Ветер перемен

День третий и четвертый

Два дня пролежала Даша с головной болью в своей келье. Сил хватало только на сообщения Митиной маме, которая отвечала все тоже – «перемен к лучшему нет». Болящую паломницу навещали по очереди мать Кирилла, мать Людмила и мать Феодора. Последняя винила себя в случившемся и не знала, что сделать, чтобы ускорить выздоровление девушки. Вернувшись с поля, она сразу шла к Даше, чтобы узнать о ее самочувствии, порадовать горстью земляники или малины-скороспелки, поменять влажное полотенце на голове. Девушка уже не замечала болезненную некрасивость монахини.

– Знаешь, Дашенька, у меня голова очень часто болит, – сказала ей мать Феодора, принеся заботливо укутанный ужин, – только я никому не говорю. Зачем сестер лишними скорбями нагружать? У них своих хватает. Знаю, что по грехам мне Господь эту боль посылает.

– Какие у вас, матушка, грехи? – Даша от удивления села.

– Лежи, лежи, голубушка, – уложила ее обратно мать Феодора. – Я ведь, Дашенька, не могу понять – простила я отца или нет? Тебе, небось, мать Людмила рассказала мою историю?

Даша смутилась.

– Она у нас летописцем будет, - улыбнулась мать Феодора, – все обо всех знает. Только мы о ней ничего не знаем. Так вот, иногда мне кажется, что я простила отца. А бывает, особенно во время головной боли, меня черной тучей обида накроет. Думаю, если бы не ты, папа, то была бы я здорова, замуж бы вышла, детей родила. Я ведь детей иметь не могу, у меня внутри что-то пережало после той аварии.

– А у меня близкий друг, Митя, в аварию попал, в коме лежит десятый день. Я за него молиться приехала, а сама здесь прохлаждаюсь, – заплакала Даша.

– Не плачь, – всполошилась монахиня, – и я за него буду молиться и сестер попрошу.

Под натиском любви и заботы жар и головная боль отступили от Даши. На следующий день о солнечном ударе напоминала лишь небольшая слабость.

После выздоровления девушку определили на кухню, в подчинение к матери Людмиле.

– Начинаем накрывать с игуменского стола, – наставляла она Дашу перед обедом, – колокольчик всегда должен стоять справа, а салфетка – слева. Салат, суп, второе и компот ставим на столы одновременно, – подавать кушанья некому. Готовим всегда с небольшим запасом, мало ли кто в гости заглянет.

– Уже заглянули! – раздался звонкий девичий голосок, и на пороге появилась Люба, – Дашка, привет! – она бросилась на подругу с поцелуями, – не ждала меня? Думала, я не приеду?!

– Ничего такого я не думала. Здравствуй, Любовь, – Даша с удивлением заметила, что смотрит на Любу как-то отстраненно, словно прожила в монастыре не три дня, а три месяца.

Подруга тоже почувствовала в Даше перемену. Разжав объятья, она отошла назад, внимательно всматриваясь в ее лицо:

– Похудевшая ты какая-то, осунувшаяся, серьезная, чем-то стала на монашку похожа.

– Ну, до монахини ей еще далеко, да и не каждой Господь дает этот крест, – мать Людмила поставила на плиту чайник. – Чай-то будешь пить с дороги, незнакомка. Или молочка холодного налить?

– Меня Люба зовут, – девушка с любопытством оглядела небольшую кухню.

– А меня мать Людмила, – монахиня достала из шкафчика печенье, – значит так, на чай и разговоры даю вам пятнадцать минут. Потом пулей к матушке за благословением на послушание.

Девушки нашли мать Кириллу, читающую в теньке под раскидистым платаном рядом с игуменским домиком. Настоятельница сразу распознала художницу в увешанной бусами и браслетами Любаше.

– Каких нам нынче паломниц Божья Матерь посылает! – мать Кирилла отложила книгу и благословила девушек. – Ты, наверное, мольберт и краски с собой привезла?

– Привезла, – Люба, не скрывая любопытства, рассматривала игуменью. – А можно я вас нарисую? Вот, хотя бы в этом палисаднике. Представляете – черная фигура монахини среди ярких цветов?! Или у реки. Вы встанете на мосту и будете смотреть на воду…

Даша незаметно дернула подругу за руку, стыдясь ее бесцеремонности.

