Любимый святой

Протоиерей Андрей Ткачев

Так сложилось (не по случаю, а по Промыслу), что о самых любимых святых мы меньше всего знаем. Речь идёт о Божьей Матери и о святом Николае. Смирение не ищет показать себя и прославиться. Смирению хорошо в тени, поэтому и «Благословенная между женами», и самый любимый на Руси святой прожили так, что известных фактов их земной жизни очень немного. Тем ценнее та слава, которую они приобрели после ухода из этого мира. Трудно найти христианский город на карте мира, где Матерь Божия не проявила бы Свою чудотворную любовь, исцеляя, защищая, вразумляя нуждающихся в помощи людей. Это касается и Мирликийского архиепископа.

Его помощь быстра и удивительна. Он и строг, и милостив одновременно. Из угла, где горит лампадка, он внимательно смотрит на простолюдина и на толстосума. В каждом храме есть его образ, и даже если мы больше никого из святых не знаем, то, увидев Николая, сразу чувствуем себя в храме как дома. Одно чудо из тысяч мне хочется вспомнить и пересказать.

* * *

Этот случай описан у С. Нилуса в одной из его книг. Речь там шла о воре, который имел суеверную любовь к Угоднику, и всякий раз, идя на воровство, ставил святому свечку. Не смейтесь над этим вором, братья. Это только со стороны кажется, что глупость очевидна. При взгляде изнутри зоркость теряется, и мы сами часто творим неизвестно что, не замечая нелепости своих поступков. Так вот, вор ставил святому свечи и просил помощи в воровстве. Долго всё сходило ему с рук, и эту удачу он приписывал помощи Николая. Как вдруг однажды этот по особенному «набожный» вор был замечен людьми во время воровства.

У простых людей разговоры недолгие. Грешника, пойманного на грехе, бьют, а то и убивают. Мужики погнались за несчастным. Смерть приблизилась к нему и стала дышать в затылок. Убегая от преследователей, он увидел за селом павшую лошадь. Труп давно лежал на земле, из лопнувшего брюха тёк гной, черви ползали по телу животного, и воздух вокруг был отравлен запахом гнили. Но смертный страх сильнее любой брезгливости. Вор забрался в гниющее чрево и там, среди смрадных внутренностей, затаился. Преследователям даже в голову не могло прийти, что убегавший способен спрятаться в трупе. Походив вокруг и поругавшись всласть, они ушли домой. А наш «джентльмен удачи», погибая от смрада, разрывался между страхом возмездия и желанием вдохнуть свежего воздуха.

И вот ему, едва живому от страха и вони, является Николай. «Как тебе здесь?» — спрашивает святитель. «Батюшка Николай, я едва жив от смрада!» — отвечает несчастный. На что святой ему отвечает: «Вот так мне смердят твои свечи».

Комментарии кажутся излишними. Мораль — на поверхности. Молитва грешника смердит, а не благоухает. Нужно не только молиться, но и жизнь исправлять, по мере сил. Так? Так. Но это выводы верхнего слоя. Есть здесь и более глубокий урок. И как говорил кто то из литературных героев: «Так то оно так, да не так».

Николай всё же спас грешника! Молитва хоть и смердела, но до святого доходила, и в нужное время Николай о грешнике вспомнил. Пусть моя свеча ныне смердит, пусть она ещё долго смердеть будет (ведь не скоро запах выветривается), но я всё равно её ставить буду.

Молиться чисто и горячо, как свеча горит, в один год не выучишься. Молиться так, чтобы Богу это приятно было так, как нам ароматом кадила дышать, — это труд всей жизни. И радуюсь я, что Господь накажет, и Он же потом пожалеет. А святые в этом Богу подобны.

* * *

Или вот ещё случай. Дело было в Киеве при немецкой оккупации. В одной семье умирает мать. Остаются трое детей, мал мала меньше, а отец — на фронте. Дети кладут маму на стол. Что дальше делать — не знают. Родни никого, помочь некому. Знали дети, что по покойникам читать псалмы надо. Псалтири под руками нет, так они взяли акафист Николаю, стали рядышком у мамы в ногах и читают. «Радуйся, добродетелей великих вместилище. Радуйся, достойный Ангелов собеседниче. Радуйся, добрый человеком наставниче». Конечно, какая тут радость. Один страх и горе. Но читают они дальше и доходят до слов: «Радуйся, неповинных от уз разрешение. Радуйся, и мертвецов оживление…» И на этих словах — Свят! Свят! Свят! — мама открыла глаза и села. Пожалел Угодник. Приклонился на детские слёзы.

