием, может по своей воле переключать стрелку и направлять поезд по избранному им пути. То есть менять реальность.

Всё это проливает свет на то, что же такое, собственно говоря, есть сознание. Я предполагаю, что сознание, разделяющее альтернативы миров, по сути своей и есть само РАЗДЕЛЕНИЕ. Вот это моё предположение – оно единственное произвольное в моей концепции сознания, я не могу его доказать. Но оно мне кажется несомненным. Почему? Потому что оно сразу многое упрощает и приводит к огромному количеству следствий, в частности объясняет, почему сознание имеет мистические черты.

Я уже говорил, что обычное сознание не может охватить все альтернативы в совокупности, оно разделяет их. Но когда человек переходит в бессознательное состояние, он в какой-то особой форме воспринимает ВСЕ альтернативы. Ему открывается невидимый, истинный, квантовый мир, который содержит гораздо большее количество информации. Этот невидимый мир и есть на самом деле то, что является людям в духовных практиках, отождествляется с чем-то Потусторонним и так далее. Открывается он и во сне, когда сознание человека также отключается: он видит там все альтернативы, может выбирать, какая из них наиболее благоприятна для душевного состояния. Не случайно говорят, что сон лечит.

И тут мы переходим к вере. Человек нашего XXI века думает, что истина открывается ему только разумом. Но это не так. Разум опирается на сознание, которое, увидев одну альтернативу, мгновенно закрывает от нас все остальные. Истинное же познание, например откровение учёного, возможно лишь при соприкосновении с огромным множеством альтернативных реальностей. Это бывает, когда он отключается от решения научной проблемы, и решение её возникает бессознательно. Очень часто это возникает без всякой воли человека, просто автоматически. Но есть способ делать то же самое, но осознанно – это иметь веру. То есть вот человек, находясь в сознании, верит в то, что разум не может дать ему всего. Для того чтобы ему получить больше, он должен заглянуть в невидимый мир. И вера позволяет открыть дверь туда.

Апостол Павел сказал: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). Слова апостола соответствуют тому, что я говорю. Сознание скрывает от нас невидимый мир, а вера позволяет заглянуть в него.

На этой торжественной ноте Михаил Борисович под аплодисменты и закончил доклад. Сразу же посыпались вопросы. «А как быть с животными, которые имеют меньше сознания, чем люди, – они, значит, ближе к истинному познанию мира?» «Вот вы говорили: чтобы познать мир иной, надо отключить обычное “классическое” сознание. А что останется на его месте? Чем познавать? Пустым местом? Или само собой явится особое квантовое сознание? Откуда оно возьмётся? Из подсознания?»

Менский попытался ответить на последний вопрос:

– О том, как возникает квантовое сознание, сейчас думают многие наши коллеги. Кто-то ищет в человеческом мозге структуры, в которых возможны квантовые закономерности. Другие рассматривают мозг в целом как квантовый компьютер, ища схожие черты. На мой взгляд, такие попытки объяснить квантововое сознание – они не удачные. То, что я делаю, – это совсем другое. Я не говорю, что сознание возникает из закономерностей, как в каком-то компьютере. Нет. Сознание – это то, что невозможно вывести из обычной теоретической науки. Мы имеем его как феномен. Мы можем лишь признавать его существование. Точно так же мы признаём особый способ мистического познания – то, что я называю квантовым сознанием.

Ответ физика показался мне неубедительным. Одно дело признавать факт «мистического познания», а другое – искать способы им оперировать, «затачивать» под какие-то задачи. Вот даже апостола Павла к делу приспособил, нашёл цитату о «вере». Но вера апостола и вера Менского – это ж земля и небо! Менский видит в вере всего лишь отказ от «классического» сознания, то есть она строится на отрицании. Вера же христианская положительна и отчасти основана на знании: «Итак вера от слышания, а слышание от слова Божия» (Рим. 10, 17). Уж если и цитировать Менскому «мистиков», то не христианских апостолов, а буддистские сутры – там есть и про «единое бытие», весьма напоминающее эвереттовскую квантовую реальность, и про отказ от сознания ради «просветления»-бодхисатвы. Почему бы Михаилу Борисовичу сразу не объявить себя буддистом?