– Присаживайтесь, – матушка подвинулась, – Дашенька, ты не беспокойся, я на Любу не обиделась. Она – огонек, что у нее на уме, то и говорит сразу.

Я давно хотела, чтобы кто-нибудь наш монастырь нарисовал, и поля наши и луга. Они сейчас так красиво цветут. Вот Господь и послал художницу. Насчет портрета не могу ничего обещать, времени у меня нет позировать.

– Так я прямо сейчас могу наброски сделать, –Люба понеслась в трапезную за рюкзаком.

– Как твой Митя? Есть новости? Мы молимся за него.

– Вчера было без улучшения, – всхлипнула Даша.

– Не реви, держись. Завтра на раннюю службу отец Владимир приедет, молебен ему закажи. И молись все время нашей Вратарнице, она тебе обязательно поможет. И стрекозу эту к молитве приучай, – увидела игуменья возвращающуюся с мольбертом Любашу, – с таким горячим нравом ей много скорбей предстоит, без молитвы она их не понесет.

– Мать Людмила, когда узнала, что я буду матушкин портрет рисовать, нас до вечера отпустила, сказала, что сама справится, – Люба уже пристраивалась напротив матушки.

– Ну что с тобой делать, огонек, – улыбнулась та, – рисуй, раз мать Людмила благословила.

– А мне что делать? – растерялась Даша.

– А ты будешь мне историю Иверской иконы рассказывать, – Люба увлеченно делала первые размашистые штрихи.

– Чувствую, у нас новая игуменья объявилась, –рассмеялась матушка.

– В монастыре всем распоряжается мать Кирилла, прежде чем что-либо сделать, надо у нее благословиться, – спохватилась Даша, – такие здесь правила.

– Мы же гости, а не монахини. Нам зачем благословляться? Что-то мне эти правила не нравятся. А если я ночью гулять захочу пойти, мне что, вас будить? – возмутилась Люба.

– Ты слышала, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят? У нас по ночам спят. В одиннадцать вечера сестры изнутри дом закрывают, рано утром открывают. Если тебе эти условия не подходят – мы никого насильно не держим, – нахмурилась мать Кирилла, удивив Дашу своей строгостью.

– Нет, нет, мне все подходит, – испугалась Люба, – Мать Кирилла, благословите Дашу рассказать историю иконы, – исправилась она.

– Благословляю и сама с удовольствием послушаю!

– В восьмом веке при греческом императоре Льве началось гонение на христиан за почитание ими святых икон, – начала Даша рассказ, – продолжилось оно и при императоре Феофиле, который люто ненавидел православных. Он повелел выносить их храмов все иконы и уничтожать их. Греция задыхалась от дыма горящих икон, люди, у которых были найдены иконы, подвергались страшным мучениям.

– Не понимаю, почему за иконы убивали людей? – Люба, перестав рисовать, внимательно слушала Дашу.

– Иконы были поводом к убийству христиан, на самом деле император по дьявольскому наущению боролся с верой в Иисуса Христа. Но и любое изображение Господа и Его Матери было ему ненавистно, – пояснила мать Кирилла.

– В это время в Никеи жила православная вдова с единственным сыном. Она была богата и поставила рядом с домом церковь, в которой была икона Богоматери.

И вот однажды воины, посланные императором-иконоборцем по всей Греции для истребления икон, добрались и до ее церкви. Увидев образ Пресвятой Богородицы, они предложили вдове откупиться от них большими деньгами. Таких денег у женщины при себе не было, и она пообещала отдать их на следующее утро. Воины согласились ждать, но один из них, уходя из храма, со злобой ударил копьем в лик Божьей Матери, и тут же из пораненной иконы потекла кровь, как из живого лица.

Ночью вдова с сыном взяли икону и отнесли на берег моря. Жалко им было расставаться с любимым образом, но выхода не было. С молитвой они опустили икону на воду, и она чудесным образом поплыла стоя на заход солнца.

Чтобы спастись, мать с сыном расстались. Женщина укрылась в тайном месте, а юноша бежал на Святую Афонскую гору, где и принял монашеский постриг. Однажды он рассказал братьям-монахам о чудесной иконе, пущенной в море. Всю жизнь провел он в молитвенных трудах и с миром отошел ко Господу.