* * *

Образ Николая созвучен и понятен нашей душе. Святой по себе книг не оставил. И народ наш больше верит делу сделанному, чем слову сказанному. Николай нищих любит, а у нас почти вся история — сплошная история нищеты, простоты и убожества. Когда итальянцы тело святого украли и к себе увезли, появился праздник «летнего Николая». Греки его до сих пор не признают, а предки наши этот праздник по особому осмыслили.

Деды дедам сказывали, что сошли как то с небес Николай да Касьян по земле походить, помочь, может, кому. Глядь — а в глубокой луже мужик с телегой завяз. «Пойдём, — говорит Николай Касьяну, — подсобим мужичку». А Касьян говорит: «Неохота ризы райские пачкать». Ну, Никола, делать нечего, сам в грязь полез и телегу вытолкал. Умилился Господь на такое человеколюбие и дал Николе два праздника в год — летом и зимой. А Касьяну — раз в четыре года — 29 февраля. Вот так.

В общем, с Писанием мы до сих пор плохо знакомы, невежества и грубости у нас тоже хватает. Даже поделиться можем. Но если увидит наш человек икону Николы Угодника, сразу три пальца щепоткой сложит и перекрестится. Скажет: «Радуйся, Николае, великий чудотворче», — а Николай с небес ответит: «И ты не горюй, раб Божий. Прославляй Господа Вседержителя и словом, и делом».

Много святых на земле было, много ещё будет. Но мы так к Чудотворцу привязаны, будто живём не в нашей полуночной стране, а в Малой Азии, и не в эпоху интернета, а в IV веке, в эпоху Первого Вселенского Собора. И это даже до слёз замечательно.

См. также:
- Окаменевшая девушка

Источник: Собрание проповедей прот. Андрея Ткачева

Честертон, Льюис, митрополит Антоний

Автор: протоиерей Андрей Ткачев — настоятель храма прп. Агапита Печерского (г. Киев).

Кем-то было удачно подмечено, что в XX веке среди всех проповедников Евангелия в Великобритании (а их там в это время было немало) лишь голоса трех людей были расслышаны и глубоко приняты. Эти проповедники – Гилберт Честертон, Клайв Льюис и митрополит Антоний (Блюм). Стоит присмотреться к этим трем «последним из могикан», поскольку именно в трудах, подобных тем, что понесли они, нуждается любое общество, сохраняющее свою связь с Христом и Церковью.

Гилберт Кийт Честертон Gilbert Keith Chesterton
Гилберт Кийт Честертон

Честертон и Льюис – миряне. Они не занимают никакого места в иерархии, не связаны корпоративной этикой, на них не лежит печать школьного, специального образования. Поэтому они специфически свободны. Там, где епископ и священник трижды оглянутся на мнение вышестоящих, на возможный общественный резонанс и прочее, эти двое говорят, что думают, подкупая слушателей простотой и смелой искренностью. Они говорят не в силу необходимости, не в силу обязательств, наложенных саном и положением в обществе, а в силу одной лишь веры и сердечной обеспокоенности. Невольно вспоминается наш отечественный «рыцарь веры», как называли его с уважением даже враги, а именно – Алексей Хомяков. Он боролся за Церковь не потому, что окончил академию, а потому, что жил в Церкви и Церковью. В области учения о Церкви никто из иерархов не был так свеж, как этот мирянин.

Впрочем, Хомяков, хотя и поэт, но в богословии был именно богословом, а отнюдь не богословствующим сочинителем. Он писал не статьи или очерки, а большие серьезные труды. Честертон же и Льюис богословами были вряд ли. Каждый из них начинал как поэт. Но известность они приобрели: один – как журналист, эссеист и критик; второй – как писатель и истолкователь христианских основ, некий катехизатор с академическими знаниями. В отличие от них обоих митрополит Антоний не писатель и не профессор, не журналист и не полемист. Он – свидетель. Его слова – это всегда свидетельство о том, что, казалось бы, известно с детства. Но владыка митрополит умеет всегда дать известному ту глубину, на которую редко кто нырял. Прочувствованно, с большой силой достоверности, проистекающей из личного опыта и глубокой убежденности в правде произносимых слов, он всякий раз открывает слушателю Евангелие заново. Слово Божие в его устах никогда не сухо и никогда не скучно. Он не размахивает цитатами, словно дубиной, устрашая несогласных. Но он возливает слово, как елей; он врачует души от язв неверия, суетности, безответственности.

Клайв Льюис
Клайв Льюис

Все трое не родились христианами, но стали ими. Каждый из них способен на честный рассказ о своих сомнениях, о поиске Бога и обретении Его. Эта подкупающая честность способна прикоснуться к самой сердцевине современного человека, который боится традиции, для которого христианство «слишком отягчено» грузом минувших эпох. Изнутри традиции, не отвергая ее вовсе, скорее – утверждая, трое благовестников воскрешают чувство евангельской свежести. В их устах Новый Завет поистине Новый, а Евангелие – благая весть, и лучше не скажешь.

