Замёрзшие небеса
Несмотря на многолетнее пьянство, Пашка был красивым парнем. Высокий, с правильными чертами лица, с длинными светлыми волосами, он всегда обращал на себя внимание женщин, чем пользовался без зазрения совести. Все окрестные продавщицы давали ему в долг выпивку и сигареты, частенько внося потом в кассу свои деньги.
Из дома Пашка прямиком отправился в угловой магазин, не обращая внимания на перемены вокруг. Грузчиков с диваном на улице не было.
Магазин был пуст. На прилавке стояли запечатанные бутылки водки.
- Валентинка-красивая картинка, выходи! Пришел мужчина твоей мечты, – игриво крикнул Пашка, перевесившись через прилавок. Не дождавшись ответа, он, в точности как мать, схватился за бутылку, отвинтил пробку и с вожделением присосался к горлышку. Сделав несколько глотков, он понюхал содержимое и с яростью швырнул бутыль об пол. Перепробовав все, что попалось ему под руку, Пашка со всей силы ударил кулаком по прилавку и, выскочив из магазина, наткнулся на светящуюся рекламу водки «Смурнов».
- Ах, так, - он схватил с земли булыжник и со всей силы швырнул его в плакат. Камень, стукнувшись о радостное лицо господина, собиравшегося выпить рюмку «Смурнова», полетел обратно, больно ударив хулигана по руке.
- Значит, вы со мной так! – злобно прошипел тот, - ну, я вам устрою!
Пашка сжал кулак, чтобы погрозить небу, но, увидев, что оно затянуто льдом, втянул голову в плечи. Так страшно ему еще не было, даже когда он труп матери из дома выносил. Он думал, что будет жить дальше под небом, с которого сыпется то снег, то дождь, то звезды падают иногда. Все ясно и понятно. Потом он тоже умрет, но это будет не скоро.
Почему-то Пашка был уверен, что после смерти попадет в теплое светлое местечко, и все будет тип-топ. Теперь же он понял, ничего хорошего не будет - лишь сплошной сумрак и застывшее небо.
«Хотя мать говорила, что есть надежда на лучшее, если кто-то за них молится. Она еще просила узнать про какую-то гору…» - Пашка встал рядом с покалеченным постером в ожидании прохожих.
В детстве он очень любил мать. Его первые воспоминания были связаны только с ней – пахнувшие душистым мылом руки, нежные мягкие волосы, щекотавшие лицо, когда она его целовала, ласковая улыбка, которую он чувствовал даже в намеренно строгом взгляде. Ему не хватало матери, и он скучал по ней даже дома, когда она была на кухне, а он в комнате. Отца не хватало тоже, но мальчик знал, что тот погиб под машиной, и его не вернуть. Конечно, была мечта о новом папе, но она так и не сбылась.
Маленький Пашка не любил гостей, потому что они забирали у мамы время, предназначенное для него.
- Иди, сынок, поиграй с новой машинкой, а мы немного посидим, - подталкивала его Антонина в комнату. Но он не уходил, залезал под стол, а когда подрос, начал садиться рядом со взрослыми. Заметив, что мужчины лихо опрокидывают в рот рюмку за рюмкой, Пашка решил, что такое поведение маме нравится.
Ему было десять лет, когда Антонина отдала его на пятидневку в интернат. Там впервые пацаны поднесли ему за знакомство стакан какой-то бурды. Сладкое вино Пашке понравилось, а состояние радости и веселья после выпитого еще больше. При каждой возможности он начал таскать у матери деньги и пропивать их с друзьями. Он ненавидел всех мужиков, строем проходивших через ее постель. Сначала Пашка плакал, кричал, потом пробовал их выгонять, но они брали его за шкирку и вышвыривали за дверь, как нашкодившего котенка.
Возвращаясь в интернат, мальчик изо всех сил качался в доморощенном тренажерном зале, чтобы исполнить свое заветное желание – разогнать пьяную шоблу из дома, что и исполнил, когда ему исполнилось пятнадцать.
На радость соседям, собутыльники Антонины с матерными воплями вылетели из квартиры. Потом они несколько раз пытались вернуться на насиженные годами места, но Пашка крепко держал оборону. Поменяв замки и забрав у матери ключи (она все равно почти не выходила из дому), он, став полновластным хозяином в доме, начал сам приносить в дом водку и закуску. Теперь его дружки сидели за покореженным кухонным столом, а мать, выпив свою порцию, прислуживала им, пока у нее были силы.