Вне времени

Пока я эдак размышлял, знаменитую кафедру Центральной аудитории, с которой когда-то выступал Нильс Бор, занял следующий докладчик. Сначала мне показалось, что Валерий Дмитриевич Захаров, кандидат ф-м.н., доцент МГУП, поддерживает Менского. Он интересно говорил о проблематике «квантового сознания», чертил математические формулы. И только на середине его речи понял, что физик буквально «топит» теорию параллельных миров, Эверетта, Менского и его «квантовый буддизм».

– Теория параллельных миров была создана, чтобы снять парадоксальность квантовой неопределённости, приблизив квантовую механику к обычной, «классической», физике. При этом получается мешанина, когда к квантовым реалиям прилагаются «классические» понятия. Эверетт, а вслед за ним уважаемый Михаил Борисович утверждают, что «квантовый мир существует независимо от какого бы то ни было наблюдателя». Откуда мы можем это знать, если вся информация об этом «квантовом мире» поступает только через наблюдателя? И что это значит – «существует»? В каком это смысле? Ясно, что слово «существует» нельзя здесь употреблять в классическом понимании, а в новом, «квантовом», смысле оно не объяснено и никак не определено.

А теперь о возможности проникновения в квантовую реальность путём отключения сознания. Вот нам предлагается поверить, что отсутствие индивидуального сознания позволяет извлечь информацию из других миров, чтобы использовать её в целях лучшего проживания. Но позвольте в это не поверить. Квантовый мир находится вне времени (прошлое и будущее в нём обратимы вследствие линейности квантовых уравнений), вне причинности (в нём нет классической предсказуемости) и даже вне пространства (обычным, классическим образом понимаемого). Эта реальность находится не во времени, а в вечности. И вот эту вечность предлагается постигнуть? Борхес писал: «Если бы нам лишь однажды показали всё бытие, мы были бы раздавлены, сломлены, уничтожены. Мы бы погибли. Время – дар вечности. Оно позволяет нам жить в последовательности, потому что мы не вынесли бы безмерной тяжести совокупного бытия вселенной»!

И последнее. Для познания квантовой реальности Михаил Борисович предлагает использовать медитацию. Но что она даёт? Учитель Востока Шри Раджниш писал: «Медитация – это состояние незнания. Медитация – это чистое пространство, не омрачённое знанием. Прозрение – это состояние не-мысли». Пустота, ничто, молчание. Вот чему учит восточная медитация – не проникновению в бытие, а уход из него в ничто.

У нас есть другой способ постижения мироздания – это интуиция. Михаил Борисович относит её к «обычному» сознанию. Но с интуицией связан источник великих человеческих прозрений, делающий мир нашего «я» столь удивительно прекрасным. Красоту бытия мы несём в своём индивидуальном «я», и мы должны быть благодарны Тому, Кто дал нам этот наш антропный мир. Кто изолировал нас от квантовой реальности – видимо, скучной, бесцветной и нам совсем не нужной. Там нет прошлого и будущего, нет повода для надежд и ожиданий. Скушное бессмертие, скушная, тоскливая реальность. Видимо, Эйнштейн не случайно питал к ней отвращение!

Я и не-Я

После выступления Захарова лекторий оживился – ждали баталии между Менским и Захаровым. Но председательствующий сразу пригасил эмоции, предложив дискутировать в перерыве. Наступил перерыв. Михаил Борисович солидно, не торопясь собрал свой портфель и пошёл, не оглядываясь, к выходу, наверное в буфет. А Захаров направился в противоположную сторону – к неприметной дверке за кафедрой. Курение в стенах МГУ ректором запрещено, и за этой дверкой в служебное помещение, похоже, была устроена секретная профессорская курилка. Остановив физика, спрашиваю про «скушное бессмертие» – научно ли так называть квантовый мир? Валерий Дмитриевич поднял брови:

– А почему бы и нет? Кто нам запретит?

– Ну... как-то по-человечески это.

– А мы не человеки разве?

– В физике, как понимаю, человека нет, а есть «наблюдатель», – поддерживаю шутку.

– Вот именно! И не только в физике. В философии Канта человек – «трансцендентальный субъект», у Гегеля – «мыслящий дух». Все 300 лет своего существования классическая западная философия рассматривала живого человека как «человека вообще», как некую идею. Какая уж тут научность. Сами себя познать не можем, а замахиваемся на вечность.

– Но наука же существует, познаёт всё больше и больше, – сомневаюсь.