Любопытно, что, в отличие от Честертона и Льюиса, митрополит Антоний ничего не писал. Он действовал по-сократовски: спрашивая, отвечая, замолкая по временам и размышляя вслух перед лицом Бога и собеседников. Это потом его речи превращались в книги благодаря усилиям друзей и почитателей. Благо, он жил в эпоху средств аудиозаписи, и усилия скорописцев не требовались. Кстати, об эпохе. Технический прогресс, увеличение народонаселения, распавшаяся связь времен и общее смятение… Кто не ругал новейшую историю и духовную дикость современного людского муравейника?! «Железный век, железные сердца». Но эта эпоха все же позволяет тиражировать речи мудрых с помощью технических средств и доносить эти речи до тысяч и миллионов слушателей.

По-хорошему нужно, чтобы в каждом городе был свой митрополит Антоний, в каждом университете – свой Льюис и в каждой газете – свой Честертон. Но это – по-хорошему. А если по-плохому? А по-плохому люди такие являются редкостью, и была бы для многих непоправимой утратой та ситуация, при которой их слышало бы только ближайшее окружение. В средние века при неграмотности большинства паствы, при дороговизне книг и отсутствии массовых коммуникаций все зависело от возможности послушать мудрого человека вживую. Сегодня, удаленные друг от друга временем и расстояниями, мы можем назидаться благодатным словом при помощи книг и различных аудио- и видеозаписей. Все трое это понимали. Все трое в разное время и с разной интенсивностью выступали по радио с беседами, лекциями и проповедями. То есть они вполне современны, чтобы быть понятыми сегодняшним человеком, и вполне устремлены в вечность, чтобы не угождать минутному вкусу, но защищать истину или возвещать ее.

Митрополит Антоний Сурожский
Митрополит Антоний Сурожский

Нам нужны эти трое, конечно же, с другими фамилиями. Нужны фехтовальщики, подобные Честертону, готовые извлечь из ножен отточенную шпагу неоспоримых аргументов и принудить к сдаче любого скептика или недобросовестного критика, хулящего то, чего не знает. Этот формат наиболее подходит для всех видов журналистики.

Нужны профессора, гораздо уютнее чувствующие себя в компании древних рукописей, нежели на автобусной остановке. Эти, зовя на помощь бесчисленный сонм живших ранее писателей и поэтов, способны представить взору людей, учившихся «чему-нибудь и как-нибудь», христианство как плодотворную силу, во всех эпохах зажигавшую сердца и дающую радость.

Нужны, наконец, епископы, способные говорить о Христе не сверху вниз, а лицом к лицу, не как учащие, а как независтно делящиеся истиной.

Эти трое нужны для общества, считающего себя образованным и умным; общества, даже несколько уставшего от своего всезнайства и, подобно Пилату, пожимая плечами, спрашивающего: «Что есть истина?» Для простых людей нужны простые проповедники. Но простота исчезает. На ее место приходит недоучившаяся спесь, всегда готовая спорить с Богом по причине недоученности. Приходит привычка произносить легкие слова о тяжелых темах и давать чужие, лично не выстраданные ответы на вечные вопросы. Вот им-то, людям, заразившимся метафизической несерьезностью, и полезно было бы за одним из жизненных поворотов повстречать кого-то из этих трех: Честертона, или Льюиса, или митрополита Антония. С другими фамилиями, конечно.

Источник: Прот. Андрей Ткачев, проповеди

«Слава Богу за все» - жизненный гимн Иоанна Златоуста

 Слава Богу за все жизненный гимн Иоанна Златоуста

Иоанн Златоуст
Св. Иоанн, архиепископ Константинополя

– Эй, старик, хватит спать! Вставай, собирайся, – высокий лысый воин подошел к сколоченному из досок настилу, на котором лежал худой человек, укрытый обрывком дерюги. Под тканью послышался слабый стон, она зашевелилась. Из-под нее донесся едва различимый голос.

– Что случилось, Крисп? – Лежавший стал медленно снимать с себя покрывало.

– Вставай, я сказал! – солдат резко нагнулся, отшвырнул брезент в сторону и схватил старика за руку. Тот едва смог выпрямиться и не упасть. Было видно, что он очень изможден. Но воин как будто не замечал этого – едва пленник утвердился на ногах, конвоир потащил его к выходу.

– И не смей меня больше называть по имени, понял? Обращайся только по званию. Ясно?