Уйдя в воспоминания, Пашка чуть не пропустил мужчину в пальто и шляпе, неожиданно вынырнувшего из сумрака.
- Мужик, стой! Ответь мне на вопрос, - он резко схватил прохожего за руку, но вместо руки ощутил твердый гладкий протез, - «наверное, инвалид», -мелькнула мысль.
- Что вам надо? – высоким голосом заверещал прохожий, - кто вам разрешил прикасаться к незнакомым людям?
- Прости, я не заметил, что ты инвалид. Не подскажешь, где здесь гора?
- Я не инвалид, я – пустой человек. Вы что, не видите?
- Нет, - замотал головой потрясенный Пашка, - как это, пустой человек?
- Вот так, - мужчина распахнул полы пальто – под ним было прозрачное, словно сделанное из пластика туловище, набитое старыми вещами. В неоновом свете постера блеснула хрустальная капля на подсвечнике, алмаз в кольце, серебряный оклад маленькой иконы.
- Вы и при жизни таким были? – от изумления Пашка перешел на «вы».
- Давайте присядем, молодой человек, и я расскажу свою историю, тем более что вы, очевидно, здесь недавно. – Мужчина запахнул пальто и, отойдя подальше от света, положил на асфальт платок, аккуратно сел на него и похлопал рукой рядом с собой, чем-то звякнув.
– Присаживайтесь, юноша. Конечно, сидеть здесь опасно, но может и пронесет. Сейчас большинство наших мучителей охотятся на идущих к горе.
Пашка уселся рядом с мужчиной.
- Меня зовут Сергей Анатольевич. – Мужчина сделал паузу, но, не услышав в ответ имени нового знакомого, выдохнул, - вы правы, господин инкогнито, здесь нет смысла называть имена, но я по-другому не могу. Воспитание, знаете ли.
Обращение «господин» расположило Пашку к набитому вещами мужику, и он пробурчал:
- Павел меня зовут.
- Итак, Павел, всю жизнь я занимался антиквариатом. Эта профессия, как и страсть к старым вещам, досталась мне в наследство по отцовской линии. Мой дед был потомственным офицером из порядочной дворянской семьи, но что-то в нем испортилось, и он нарушил клятву. Вместо того, чтобы верно служить царю и отечеству, подполковник царской армии перешел на сторону революционной голытьбы.
Его родню расстреляли, он же, купив поддельный паспорт, начал жить поддельной жизнью. Женился, правда, на бывшей дворяночке, не смог-таки смириться с немытой гегемоншей.
- С кем? – прищурился Пашка.
- Простите, Павел, не хотел вас обидеть, - испугался Сергей Александрович.
- Я и не обиделся, - Пашка удивился его реакции, - просто не понял, про кого вы сказали.
- Гегемоном называют рабочий класс, - смущенно пояснил мужчина. – В общем, взяли его на работу в управление, которое занималось описью конфискованных у господ ценностей. Ну, вы сами понимаете, сколько там было соблазнов для незрелой души. Дед, конечно, не удержался, и малую толику этих ценностей присвоил.
- Украл, - уточнил Пашка.
- Можно сказать и так, - вздохнул Сергей Александрович, чем-то бренькнув в легких. – Конечно, сразу он ими не воспользовался. Выждал несколько лет. За это время всех его товарищей расстреляли не без его, прямо скажем, участия. Потом дед сбыл царский перстенек одному немецкому коллекционеру, да так удачно, что смог безбедно жить на эти деньги аж до войны. Воевать он не пошел, купил индульгенцию и прожил с женой и двумя детишками в теплом тылу, где удачно завел связи с местными торговцами старыми вещами, которых в то время было множество. Постепенно он оброс мебелью, картинами, посудой, ювелиркой. Но все это, конечно, хранилось дома под тремя замками.
Вернулись мы с дедом в Петербург в шестидесятом году, мне тогда было пять лет. От нашей бывшей квартиры в центре города нам досталась лишь комната. Правда, потом дед квартиру расселил и привез свои сокровища. Радуясь как дитя, он развесил картины, расставил мебель и фарфор, запер драгоценности в сейф и … умер.
На юге осталась моя родная тетка с многочисленным потомством, но папаша рассудил, что если дедово наследство поделить на всех, то каждому достанется пшик, поэтому подделал завещание. Сестра получила лишь пару картин и яйцо Фаберже. И что самое удивительное, эта странная женщина совсем не обиделась на брата, наоборот, написала, что не ожидала такой щедрости и за все его благодарит. Впрочем, она была верующая, а все они не от мира сего, точнее, не от мира того, хотя и не от этого тоже. В общем, только теперь я понял, что лучше бы я был, как она. - Сергей Александрович окончательно запутался и замолчал.
