Ветер перемен

День пятый

Даша опять проснулась ни свет ни заря. Часы показывали без пятнадцати шесть. «Радуйся Благая Вратарница, двери райския верным отверзающая», – тихо напевала она, одеваясь.

– Любаша, вставай, – затормошила Даша подругу, – а то на службу опоздаешь.

– Можно я не пойду, – не открывая глаз, попросила Люба, – я спать хочу.

– Спать дома будешь, – раздался из коридора грозный голос матери Арсении, идущей мимо их кельи.

Услышав ее голос, Люба мгновенно вскочила.

Девушки вошли в храм, когда Катерина читала часы. Игуменья сидела на своем резном кресле, сестры помоложе стояли, постарше сидели на лавочке. Люба во все глаза рассматривала церковное убранство, а Даша, встав напротив иконы Иверской Божьей Матери, погрузилась в молитву.

К семи часам приехал из соседней деревни пожилой священник, отец Владимир, за ним подтянулись местные старушки, и началась литургия. Хотя в церкви было не больше десяти чувашей, служба шла на двух языках.

Отец Владимир был наполовину чуваш, по-русски говорил скороговоркой, невнятно. Через час Люба потеряла нить богослужения и начала рассматривать молящихся, пытаясь запомнить их движения, позы, выражения лиц. Когда это занятие ей надоело, она тихонько вышла из храма и поспешила в келью, надеясь поспать до трапезы. На улице накрапывал дождик. Она прибавила шагу, и вдруг поскользнувшись на влажной тропинке, упала, больно подвернув ногу.

– Да что же это такое, – захныкала девушка, с трудом поднявшись, – лучше бы я на службе осталась.

Приковыляв в келью, она заметила на тумбочке книгу, подаренную отцом Николаем и, раскрыв ее наугад, замерла – на нее смотрели живые глаза Иисуса Христа. Икона XV века – было написано под ней.

– Ты на трапезу пойдешь, соня? – Даша вошла в келью в полной уверенности, что подруга спит. Увидев Любу с книгой в руках, она присела рядом, – батюшкина книга? О чем она?

– Это альбом Андрея Рублева. Ты посмотри на эту икону – на ней Иисус как живой.

– Так это же Рублев! Ты что, никогда не видела его икон? Они в московском кремле находятся.

– А я там не была. – Люба с явным сожалением закрыла альбом. – Знаешь, Даш, мне от его икон не оторваться, я смотрю на лицо Христа и чувствую, что во мне все переворачивается. Представляешь, я ощущаю, что я – ужасная, что живу только для себя. Почему так? Вот когда я, к примеру, смотрю на портрет красивого мужчины, я думаю о том, понравилась бы я ему или нет, представляю, как он жил, кем был. А если я вижу портрет красивой девушки, то сравниваю себя с ней, могу ей позавидовать.

– Теперь и я чувствую, что подул ветер перемен, – улыбнулась Даша. – Господь есть Любовь и Свет, Он безгрешен, абсолютно чист. Глядя в Его лик, ты смотришь в глаза Любви, и в них ты видишь не себя, а Его любовь. Я не знаю, как тебе это объяснить. Просто чувствую так, и ты когда-нибудь сама найдешь ответ на свой вопрос. А сейчас пойдем в трапезную. Я очень голодная. Пять часов на службе отстояла.

– А я ногу подвернула, когда из храма шла, – Люба продемонстрировала забинтованную лодыжку.

– Не надо было со службы уходить! Кстати, наше сегодняшнее послушание – вместе с матерью Арсенией за грибами идти. Как ты с больной ногой пойдешь?

– Благословлюсь на этюды. Я вообще мать Арсению боюсь, – Люба бережно отложила книгу в сторону и захромала на улицу.

Дождь закончился, побаловав живительной влагой измученные жарой цветы и деревья. Отмытые от пыли, они с удвоенной силой принялись источать упоительные ароматы.

Поджидая еле идущую подругу, Даша остановилась у пышного куста жасмина и, не удержавшись, зарылась лицом во влажную цветущую зелень, наслаждаясь тонким нежным запахом.

К началу трапезы девушки, конечно, опоздали. Народу за столами было много. Рядом с игуменьей, ведя тихую беседу, сидел отец Владимир. Увидев подруг, он приветливо улыбнулся, а мать Кирилла, приложив палец к губам, остановила их извинения:

– Это мои гостьи из Петербурга, девочки, подойдите, благословитесь.