Старик молчал. На улице было холодно и сыро – не так, как в родной Антиохии. Возле дома скучилось десятка два людей, поодаль стояло примерно столько же солдат. От отряда отделился человек в плаще и подошел к пожилому арестанту.

– Так это ты пресвитер Иоанн, бывший архиепископ Нового Рима?

– Да, это я, – в голосе старца появилась твердость и сила, хотя говорил он по-прежнему еле слышно.

– Меня зовут Анфимий, мне приказано доставить тебя на север, в Пифиунт.

– Скажи, кто послал тебя? – глаза Иоанна оживились. По всему было видно, что мужчина внутренне готовился к чему-то очень важному.

– Я выполняю поручение властей. Большего сказать не могу. Идем, – Анфимий повернулся к солдатам. – Ну, черепахи, чего ждете? Ведите лошадей. Мы трогаемся.

Люди, которые до этого стояли в стороне, окружили Иоанна. Они понимали, что видят его последний раз, и старались навсегда запомнить каждый жест, каждое слово этого человека, за три года ссылки ставшего для них родным. Особенно плакали женщины.

– Все произошло так внезапно, нам не дают даже попрощаться, – к святителю подошел мужчина средних лет. – Офицер прибыл сегодня ночью, хотел тебя будить до рассвета, но я попросил дать тебе отдохнуть.

– Благодарю тебя, Диоскор, за эти годы ты сделал для меня очень многое, – Иоанн положил руку на плечо мужчины и ясным взглядом окинул всех собравшихся. – Прощайте, дети мои. Меня зовет Господь, этот путь я должен пройти до конца. Да пребудет с вами мое благословение! В любых жизненных ситуациях не забывайте славить Бога за все, что Он вам ниспосылает…

– Хватит обмениваться любезностями, – две пары крепких солдатских рук грубо подняли узника и усадили на коня. Святитель почувствовал под собою костлявую спину неоседланного животного. Таков был приказ – на всем предстоящем пути создать для узника самые мучительные условия. Чтобы понял. Чтоб ощутил на себе всю силу мести…

…За селом дорога круто брала в гору. Животные сбавили ход и лениво плелись по усеянной камнями тропе. Солдаты переговаривались между собой, изредка весь отряд взрывался диким смехом. На пленника никто не обращал внимания – все знали, что он не сбежит.

Иоанн молился. Молитва, к которой он был приучен еще матерью в раннем детстве, всю жизнь была его постоянным спутником. Но постепенно силы стали покидать опального епископа, и сознание заполнили образы из прошлого – настолько отчетливые, словно он читал большую книгу и вникал в каждое написанное слово...

***

Своего отца, знатного антиохийского чиновника Секунда, Иоанн практически не помнил. Не помнил он и своей старшей сестры – они умерли, когда будущий святитель был еще совсем крохой. Его мать Анфуса овдовела в 20 лет. Для молодой женщины две смерти подряд стали очень сильным ударом, но она смогла найти силы жить дальше и посвятила себя воспитанию сына.

Почти сразу у дома Анфусы выстроилась очередь женихов, однако женщина так и не дала своего согласия на второй брак. Она настолько горячо любила своего супруга, что даже мысль о новом замужестве вызывала у нее отвращение. К тому же вдова понимала, что многочисленных кавалеров интересует больше не она сама, а то имущество, которое осталось после смерти Секунда. Анфуса осталась верна мужу до самой своей кончины. Позже, уже будучи проповедником, Иоанн ставил свою мать в пример пастве за ее любовь, преданность, великую духовную силу и благочестие.

Дома мальчика всегда окружала спокойная теплая атмосфера – несмотря на знатное положение, Анфуса не любила посиделки и пиры, а все средства направила на благотворительность и воспитание сына, который рос не по годам смышленым и спокойным. Когда Иоанн достиг отроческого возраста, в дом покойного Секунда стали приходить лучшие учителя города. Они дали мальчику обширные знания. Впоследствии святитель с благодарностью вспоминал своих педагогов, но вместе с тем неоднократно повторял, что всё же не они, а мама сыграла решающую роль в становлении его личности. Это она создала в его душе тот благодатный фон, на котором расцвели многочисленные таланты будущего Святителя.

Шли годы, отрок становился юношей, и мать стала думать над его будущей карьерой. Несмотря на горячую веру, она была вполне светской женщиной, и ей хотелось, чтобы ее сын повторил путь отца. Так Иоанн был отдан на обучение знаменитому оратору Ливанию. Тот исповедовал язычество и враждебно относился к христианству. Однако в империи вряд ли можно было отыскать человека красноречивее Ливания. Это и послужило главным аргументом того, чтобы отдать юношу именно к нему. За духовное состояние мальчика мать не переживала – она знала, что никакие слова не могли поколебать веру ее сына. А вот знания в ливаниевой школе он получит крепкие. Так оно и вышло – через несколько лет Ливаний на вопрос, кого он видит своим достойным преемником, ответил.