Почти два века было неизвестно, где скрывалась заветная святыня.

Однажды афонские старцы из Иверского монастыря заметили на море огненный столп до самого неба. Они позвали других братьев, и все дивились странному явлению. Ночью огненный столп с моря засиял еще ярче, и его узрели все Афонские монахи и пустынники. Собравшись на берегу, они увидели в море стоящую на волнах икону Богоматери, но достать ее не смогли. Как только кто-нибудь приближался к святыне, она удалялась на глубину. И тут монахи вспомнили давнюю историю о пущенной в море иконе. Время шло, а икона так и плавала на волнах напротив Афона.

В это время в Иверской обители подвизался монах-отшельник Гавриил. Летом он уходил молиться на вершину Афонской горы, а зимой возвращался и затворялся в келье. В то время, когда братия билась над тем, как достать святой образ из воды, ему в тонком сне явилась Сама Пресвятая Богородица и велела возвестить настоятелю, что Она желает дать ему и братии Свою икону в покров и заступление. «Иди с верою по водам и возьми икону Мою», – сказала Она старцу.

Гавриил бросился в обитель, где все братья беспрерывно молились Божьей матери, и рассказал настоятелю о случившемся с ним чуде. Монахи взяли светильники, кадила с благовониями и с молитвой пошли на берег моря. И случилось чудо – пошел старец Гавриил по водам, и икона сама двинулась к нему в руки.

Тут же на берегу монахи устроили часовню в честь обретения чудотворного образа. Три дня и три ночи шла Божественная служба перед святой иконой, затем ее перенесли в соборную церковь и поставили в самое сохранное место, в алтарь. На следующее утро один из братьев обнаружил, что икона из алтаря исчезла. Все переполошились, стали ее искать, и нашли пропажу на монастырских воротах. Икону вернули обратно, но на следующий день она вновь оказалась на вратах. Так повторялось несколько раз. Братия не знала, что и думать.

И тогда снова явилась Богородица отшельнику Гавриилу и велела передать монахам, чтобы не они Ее охраняли, а Она Сама будет их хранительницей во все века.

– И еще Пресвятая Дева сказала, – перекрестилась матушка, – пока на Святой горе монахи будут жить в страхе Божьем и благочестии, то могут уповать на милость Сына Моего. В знамении Моих слов будет им Моя икона. Пока она будет в монастыре, не оскудеет там милость и благодать Сына Моего. Так на вратах Иверской обители был создан храм во имя Пресвятой Богородицы – Портаиссы, что значит «Вратарница». Поэтому и зовется Пречистая Богородица Иверская «Вратарницей» и поет ей Святая Церковь:

«Радуйся Благая Вратарница, двери райския верным отверзающая!»

– Я только одного не пойму, как икона могла сама по монастырю перемещаться? – Люба снова взялась за карандаш.

– Ее ангелы носили, – ответила Даша.

– Не знаю, не знаю, – покачала головой художница.

– То-то и оно, что ничего ты о церковной жизни не знаешь, – поднялась мать Кирилла, – у нас тут тоже чудеса случаются, иногда по нескольку за один день. Пойду я, а вы, мои хорошие, возвращайтесь в трапезную помогать матери Людмиле.

После обеда девушки отправились на источник, к которому вела через поле колосящейся ржи широкая тропа.

Выйдя за ворота, Люба сорвала с головы платок.

– Жара! Быстрей бы искупаться! – сбросив сандалии, она пошла босиком по растрескавшемуся чернозему, напоминавшему застывшую лаву.

– Ты иди, я сейчас, – Даша отправила сообщение. Получив ответ, она перечитала его несколько раз, не поверив своим глазам.

– Люба! – раздался над полем ее крик.

– Что случилось? – с испугом обернулась подруга.

– Митя вышел из комы! Слава Богу! – Даша опустилась на землю и заплакала от счастья, повторяя, – Слава Богу! Слава Богу!

– Ура! Ура! – запрыгала Люба, размахивая руками.

– Я чувствую, что теперь все будет хорошо, – Даша смотрела на подругу сияющими глазами, – это Пресвятая Богородица Мите помогла.

– Так быстро? Ты же всего четвертый день здесь находишься.

– При чем здесь время? Вся жизнь может за мгновенье измениться.