Даша с радостью отметила, что Люба подошла к батюшке, правильно сложив руки и склонив голову. Неожиданно отец Владимир троекратно их расцеловал и воскликнул:

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе! – хором ответили все, кроме растерявшейся Любы.

– Ничего, скоро все будешь знать, отец Владимир погладил ее по голове, – светлая головушка. А что ж ты со службы ушла?

– Трудно ей с непривычки, – заступилась Даша за подругу, – в первый раз стояла.

– Всем трудно. Враг тебя будет бороть, гнать будет из храма, а ты терпи. Не уходи. Если стоять тяжело – садись, сидеть невмоготу, на коленки вставай. Это не тебе в храме плохо, а врагу рода человеческого. – Внимательно посмотрев Любе в глаза, он добавил, – исповедаться тебе надо обязательно и причаститься Святых Христовых Таин. За этим люди в монастыри ездят. Мать Кирилла любовалась на священника, который неожиданно превратился провинциального немного косноязычного батюшки в глашатая истины. Глаза его горели, плечи развернулись, спина распрямилась. Казалось, что он помолодел лет на десять.

– Я обязательно, я потом, я вообще-то на этюды приехала, – начала мямлить Любаша, глядя в пол.

– Так ты сначала покайся, а потом свои картинки рисуй! Глядишь, у тебя и рисунки другие получатся. Ты как думаешь – неверующий художник, какие картины будет рисовать?

– Не знаю.

– А я знаю. Если человек без Бога живет, так без Бога он все и делает. И рисует тоже. Будешь с грехами да со страстями дружить, их портреты и будешь рисовать! Уф, что-то я разошелся, – выдохнул отец Владимир и, промокнув вспотевший лоб, сел на место.

– Ты, батюшка, холодненького компотика попей, – баба Нина поднесла ему с поклоном большую запотевшую кружку.

– А мне чайку принеси, – попросила игуменья и продолжила разговор с батюшкой.

Девушки, наконец, сели за стол.

– Что с ногой? – сидевшая напротив Любы Катерина окинула ее насмешливым взглядом.

Уплетая остывший гороховый суп, та ответила:

– Упала, лодыжку потянула.

– Я тоже падаю, когда на послушание идти не хочу.

– Я не специально, – вскинулась Люба, – я поскользнулась.

– Это ты матушке расскажи. Небось за грибами-то по жаре идти неохота, лучше в теньке с мольбертом посидеть? – она оценивающе посмотрела на Любу и неожиданно попросила, – нарисуй мой портрет.

– Хорошо, только я тебя сначала сфотографирую.
С фото легче рисовать.

– Легких путей ищешь, художница, – усмехнулась Катерина, – ладно, я пошутила. Не нужен мне портрет.

– Странная эта послушница, – шепнула Люба Даше.

– Не суди. Может, ты ей тоже странной кажешься. Доедай быстрее. Видишь, матушка за колокольчик взялась.

То ли Любе стало неудобно отпрашиваться у матушки, то ли из-за слов Катерины, но за грибами она все-таки пошла. Сначала прихрамывала, а затем расходилась.

Путь до леса был не близким. Мать Арсения шла по корявой проселочной дороге широким размашистым шагом, девушки еле за ней поспевали. Утомившись, она сбросила темп и пошла рядом с подругами.

– Запарились, паломницы? – монахиня улыбнулась, и ее обычно суровое лицо словно осветилось изнутри. Люба вдруг увидела, что мать Арсения вовсе не злая и симпатичная женщина.

– Матушка, расскажите, как вы к Богу пришли, –задала она давно интересующий ее вопрос.

Монахиня, словно ожидая его, начала говорить:

– Я всю жизнь в школе историю преподавала, как меня учили. Революционеры – хорошие, цари – плохие. Поп Гапон – герой, Ленин – образец для подражания. Ну и Бога, конечно, отрицала. А лет пятнадцать назад поехала с восьмым классом в Москву. Сначала в мавзолей очередь отстояли, чтобы на мумию вождя посмотреть, затем на экскурсию в Кремль пошли, ознакомиться с историческим наследием. И там я впервые увидела фрески Андрея Рублева.

Люба понимающе кивнула.