– Иоанна… И только Иоанна! Но его похитили у нас христиане…

Кроме Ливания был у юноши еще один наставник – философ Андрагафий, тоже язычник. Учеба у него не сводилась к простому повторению древних мыслителей. Особое внимание философ уделял воспитанию в учениках умения видеть в любой проблеме глубинную суть, схватывать ее целиком, остерегаться поверхностных выводов. Андрагафиеву школу Иоанн тоже окончил блестяще, и в 365 году по Антиохии разнесся слух о новом адвокате, который выигрывает самые запутанные процессы.

Ко времени начала адвокатской карьеры Иоанну исполнилось 18 лет. Прежде мать видела его будущее в государственной службе, но империя тогда находилась в глубоком кризисе, и чиновникам жилось несладко. Зато потребность в адвокатах была огромной – каждый день суды разбирали многочисленные тяжбы, и конфликтующие стороны стремились как можно лучше отстоять свои интересы. Зная это, Анфуса посоветовала своему красноречивому сыну заняться частной практикой: это обеспечивало стабильный доход, а также могло послужить хорошим трамплином наверх – к высшим государственным постам.

Но Иоанн сомневался в выборе любимой матери. Еще в детстве он полюбил уединение. Это не было признаком дикости – по характеру мальчик был общительным и жизнерадостным. Но вот пустые разговоры в шумной компании ровесников его угнетали. Чаще всего ребенка можно было увидеть возле домашнего фонтанчика, где под тихий плеск воды он читал Священное Писание или размышлял о чем-то ведомом лишь ему одному. С возрастом эта детская тяга к одиночеству у него не прошла, а наоборот – усилилась. Но, не желая огорчать свою мать, он всё же ступил на путь адвокатской карьеры.

Постепенно светская жизнь засосала молодого человека. Успех и слава не тешили его самолюбие, однако ему был дорог тот опыт общественного служения, который накапливался за время адвокатства. Спустя год Иоанн сделался самым заметным оратором в округе, к нему уже стала присматриваться знать, видя в нем будущего крупного политика. И кто знает, как сложилась бы судьба юноши, если бы не два обстоятельства, круто изменившие его жизнь.

У Иоанна был друг Василий, с которым они учились вместе. Затем их пути на время разошлись – Василий удалился от мира и стал готовиться к принятию монашества. Хотел он, чтобы и его товарищ последовал за ним, поэтому, когда узнал, что сын Анфусы занялся адвокатской практикой, сильно опечалился. Наверное, пример лучшего друга и его пламенные речи о высоте монашеской жизни в значительной степени определили решение молодого оратора оставить светскую стезю.

Кроме того Иоанн и сам прекрасно ощущал внутреннюю противоречивость своих адвокатских занятий. Его нанимали богатейшие люди города, которые использовали суды для угнетения самых бедных слоев населения. Сначала молодой человек не замечал этого, но со временем понял, что соучаствует в неправедных делах, и вскоре стал отказываться от сомнительных разбирательств, направив свои усилия на помощь в тех случаях, где правда была на стороне слабого. Тут-то и довелось ему насмотреться людского горя. Все глубже вникая в нужды простых людей, Иоанн видел тщетность и суетность светской жизни, ее порочность, несправедливость и лживость. Так продолжалось несколько лет, пока в 369 году Иоанн не принял судьбоносное решение – он крестился.

В Антиохии такой ход событий тогда не был редкостью – обычно, детей крестили только в случае болезни. В остальных же случаях это Таинство совершалось над людьми уже взрослыми, сделавшими сознательный выбор. Для будущего Златоуста Крещение стало итогом его внутренних метаний – он окончательно стал на путь служения Христу с твердым убеждением, что отныне не сойдет с него. Так оно и получилось – по этой дороге святитель прошел достойно до самого конца.

С тех пор его словно подменили. Иоанн уже не участвовал в судах. Большую часть времени он проводил дома, или посещал богословский кружок, где вместе с Василием и прочими друзьями изучал Писания и труды христианских подвижников. Через некоторое время в его душе созрело желание стать отшельником, но оставить мать одну он не мог. Так продолжалось несколько лет, пока Анфуса не умерла. Иоанну было очень тяжело потерять самого дорогого человека на свете. Но теперь он мог реализовать свою давнюю мечту – полностью посвятить себя Богу. В конце концов, молодой человек вместе с несколькими друзьями уходит в окрестные горы, и там начинается монашеский путь Иоанна.