Трижды окунувшись в ледяную воду, освежившиеся девушки вернулись в монастырь. Перед воротами Люба со вздохом повязала платок:

– И зачем нам все время ходить в платке? Мы же не монашки!

– Люба, опять? – строго спросила Даша, – ты не на экскурсию приехала, а паломничать. В миру ходи, как хочешь, а здесь свои правила, тебе же матушка сказала.

– Строгая она, твоя матушка, – буркнула Люба, закрывая калитку.

– А с вами по-другому нельзя, – рассмеялась мать Кирилла, стоявшая у ворот с рулеткой в руках.

– Простите, матушка, – смешно поджала губы Люба.

– Бог простит, – игуменья перевела взгляд на Дашу и, увидев ее счастливые глаза, утвердительно спросила, – хорошие новости?

– Митя вышел из комы!

– Слава Тебе, Господи! Благодарю Тебя, Пресвятая Владычица, – с поклоном произнесла мать Кирилла. – Она помолчала, молясь про себя. – Дарья, надо нам к отцу Николаю сходить, его молитв попросить. После вечерней трапезы и пойдем.

Прохладный вечерний ветерок располагал к прогулке, поэтому до дома отца Николая шли, не торопясь. Матушка была в полном облачении с золотым крестом на груди, который притягивал к себе остывающие солнечные лучи и отражал их ярким блеском. Чувашские старушки, коротавшие вечера на скамеечках у своих дворов, издалека увидев матушку, спешили под ее благословение.

– Бог благословит. Бог благословит, – с любовью протягивала она им крест.

Взглядом художника Люба смотрела на сложенные лодочкой, изрезанные глубокими морщинами ладони старух, похожие на землю, которую они всю жизнь обрабатывали, на выбившуюся из-под яркого платка тощую седую косицу с вплетенной в нее широкой, как у школьницы, капроновой лентой, на ярко синие, неожиданно молодые глаза на сморщенном временем лице, с которого никогда не стирали возраст кремами, на обрамленные лучиками морщин губы, благоговейно целующие крест.

«Чем-то я не тем занимаюсь. Рисую арлекинов, балерин, акробатов, все пустое. Лица, глаза, руки этих старух – вот, что важно». Люба пожалела, что не взяла карандаш и бумагу.

– Матушка, посиди с нами, поговори или пойдем в дом чайку попьем, – уговаривали игуменью старушки.

– Не могу, милые, не могу, хорошие. Мы к отцу Николаю идем. Он нас ждет, – мать Кирилла, обласкав на прощанье взглядом селянок, пошла дальше. Даша и Люба, как два гусенка засеменили за ней.

– Батюшке поклон, матушке поклон, – неслось им вслед.

– Вы не смотрите, что отец Николай выглядит, как простой сельский поп, его молитва имеет силу необыкновенную. К нему люди за советом и молитвенной помощью из Москвы и Петербурга приезжают. Только батюшка совсем плох, болеет сильно, и у матушки его рак последней стадии, но она никому не жалуется, терпит молча. Вот мы и пришли, – игуменья остановилась около неказистого, слегка покосившегося забора, из-за которого раздавался звонкий собачий лай.

– Свои, Дружок, свои, – калитку открыла худенькая, изможденная старушка, – проходите, матушка. Батюшка в бане, сейчас идет.

Она проводила гостей в старый, полинявший от времени домик под стать забору.

– Вот сюда идите. Вы, матушка, на кресло садитесь, а девочки на диван. Пойду чай ставить.

Воспользовавшись отсутствием хозяев, девушки принялись рассматривать комнату: полированные этажерки заставлены книгами, круглый стол под вязаной скатертью. Через всю комнату натянута занавеска, скрывающая спальное место. На стенке – плюшевый, словно протертый от взглядов коврик, на окне – ярким фонариком алая герань, над диваном – несколько фотографий, в основном черно-белых. Даша встала, чтобы лучше разглядеть снимки: вот молодой отец Николай в подряснике с пухленькой цветущей матушкой стоит у сельской церкви, вот они же с двумя маленькими сыновьями, а здесь на руках у повзрослевшего батюшки – девочка лет трех.

– А это кто? – Люба показала на цветное фото женщины в игуменском облачении.

– Это моя дочь, игуменья Агния, – ответил отец Николай, входя в комнату. – Здравствуйте, матушка, здравствуйте, гости. Простите, задержался.