– Я не могла от них оторваться. Сначала просто стояла, потом почему-то опустилась на колени. Из глаз полились потоки слез. Я ничего не могла поделать, стояла на коленях и ревела, как дура. А вокруг толпились мои школьники и незнакомые люди, но я их не видела.

Тогда я всей душой ощутила, что Бог есть и все, что я раньше говорила – ложь, что моя прежняя жизнь была пустой и бессмысленной и жить можно только с Господом. В общем, из Москвы я вернулась верующим человеком.

В то время уже было можно достать книги о подлинной Российской истории, ведь ее несчастную переписывали и искажали все кому не лень.

Изменилось мое отношение и к монархии, и к нашим вождям. Словно кто-то протер чистой тряпочкой мои заляпанные грязью глаза, и я начала видеть истину. Я покрестилась во Владимирском соборе и конечно, начала рассказывать детям правду. Некоторые ребята мне поверили, но большинство считало, что меня переклинило после посещения Кремля. В общем, из школы меня попросили уйти. К этому времени мой муж тоже уверовал в Господа, начал почитать наших царей, участвовать в монархическом движении. Дочь, тогда ей было семнадцать лет, нас не понимала. Мы с мужем активно воцерковлялись, а она, к сожалению, жила своей жизнью.

– А сейчас как она? – спросила Даша.

– Заходит в церковь свечку поставить. И то хорошо.

– А как вы в монастыре оказались?

– Очень просто. Поехали мы с мужем пять лет назад к старцу Нектарию, спрашиваем его, как нам дальше жить, а он и говорит: – «Обоим постригаться!». Старца-то не ослушаешься. Муж в его монастыре постриг принял, а меня сюда, под покров Матери Божьей благословили.

Монастырь наш в XVI веке был воздвигнут. После революции большевики его до основания разрушили, и на его месте больницу построили. Потом здесь детский пионерский лагерь был, а несколько лет назад эту землю церкви вернули.

Мы с матерью Кириллой и матерью Людмилой, когда сюда приехали, увидели лишь заброшенный больничный корпус и развороченные подсобные помещения. На храм средств не было, пришлось дом под церковь перестраивать. На иконостас всем миром деньги собирали, а убранство нам из Московской Лавры перепало. Всякого мы натерпелись, бывало и голодно и холодно, но Господь нам всегда помогал.

Позапрошлой зимой лютые морозы грянули, а у нас дрова закончились, денег нет, в лес идти некому. Матушка благословила на ночную молитву. На следующее утро слышим – гудит кто-то у ворот, смотрим – «Камаз» с дровами стоит. Какой-то неизвестный благодетель прислал. Мы из холодных келий выскочили, в цепочку встали и за час его разгрузили. Дров точно до весны хватило.

– А как этот благодетель узнал, что вам дрова нужны? – удивилась Люба.

– Наверное, ему Матерь Божья подсказала. Если у нас серьезная нужда возникает, то мы сразу молитву усиливаем. Мать Кирилла говорит, если бы мы хорошо молились, то давно монастырь восстановили в первозданном виде. Грешницы мы, а не монахини, – вздохнула мать Арсения.

Свернув с дороги, она пошла по едва видневшейся тропинке через поле с поспевшей морковью. Так и хотелось потянуть за махровый хвост и вытащить из земли сочный сладкий плод. Монахиня, словно почувствовав соблазн, обернулась:

– Девочки, не рвите морковь, ее пестицидами обрабатывают. Я вам вечером с огорода нашей моркови принесу.

– Монастырской, благодатной, – рассмеялась Даша.

Наконец, вошли в лес.

– Идем по краю поля, чтобы не заблудиться. Грибов здесь много, – предупредила мать Арсения и тут же нагнулась за колосовиком.

– Я в грибах плохо разбираюсь. Можно я с вами буду ходить, – попросила Люба монахиню, успев по дороге поменять свое мнение о ней.

– Ох, лиса, – в глазах матери Арсении заплясали смешинки, – ладно, будешь грибы срезать. Мне нагибаться тяжело – поясница болит.

Возвращались с полными корзинами. Довольная мать Арсения размышляла вслух:

– Белые и красные будем сушить, моховики и козлята мариновать, остальные заморозим.

– Давайте сварим грибной суп, – попросила Люба.

– Ничего варить не будем, надо гороховый суп доедать.