Четыре года длился его подвиг, и все это время непрестанные молитвы и труды отшельник сочетал с писательством. Как у него хватало силы на все – Бог весть, но монашеский период его жизни стал временем создания некоторых из самых лучших его произведений. В основном они адресовались конкретным лицам или группам, но вскоре после прочтения расходились по рукам. Их читали с радостью, их ждали. Временами молодого монаха огорчала растущая слава, но ему задавали все новые и новые вопросы, и он понимал, что именно ему суждено на них ответить.

Шел 380 год. Для Церкви настали более-менее сносные времена – смута, которую 60 лет назад посеяли еретики-ариане, постепенно улеглась, однако имела колоссальные последствия – не хватало священников, нравы духовенства упали. Среди клира было немало тех, кто воспринимал священство как стабильный источник дохода, а не как служение. На фоне происходящего труды антиохийского отшельника звучали очень актуально, и местный епископ Мелетий, который знал Иоанна лично и даже крестил его, все чаще подумывал над тем, чтобы сделать его своим помощником. Периодически они беседовали об этом, но Иоанн все время отказывался, пока, наконец, Мелетию не удалось убедить монаха в обратном.

Шесть лет Иоанн пробыл в сане диакона и еще десять – священником. В первый период на нем одном лежала забота об обездоленных горожанах – он посещал больных, помогал бедным, защищал в судах невиновных, помогал тем, кому надеяться больше было не на кого. Диакона Иоанна, которого раньше знали как бескомпромиссного адвоката, теперь уважали не только бедняки, но и богатые. Постепенно он стал совестью Антиохии, с его мнением считались даже те, кому «море было по колено». И этот авторитет работал даже в самых непростых ситуациях… За красноречие его прозвали в народе Златоустом.

В священническом сане служение Иоанна было несколько иным. Теперь он обладал правом проповеди, а значит – мог говорить публично, касаясь самых острых социальных тем. Святой не боялся никого – для него и богач, и бедняк были одинаковы равны перед Богом, одинаково ответственны за судьбу страны. Он понимал, что устройство мира не изменишь в нынешних земных реалиях, но зато можно изменить душу, сделать ее чище, светлее.

Иоанну было очень трудно. Он понимал, что очень много людей слушают его только потому, что он говорит красиво. Он видел, сколько еще пороков встречается в этом мире, но он же и несказанно радовался, когда хоть один человек, услышав его слово, становился на путь покаяния. В этом служении Златоуст видел цель всей своей жизни. Теперь он понимал, что Господь не зря отвел его от монашества – он нужен был не в пустыне, а здесь, среди народа. Между тем ему готовился новый крест – стать во главе целого патриархата и быть образцом нравственности в одном из самых богатых, но и самых распущенных городов мира – Константинополе.

Наверное, Златоуст так до конца своих дней и проповедовал бы в Антиохии, если бы не Евтропий – советник императора Аркадия. Когда в столице умер прежний архиепископ, перед властями встала проблема – кого избрать взамен почившего. С одной стороны, претендент должен быть образованным и талантливым, но, с другой стороны, император хотел иметь в своих руках марионетку, которую можно было использовать в своих целях, и которая не играла бы собственную политическую игру. Такой кандидатуры среди столичного духовенства у императора не было. И тут Евтропий рассказал ему об Иоанне из Антиохии. Расчет был прост – красноречие Златоуста повысило бы престиж Константинополя, а неискушенность в политике гарантировала бы нейтральность нового святителя в сложном переплетении столичных интриг. Как впоследствии оказалось, Аркадий и Евтропий глубоко ошиблись: на роль придворной марионетки им следовало подбирать кого угодно, только не Златоуста.

В далекую Сирию были посланы гонцы. Прибыв на место, они поняли, что антиохийцы не согласятся расставаться со своим пресвитером, и решили действовать обманом – вызвали Златоуста за город, посадили в колесницу и лишь там раскрыли перед ним все карты. Случившееся пресвитер воспринял как волю Божью и противиться не стал. В итоге 28 февраля 398 года его возвели на святительский престол.

Сначала нового архиерея полюбили все – говорил он складно, в проповедях касался только богословских и библейских тем. В храме, где обычно служил Иоанн, всегда собиралось столько народа, что святитель с горечью говорил: «пришли не в храм Божий, а как в театр на представление». Такое положение до того не нравилось Златоусту, что иногда он резко обрывал свою речь и молчал, пока народ не успокоится. Архиепископ видел, что искренние чувства к нему питают лишь самые обездоленные, которые увидели в нем своего защитника. И он стал прилагать все усилия, чтобы помочь им.