– А вот и чай, – вернулась с чайником матушка, – садитесь все за стол.

– Это моя матушка Варвара, – поглядел с любовью на жену батюшка.

– А это мои гостьи из Петербурга, Любаша и Даша.

– Дарья-победительница, – улыбнулся отец Николай, – кого побеждать будем?

Девушка хотела сразу рассказать о Митиной болезни, но по взгляду матери Кириллы поняла, что торо-пится.

Раскрасневшийся после бани батюшка пил чай из блюдечка, вприкуску с кусочком сахара.

– Я всегда так чай пью, – он заметил удивленный взгляд Любы, – с детства привык.

Девушка смутилась.

– Не смущайся, Любушка. Тебе, городской-то художнице, все интересно – и старухи наши и природа. У меня младший сын тоже художник. Сначала он пейзажи писал, а теперь иконы.

– Батюшка, расскажите, пожалуйста, о ваших детях, – попросила мать Кирилла, когда отец Николай допил чай.

– Пожалуйста, – легко согласился он. – Родился я незадолго до войны, в деревне. Семья моя была верующая, и было нас у отца с матерью восемь чадушек, – батюшка ненадолго задумался.

– А нас девять, – воспользовалась паузой матушка Варвара, – мы с батюшкой в одной деревне и родились, и жили. Это мы потом в город переехали, после женитьбы. Мне тогда было шестнадцать годочков, а отцу восемнадцать. Обвенчались и стали жить, детей родить. – Она собрала со стола посуду и вышла.

«Девять детей, – думала Люба, – куда столько? Мне лично и одного достаточно, рожу лет в тридцать, когда буду известной художницей».

– Все так и было, – кивнул белоснежной головой отец Николай, – мы с Варварой из многодетных семей. Детей надо столько рожать, сколько Господь посылает. Ко мне часто женщины приезжают, плачут – они сначала аборты делали или предохранялись, чтобы для себя пожить, а теперь Господь им наследников не дает. Я им советую сироток брать. Кто послушался, тот после и своих детишек родил. Господь за сироток многое прощает, – он внимательно посмотрел на Любу. – Так вот, в город переехали, и пошел я работать на завод столяром. Образование-то мое всего шесть классов. Работу я свою любил. До сих пор к запаху свежей древесины неровно дышу. Жили мы в комнате в общежитии. Хорошо жили, дружно. В церковь ходили. Сначала вдвоем, потом с сыночком, потом с двумя, потом дал нам Господь дочку и еще сынка.

Сначала я по столярному делу в церкви помогал, потом чтецом стал. Было мне около тридцати лет, когда сам епископ мне сказал: «Пора тебе Николай начинать Богу служить. Чувствую, что из тебя хороший священник получится», – и рукоположил в иереи. Тогда ведь попов мало было. Назначили меня в эту деревню, так и служу здесь до сих пор с Божьей помощью.

– Отец Николай, расскажите, как детишки ваши в церковь играли, – попросила мать Кирилла.

– Было дело, – улыбнулся священник, – играли. Старший Петр был священником, средний Георгий – дьяконом, младший Вася – прихожанином, а дочка была регентшей. Алтарь они делали из стола, кадило из плошки, ладан, правда, я им давал. А молились они по настоящему, службу-то старшие наизусть знали, и кондаки все и тропари праздничные. У дочки голос был очень красивый.

– Наверное, они все в церкви служат? – предположила Даша.

– Служили бы, если бы живы были, – спокойно сказала матушка Варвара. – Дочка наша в пятнадцать лет в монастырь ушла. В шестнадцать постриг приняла с именем Агния, через семь лет игуменьей стала. Вот ее фотография, – матушка указала на портрет красавицы-игуменьи. – Она два монастыря из руин подняла, а молитвенница какая была! Упокой Господи ее душу, – перекрестилась она. – Всех любила, и ее все любили. К ней в монастырь со всех краев калеки и убогие за утешением приходили, она всем помогала. Теперь она за нас у престола Божьего молится, так мне старец Назарий сказал. Она от рака умерла, – предупредила она Дашин вопрос.

– А сыновья живы? – спросила Люба, смотря на портрет игуменьи уже другими глазами.

– Старшенького нашего Петеньку на кол посадили, когда ему шестнадцать лет было, – все так же спокойно ответила матушка.