– Да, количество информации прибавляется, – кивает учёный. – А как насчёт её достоверности? Ещё Блез Паскаль удивлялся парадоксу: не зная, что такое есть наше Я, мы не имеем никакого критерия для отличения Я от не-Я, а посему не можем объективно судить о внешнем мире, который находится вне-Я. Такой вот замкнутый круг. Паскаль, впрочем, был религиозным человеком и опору для своей достоверности находил в Боге.

– Михаил Борисович Менский тоже говорил о религии – что наука в ней нуждается.

– Не знаю, можно ли буддизм называть религией, – теперь уж засомневался сам Захаров. – Религия – это связь с чем-то. Какая может быть связь с ничто? Там можно только раствориться. А что касается религиозности Менского, вы его книги, научные публикации, популяризаторские статьи читали? Я вот выписал себе цитаты для доклада. Например, он пишет, что сознание, сиречь разделение альтернатив – это «способность, которую живые существа выработали в процессе эволюции». Микроорганизмы научились выбирать лучшую для себя среду – и так появилось сознание. Исходя из этого он утверждает, что «сознание есть не что иное, как определение того, что такое жизнь в самом общем понимании этого слова». То есть Менский как бы ставит знак равенства между сознанием и природой.

– А, теперь понимаю! – приходит мне мысль. – Поэтому Менский так легко отказывается от сознания ради квантовой реальности: ведь сознание – всего лишь пыльный кусочек природы.

– Здесь он, считаю, глубоко ошибается. Сознание – это необязательная часть эволюции. Почему-то лучше всего выживают как раз те существа, которые лишены разумного сознания. Для выживания вообще не нужно разума, это излишняя роскошь – достаточно бессознательных инстинктов, которые дадут сто очков форы неуверенному, замедленному сознанию. Вообще, если бы всё было подчинено естественному отбору, то вся органическая материя должна бы эволюционировать к неорганической, так как камень лучше приспособлен к окружающей среде, чем любой биологический организм. Поэтому ясно же: разум – инструмент не выживания, а познавания. И произошёл он не как продукт эволюции природы.

Физик уже несколько раз поглядывал в сторону дверки без таблички, и я спешу задать последний вопрос:

– Валерий Дмитриевич, вот вы сослались на Борхеса: «Если бы нам лишь однажды показали всё бытие, мы были бы раздавлены». Но, может быть, квантовый мир – это ещё не «всё бытие»? Католик Борхес, конечно, имел в виду вечность Бога, мир, который христиане называют «Седьмым Небом». Но, наверное, есть и шестое, и пятое «Небо»? В Библии говорится, что сначала Бог создал ангелов, которые, надо думать, существовали в особом мире со своими законами, и только потом создал нашу вселенную. Так, может, квантовый мир – это окошко в тот уровень мироздания, который достаточно близок, чтобы мы смогли его постигнуть?

– Знаете, я не такой оптимист, – сказал, прощаясь, Захаров. – Вот вам статистика. Копенгагенская интерпретация квантового мира появилась в 1927 году. Спустя тридцать лет, в 1957-м, появилась Эвереттовская. С той поры прошло полвека, за это время созданы другие интерпретации. Но большинство физиков считают более достоверной ту, первоначальную, что создали Бор и Гейзенберг в 27-м. Прогресса – никакого. Вообще, люди как таковые от века к веку не умнеют, и, боюсь, Платонов и Аристотелей у человечества уже не будет. А чтобы постичь квантовый мир, нужны люди такого масштаба.

* * *

Конференция продолжалась. Были интересные доклады. «Зацепило» выступление маститого учёного – автора теории линейной материи, профессора кафедры микро- и космофизики МИФИ Бориса Устиновича Родионова. Он был настроен также скептически, как и Захаров: «Я преподаю почти сорок пять лет в одном и том же заведении и веду статистику – анализ успехов моих студентов. Так вот, если раньше типовые задачи по ядерной физике, которую я преподаю, в 60-е годы решали 80 процентов студентов МИФИ, то за десять лет это число упало примерно до 20 процентов. А сейчас я вообще не даю контрольных задач, потому что только единицы из учебной группы способны их решить за сорок минут. А ведь эти задачи отцы-основатели нашей науки и нашего учебного заведения считали обычными для студентов-физиков... И ещё хочу ответить Валерию Дмитриевичу Захарову – почему философы не дают ответ, что есть сознание. Да потому не дают, что нет уже мыслителей – они давно были, более двух тысяч лет назад. Платонов и Аристотелей больше не будет».

И он о том же. Тупик какой-то.