Первое, что сделал Златоуст – направил все деньги патриархии на благотворительность. До него эти средства тратились на что угодно, только не на добрые дела. При Златоусте же была построена сеть приютов, ночлежек и богаделен, где людям давали не только кров, но и еду, а самым немощным обеспечивался уход. Следующим шагом стало оздоровление клира – Иоанн просто низложил диаконов и пресвитеров, которые занимались коррупцией или вели непристойный образ жизни. То же самое святитель предпринял и в отношении монастырей – он лично опрашивал монахов и девственниц, и если видел, что человек ищет не подвига, а легкой безбедной жизни за чужой счет, то выдворял таких личностей из обителей. В своей резиденции Златоуст ввел жесткие правила, отменил все пиры, которые до него устраивались едва ли не ежедневно. Сам святитель вел строжайший образ жизни, был прост в общении и доступен для беседы.

Иоанн обличает Евдоксию
Жан-Поль Лоран, Иоанн обличает Евдоксию

Все это возвысило его в глазах народа, но резко охладило к нему отношение со стороны знати. Против Иоанна стала формироваться коалиция – в нее вошли все, кто был «обделен» и «унижен» новым владыкой. Во главе этой оппозиции стала сама императрица Евдоксия, которой тоже пришлось выслушать от святого немало «приятных слов» о себе. Было понятно, что Златоуст переступил некую запретную грань. Но отступать он не намеревался. Да и не шел он ни на какой конфликт – он просто говорил правду, стоял за правду и добивался правды. За нее он в итоге и пострадал.

Кульминацией противостояния стал собор «под дубом» 404 года – позорное судилище, на котором ряд епископов во главе с александрийским папой Феофилом обвинили Златоуста в ереси и лишили сана. У Феофила были свои мотивы так поступать – до середины IV века Александрия занимала ведущее положение на Востоке. Когда же столицей империи стал Константинополь, это преимущество было утрачено. Но еще долго африканские папы боролись за то, чтобы в Новом Риме сидел их человек. Златоуст вел себя независимо, Феофилу это не нравилось, и он решил уничтожить конкурента при первой же возможности.

Из столицы Иоанна выгоняли дважды, и оба раза на его защиту стал народ. Сначала власти не ожидали, что поднимется такая мощная волна людского гнева, что весь Константинополь будет охвачен пожаром и погромами. Боясь разрастания недовольства, императрица лично в письме попросила святителя вернуться в город. И он вернулся. Но пробыл на кафедре всего два месяца: святителя спровоцировали на новый конфликт, и его резкая реакция на беззакония со стороны императрицы послужила поводом для второго изгнания. На этот раз власти действовали более продуманно, в город был введен контингент, на случай волнений армия приготовила план жестокого подавления. Святитель это понимал, поэтому и второй раз сдался сам, умоляя народ не поднимать мятеж и не допустить кровопролития…

Иоанна отправляют в ссылку
Иоанна отправляют в ссылку

Если во время первого изгнания к Иоанну отнеслись с уважением, то во второй раз воинам был отдан приказ всячески его унижать. Златоуста переправили через Босфор и несколько недель везли в армянскую деревню Кукузу. Путь был трудным – святителю давали самую худшую еду и одежду, рано будили и не давали спать по ночам, заставляя быть свидетелем оргий, которые устраивали сопровождавшие его воины. На все это святитель смотрел с болью, но ни разу не произнес слова ропота. Наоборот, его главными словами была фраза «Слава Богу за все!».

В Кукузе святитель прожил три года. Здесь он подружился с местными христианами, которые помогали ему всем, чем могли. О месте ссылки узнали старые друзья Златоуста. Спустя несколько месяцев после его прибытия сюда стали наведываться те, для кого этот человек стал образом настоящего пастыря и подвижника. По меткому замечанию современников, три года Кукуза была центром христианского Востока – сюда шли письма со всех концов империи, а Златоуст отвечал на них своими знаменитыми посланиями, в которых, как и прежде, поднимал самые острые вопросы, обличал, наставлял, утешал.

Такое положение не нравилось врагам: даже вдали от столицы Иоанн продолжал быть живым укором для их совести. Было решено отправить святителя на самую окраину империи – в Пифиунт, город на восточном побережье Черного моря. И теперь отряд воинов шел по скалистым тропам Армении и Иверии, сопровождая великого старца в его последнем земном пути…

Кончался третий месяц перехода… Старый человек еле держался на лошади. Под мокрой грязной одеждой отчетливо проступали кости – он почти ничего не ел вот уже несколько дней. Он не мог есть – старая язва не давала покоя. Скорее бы селение – там можно было хоть прилечь… «Господи, слава Тебе за то, что даешь мне силы!»…

– Командир, смотри, огонь! – в голосе впереди идущего воина послышалась нескрываемая радость. Он показывал на дома, которые виднелись вдали в миле от них.