– Как это на кол? – распахнула глаза Люба.

– Петя после восьмого класса поехал в город учиться на плотника. Мальчик он был верующий, посты соблюдал, как положено. А в училище больше половины учеников были татары, у них свои мусульманские законы. Невзлюбили они Петю за его веру, измывались над ним, а в великий пост стали заставлять его мясо есть. Петя отказался. Тогда они его на кол посадили. Чудом он тогда до дому добрался. Долго болел, на наших руках умер.

– А татар тех в тюрьму посадили? – всхлипнула Люба.

– Нет, – качнул головой батюшка, – зачем? Господь их сам наказал.

– Не каждому дано за имя Господа пострадать, –сказала мать Кирилла, – Петр – мученик, теперь молится за нас, и вы за него молитесь.

– А Георгий? – с надеждой спросила Даша.

Отец Николай тяжело вздохнул:

– Сын хотел стать священником, поступил в семинарию, собирался учиться дальше. Он никогда не носил светскую одежду, только подрясник. Однажды вечером на него напали хулиганы, нанесли ему множество ударов ножом и скрылись. Георгий умер, не приходя в сознание.

Батюшка замолчал. Девушки боялись спросить про последнего сына. Отец Николай взглянул на их заплаканные лица:

– Господь всегда к лучшему управляет. Мы с матушкой к встрече с детьми давно готовы. А Василий жив, он иконописцем стал. У матери Кириллы в храме есть икона Спасителя, им написанная.

– Спаси вас Господи, батюшка за рассказ, а вас, матушка, за чай. Засиделись мы, пора и честь знать, – поднялась игуменья.

– Батюшка, помолитесь, пожалуйста, за раба Божьего Дмитрия! – Даша умоляюще посмотрела на отца Николая.

– Конечно, моя хорошая, помолюсь за твоего Митю. Трудно вам будет, но ничего, с Божьей помощью справитесь. Крепкий он парень и к вере крепкой придет. Пока жив, буду за вас молиться, – батюшка обнял растерявшуюся от его слов Дашу и, отпустив ее, повернулся к Любе.

– А у тебя, Любовь, жених имеется?

– У меня нет.

– На нет и суда нет, – усмехнулся отец Николай. – А у меня для тебя подарок есть. – Он достал из шкафа большую обернутую в кальку книгу, – думаю – тебе пригодится.

– Вареньице кизиловое возьмите, – матушка протянула банку с темным вареньем.

Отец Николай проводил гостей до калитки, благословил и, вздохнув всей грудью напоенный сладким ароматом свежескошенных трав воздух, замер, к чему-то прислушиваясь. Притихли вместе с ним и гости.

– Ветер меняется, – он качнул белоснежной головой в сторону Любы.

– Так ведь безветрие, батюшка, – удивилась мать Кирилла.

– А я чувствую ветер перемен, – священник слегка поклонился и ушел.

На улице стемнело. Полнолицая луна светила на землю ярче тусклых фонарей, облепленных ночными мотыльками. Из темной травы со всех сторон слышался треск невидимых цикад. Мать Кирилла и девушки молча шли по спящему поселку. Даша радовалась, что приобрела такого молитвенника, Люба пыталась понять слова батюшки, а мать Кирилла молилась.

– Завтра подъем в шесть утра. Ангела на ночь, –игуменья скрылась в своем домике.

– Даш, пойдем, погуляем. Что-то я спать совсем не хочу, – Люба потянула подругу в сторону от дома.

– Давай, лучше на крылечке посидим, на звезды полюбуемся, вон они какие крупные.

– Спать идите, полуночницы, ишь, гулять они собрались, - вдруг раздался из-за двери возмущенный голос матери Арсении. Она вышла на крыльцо с фонарем в руках и направила его в лицо Даше, – я вам в сторожа не нанималась, надо было ключ от дома взять.

– Матушка, простите, мы не знали, – Даша зажмурилась от света, рассмешив этим Любу.

– А ты чего смеешься? – мать Арсения рассердилась не на шутку. – Вещи свои бросила посреди коридора и убежала. Вы либо наши правила соблюдайте, либо домой езжайте, паломницы!

Но никакие сердитые слова не могли притушить в Дашином сердце огонек от радостной новости – Митя вышел из комы!