– Так мы его второй день едим.

– Ладно, поговорю с матушкой, можем и сварим, – неожиданно согласилась мать Арсения.

«Интересно, мать Кирилла знала, что Любаша подружится с матерью Арсенией», – подумала Даша, прислушиваясь к их разговору.

– Как Дмитрий? – монахиня устала и присела на пенек передохнуть, – есть новости?

– Особых новостей нет. Потихоньку начинает приходить в себя. Только второй день, как он из комы вышел, – Даша счастливо улыбнулась.

– Это его Пресвятая Богородица спасла, – уверенно сказала мать Арсения, – услышала твои слезные молитвы и пожалела тебя.

– А может, он сам из комы вышел, организм молодой, сильный, – встряла Люба.

– На мотоцикл он сам сел, не спорю, а вот из комы его Божья Матерь к жизни вывела. Сами мы только грешить и ошибаться можем, а исправлять наши ошибки Господу приходится.

Мать Арсения, с трудом подняв тяжелую корзину, свернула в поле.

«Как я устала, быстрее бы дойти, отдать грибы и на источник», – Даша изо всех сил старалась не отстать от подруги, увлеченно беседующей с монахиней.

На дороге их обогнал рейсовый автобус. Мимо Даши промелькнуло знакомое лицо водителя. «Петр», – вспомнила она его имя. Словно откликнувшись, шофер резко затормозил, подняв вокруг облако пыли. Из окна кабины высунулся радостный Петр:

– Мать Арсения, Даша, Люба, садитесь, подвезу!

– Спаси тебя Господь, Петя, – обрадовалась монахиня, – помоги корзины поднять.

– Я мигом, – Даша не успела моргнуть, а парень уже загружал корзины в пустой салон.

– Где народ-то? – мать Арсения, сев на переднее сиденье, оглядела пустой автобус. Девушки устроились за ней.

– Народ на работе, а я в гараж еду, что-то клапа-
на стучат. – Петр подмигнул Любе и резко рванул с места.

– При такой езде у тебя скоро все застучит, – монахиня качнулась, еле удержавшись на месте. – Ты почему нашим трудницам глазом семафоришь? – спросила она нарочито строгим голосом. – Девицы, может, к монашеской жизни примеряются.

– Я не примеряюсь, – испугалась Любаша, – я не хочу быть монахиней. Вот будет мне лет семьдесят, тогда посмотрим.

– Нет, милая, в этом преклонном возрасте тебе надо в дом престарелых проситься или в богадельню. В монастырях здоровые и молодые нужны.

– Да я собираюсь замуж выйти и умереть с мужем в один день!

– А кто-то, кого я в монастырь вез два дня назад, говорил, что замуж не обязательно выходить, можно и так пожить, – засмеялся Петр.

– Матушка, не слушайте его, – смутилась Люба, – я просто так говорила.

– За каждое слово ответим, – строго произнесла мать Арсения, – болтаешь ты много. – Она о чем-то задумалась. – Знаешь что, попробуй у матери Кириллы благословиться на день молчания.

– И я тоже хочу попробовать. Можно мне тоже! – воскликнула Даша.

– Ну вот, а я хотел вас завтра в Чебоксары прокатить, если игуменья благословит, – огорчился Петр.

– Ты их молчаливых и прокати, – рассмеялась мать Арсения.

Петр помог донести корзины до кухни, и мать Кирилла пригласила его на трапезу:

– Не могу, матушка, надо автобус быстрее отремонтировать, я и так задержался.

– Так поезжай с Богом. Чего стоишь? – мать Кирилла собралась идти, как Петр, взъерошив пятерней волосы, выпалил:

– Матушка, у меня завтра выходной, благословите меня девчат в Чебоксары свозить.

– В Чебоксары… – задумалась игуменья, – нет, Петя, не благословляю. Они через два дня уезжают, а толком не помолились и не потрудились.

Расстроенный Петр уехал, а подруги остались на кухне помогать матери Людмиле.

– Чтобы работа спорилась, будем петь, – сказала она и запела низким красивым голосом, – Радуйся Благая Вратарница...

– Двери райския верным отверзающая, – подхватили подруги.

С грибами провозились до позднего вечера. Из-рядно перепачканных подруг мать Людмила отвела в баню.