– Это Команы. Но мы заночуем прямо здесь. – Голос Анфимия был сух и тверд.

– Ведь мы и так уже несколько недель нигде не останавливаемся, а только и делаем, что ночуем в этих мокрых кустах…

– Замолчи, Сисиний! Это приказ! Пленник не должен отдыхать в нормальном жилье, пока не будет доставлен в Пифиунт.

Разожгли костер, стали греть еду. Предложили арестанту, но он только попросил воды. После ужина отряд лег спать, оставили на страже лишь двоих часовых.

Иоанн не спал. Он чувствовал, что ему осталось совсем немного. «Неужели умру в пути?» – мелькнуло у него в голове, но едва он так подумал, возле него выросла фигура. Это не был воин – одежда была явно не солдатская и даже какая-то старинная. Через секунду Иоанн понял, что перед ним – епископ. Но откуда епископу быть в такую позднюю пору в этой глуши.

– Не бойся, брат Иоанн! Я Василиск, епископ этого города. Мужайся, завтра мы будем вместе!

И фигура исчезла. Подумав, Иоанн вспомнил, что в Команах действительно служил епископ Василиск, который был умучен за Христа сто лет назад… «Значит, действительно – скоро», – подумал святитель, и на его лице появилась слабая улыбка. Впервые за несколько дней он спокойно уснул, несмотря на промозглый туман.

Наутро стали собираться в путь. Иоанн позвал Анфимия.

– Все эти месяцы я не просил у тебя ничего, но сегодня хотел бы обратиться к тебе с просьбой. Перед нами – Команы. Там наверняка есть храм. Я чувствую, что до Пифиунта я не дойду, и желаю причаститься перед кончиной.

Анфимий долго смотрел вдаль… Потом медленно, будто сам себе, проговорил.

– Мне дан приказ никуда тебя не завозить. Я не могу его нарушить. Садись. Никаких заездов!

Отряд двинулся дальше. Старец чувствовал, что силы тают с каждой минутой. Вдруг перед глазами зарябило, и он почувствовал, как падает с коня на голые острые камни… Боли слышно не было. Последнее, что он запомнил: «Ладно, заворачивай в город, он уже не жилец». Дальше святой не помнил ничего…

Очнулся он от звука песнопений. Пели псалмы… Старец открыл глаза и увидел над собою нескольких людей. Они взволнованно что-то обсуждали, пока один из них не воскликнул: «Жив!».

– Слава Богу, ты жив, отец!

Сознание вновь вернулось к Иоанну, но он знал, что времени у него мало.

– Братья, принесите мне пресвитерские одежды, я хочу последний раз совершить приношение Богу.

Собравшись с силами, Иоанн встал. На миг воинам, стоявшим у входа в храм, почудилось, будто их арестант помолодел… Он надел принесенные ему облачения и начал свою последнюю литургию. Слова молитвы лились из его уст, и даже солдаты, не привыкшие к сантиментам, ощущали некоторое волнение. Иоанн будто растворялся в словах литургии, и создавалось впечатление, что сами ангелы повторяют возносимую им молитву. Ближе к концу службы его голос становился все слабее, последние слова он буквально шептал. Под конец святитель медленно опустился на колени… все стоящие кинулись к старцу, и подняли его на руки. Они могли видеть, как глаза Иоанна сияли невыразимой радостью, и услышали последние слова великого подвижника.

– Слава Богу за все!

Автор: МОИСЕЕНКОВ Александр, журнал "Фома"
Прыг: 01 02 03 04 05 06 07 08 09



E-mail подписка:


Клайв Стейплз Льюис
Письма Баламута
Книга показывает духовную жизнь человека, идя от противного, будучи написанной в форме писем старого беса к молодому бесенку-искусителю.

Пр. Валентин Свенцицкий
Диалоги
В книге воспроизводится спор "Духовника", представителя православного священства, и "Неизвестного", интеллигента, не имеющего веры и страдающего от неспособности ее обрести с помощью доводов холодного ума.

Анатолий Гармаев
Пути и ошибки новоначальных
Живым и простым языком автор рассматривает наиболее актуальные проблемы, с которыми сталкивается современный человек на пути к Богу.

Александра Соколова
Повесть о православном воспитании: Две моих свечи. Дочь Иерусалима
В интересной художественной форме автор дает практические ответы на актуальнейшие вопросы современной семейной жизни.