А может, где-то там, в параллельном эвереттовском мире, уже появился новый Платон? Сидим мы, «параллельные», в этом же самом лектории физфака МГУ и внимаем разгадкам квантового мира? Фантазии... Бог дал нам один мир, а «запасного» не предвидится.

А.C. Хомяков.

Вера всегда есть следствие откровения, опознанного за откровение; она есть созерцание факта невидимого, проявленного в факте видимом; вера не то, что верование или убеждение логическое, основанное на выводах, а гораздо более. Она не есть акт одной познавательной способности, отрешенной от других, но акт всех сил разума, охваченного и плененного до последней его глубины живою истиною откровенного факта. Вера не только мыслится или чувствуется, но, так сказать, и мыслится и чувствуется вместе; словом — она не одно познание, но познание и жизнь. Очевидно потому, что и процесс исследования, в применении его к вопросам веры, от нее же заимствует существенное ее свойство и всецело отличается от исследования в обыкновенном значении этого слова.

Во-первых, в области веры мир, подлежащий исследованию, не есть мир для человека внешний; ибо сам человек, и весь человек, всею целостью разума и воли, принадлежит к этому миру, как существенная часть его. Во-вторых, исследование в области веры предполагает некоторые основные данные, нравственные или рациональные, стоящие для души выше всякого сомнения. В сущности, исследование есть не иное что, как процесс разумного раскрытия этих данных; ибо сомнение полное, не знающее границ (пирронизм), если б оно могло существовать в действительности, исключило бы не только всякую возможность веры, но и всякую мысль о серьезном исследовании. Малейшая из этих данных, будучи раз допущена душою совершенно чистою, дала бы ей все другие данные, в силу неотразимого, хотя, может быть, и несознанного ею вывода...

Итак, само исследование в области веры, как по многоразличию подлежащих ему данных, так и потому, что цель его заключается в истине живой, а не только логической, требует употребления в дело всех умственных сил, в воле и в разуме, и, сверх того, требует еще внутреннего исследования самых этих сил. Нужно принимать в соображение не только зримый мир, как объект, но и силу и чистоту органа зрения.

Исходное начало такого исследования — в смиренном признании собственной немощи. Иначе быть не может; ибо тень греха содержит уже в себе возможность заблуждения, а возможность переходит в неизбежность, когда человек безусловно доверяется собственным силам или дарам благодати, лично ему ниспосланным; а потому тот лишь мог бы предъявить притязание на личную независимость в исследовании предметов веры, кто признавал бы в себе не только совершенство познавательной способности, но и совершенство нравственное…

Вера в человеке, взятом порознь (как индивидууме) и подверженном греху, всегда и непременно субъективна, а по тому самому всегда доступна сомнению; она сознает в самой себе возможность заблуждения. Чтобы возвыситься над сомнением и заблуждением, ей нужно возвыситься над собою, нужно пустить корни в мир объективный, в мир святых реальностей, в такой мир, которого она сама была бы частью, и частью живою, неотъемлемою; ибо несомненно веришь только тому миру или, точнее сказать, знаешь только тот мир, к которому принадлежишь сам. Этот мир не может заключаться ни в деятельности разобщенных между собою личностей, ни в их случайном согласии (мечта реформатов), ни в рабском отношении к чему-либо внешнему (безумие римлян): он заключается только во внутреннем единении человеческой субъективности с реальною объективностью органического и живого мира, в том святом единстве, закон которого не есть ни абстракт, ни что-либо изобретенное человеком, а Божественная реальность — Сам Бог в откровении взаимной любви: это — Церковь.

Грубый и ограниченный разум, ослепленный порочностью развращенной воли, не видит и не может видеть Бога. Он Богу внешен, как зло, которому он рабствует. Его веренье (croyance) есть не более как логическое мнение и никогда не может стать верою, хотя нередко и присваивает себе ее название. Веренье превращается в веру и становится внутренним к Самому Богу только через святость, по благодати животворящего Духа, источника святости. Итак, вера есть Дух Святой, налагающий печать свою на веренье. Но эта печать не дается человеку по его усмотрению; она вовсе не дается человеку, пребывающему в своей одинокой субъективности. Она дана была единожды, на все века, апостольской Церкви, собранной в святом единении любви и молитвы, в великий день Пятидесятницы, и от того времени христианин, человек субъективный, слепой протестант по своей нравственной немощи, становится зрящим кафоликом в святости апостольской Церкви, к которой он принадлежит как ее неразрывная часть [1].