– Сегодня у нас банный день, моемся по очереди, сначала матушка-игуменья, за ней старшие сестры, потом вы, после вас остальные. Потом чаю попейте, – она вручила Даше ключ от трапезной.

Напившись чаю с мятой, заботливо заваренный матерью Людмилой, девушки пошли к дому. Ночной воздух освежал. Даша шла, наслаждаясь легкостью во всем теле, словно и не было и пятичасовой службы, и длительного похода по жаре в лес. Вся усталость осталась в жарко протопленной парной и в опавших с веников березовых листьях.

– Даша, ты слышишь, как я скриплю от чистоты? Такое чувство, что у меня после мытья не только тело, но и сердце очистилось.

– В бане сердце и душу не отмоешь.

– А где отмоешь?

– Только на исповеди. Сначала покаянием душу от грехов очищают, затем причастием Святых Даров обмывают. Ведь ты ни разу в жизни не исповедовалась. А почему, думала?

– Да нет у меня грехов, – серьезно ответила Люба, – близости ни с кем не было, никого я не убила. Я не завистливая, зла никому не делаю. В чем мне каяться?

– Ты же сама утром говорила, что чувствовала себя эгоисткой, когда в глаза Иисусу Христу смотрела на иконе Рублева.

– Тогда чувствовала, а теперь прошло, – рассмеялась Люба. – Пойдем-ка спать.

На этот раз в окнах дома горел свет – сестры задержались в бане. Войдя в келью, Люба увидела на своей кровати еще одну книгу.

«Как готовиться к исповеди», – прочитала она и, плюхнувшись с размаху на одеяло, раскрыла ее на первой странице.

Даша, украдкой перекрестив подругу, начала тихонько читать вечернее правило, затем улеглась в постель и сразу провалилась в сон. Проснулась она посреди ночи от громких Любиных всхлипов. Ничего не соображая, спросонья Даша бросилась к ней:

– Любаша, что с тобой? Что случилось?

– Я… Я…Я прочитала эту книжку и поняла, что у меня есть все грехи, о которых здесь написано. Их столько! Меня Бог никогда не простит! – рыдала Люба, уткнувшись подруге в плечо.

– Глупышка, – Даша принялась гладить подругу по голове, – Господь нас всех любит, Он все тебе простит, а грехов у всех полно. У меня их куча, и у матери Арсении и у матери Кириллы, и у автора этой книги.

– И у игуменьи? – поразилась Люба, – а я думала, что она безгрешная.

– Только Господь был безгрешен, а людей безгрешных не бывает. Поэтому и надо исповедоваться с семи лет.

– А до семи лет, почему не надо? – зашмыгала носом Люба, успокаиваясь.

– Я думаю, потому что малыши своим родителям исповедуются. Вот, обманет малыш кого-нибудь или обидит, он сразу об этом маме или папе говорит. Маленькие дети не могут в себе грехи держать, им от них физически плохо. Ты себя в детстве вспомни.

– Точно, – обрадовалась Люба, – я помню, как однажды любимую мамину вазочку разбила, осколки выбросила, а признаться побоялась. Мама меня спрашивает, а я в отказ – не била и все. Представляешь, меня эта ложь изнутри распирала, я даже думала, что теперь лучше умереть. А когда призналась, мне так хорошо стало, и мама тоже очень радовалась. Ведь она знала, кто вазу разбил. Мне тогда пять лет было.

– Интересно, почему теперь мы так легко обманываем. Порой этого и не замечаем. Срослись с ложью, – вздохнула Даша.

– А я помню, когда она вошла в мою жизнь и стала нормой.

– Когда? – Даша укуталась в одеяло и прижалась к подруге.

– Это в школе началось. У меня в первом классе подружка была, которая все время меня обманывала. Наврет что-нибудь, я ей поверю, а она надо мной хохочет с остальными ребятами. И я тоже начала учиться врать, а пока училась, привыкла. На родителях тренировалась. Сначала было стыдно, когда меня разоблачали, а потом стыд прошел. Я даже гордилась, как я круто родителям мозги парю.

– Любаша, а может, все-таки исповедуешься, пока здесь живешь? В городе сложнее будет.

– Хорошо, – решительно тряхнула головой девушка, – но только отцу Николаю! Может, и ты со мной?

– Я на сегодняшней службе каялась, но к исповеди, если хочешь, помогу тебе подготовиться.