Пашка тихонько толкнул его локтем в твердый бок, из которого вдруг раздался бой курантов. Они отбили шесть раз и замолчали.
- Мы можем узнать время! Ну-ка, встаньте! – Он распахнул пальто антиквара и начал высматривать часы. Наконец, на месте сердца показался кусочек маятника. - Надо же, вместо сердца часы! Попрыгайте, а? Может, там все утрясется, и мы узнаем время?
- Зачем вам время? Здесь его нет, тем более, что эти часы давно сломаны. Кстати, юноша, хочу обратить ваше внимание на то, что у всех пустых людей вместо сердца предметы. У меня часы, и это еще не худший вариант. Недавно я встретил одного знакомого антиквара. Так у него вместо сердца был слиток золота, что не удивительно. Ведь при жизни ради этого металла он был готов на все. Позже я увидел его еще раз и, представьте себе, он выглядел как приличный человек и уже не был прозрачным чучелом, набитым старым барахлом. Он торопился к горе и, несмотря на спешку, успел мне сказать: «Золото, деньги, вещи – это иллюзия, уводящая нас от Истины. Какой же я был дурак, что не хотел этого знать».
- Если вы набиты вещами, значит вы не пустой.
- Я тоже так раньше думал, - грустно улыбнулся мужчина. - Ошибался.
- А кто здесь еще находится кроме пьяниц, пустых людей и воров?
- Да все крещеные грешники, только каждый мучается по-своему, в зависимости от страсти, какую имел на земле. Очень трудно тем, у кого страстей было много. Они особенно далеки от горы.
- Что значит «особенно далеки»? Ведь все живут в одном городе?
- Здесь иное пространство и соответственно расстояния.
Пашка задумался, как вдруг увидел в небе летящую черную тварь, в ее лапах извивался кричащий человек. Юношу парализовало от страха. Замер и антиквар.
- Ненавижу всех! Гады! Сволочи! Есть хочу! В бордель хочу! Всех деньгами забросаю! – расслышали они слова жертвы, когда тварь, тяжело взмахивая огромными перепончатыми кожаными крыльями, пролетела над ними. Она посмотрела на застывшую пару людей полным ненависти взглядом. Пашке захотелось превратиться в песчинку, чтобы ветер подхватил его и унес как можно дальше и от этой твари и вообще из этого города. «К маме хочу», - мелькнуло в голове.
Когда тварь превратилась в черную точку на ледяном горизонте, Пашка отмер и посмотрел на пустого человека, который стоял с закрытыми глазами.
- Куда он его потащил? – молодой человек дотронулся до его холодной ладони и тот открыл глаза.
- Где-то за городом существует помойная яма, в центре которой есть огромная дыра. Говорят, что в нее мучители сбрасывают тех, кто так ничего и не понял. Там одно горе – черви, плач и скрежет зубов. Забыл вас предупредить, что когда появляются эти твари, бежать нельзя. Впрочем, вид их так ужасен, что большинство людей замирают, парализованные страхом. Поэтому, чтобы не видеть их, я закрываю глаза. Помните миф о медузе Горгоне?
- Нет, - раздраженно ответил Пашка. Его всегда злило, когда он чего-то не знал.
- Впрочем, это не важно. Слушайте дальше. – Сергей Александрович уселся на прежнее место. - После перестройки я открыл свой первый салон. Муравьишки-старички тут же проложили в него тропку, неся ко мне картины, вазочки, статуэтки.
Однажды в салон зашла чудом сохранившаяся настоящая дама. Ее саму можно было продать, как дорогой антиквариат. Прямая спина, идеально причесанные волосы, нитка жемчуга на черной стойке воротника. Морщин на ее породистом лице было столько, словно его постирали, а выгладить забыли. Она принесла небольшой портрет царицы Александры - супруги Николая II, в овальном багете с дарственной надписью. Мне впервые захотелось поцеловать женщине руку. Она молча протянула мне портрет и, пока я изучал его под лупой, смотрела в окно. И тогда я впервые честно назвал стоимость вещи. Я не мог обмануть эту женщину. Услышав сумму, она обласкала меня взглядом и сказала:
- Спаси Вас Господь, Сергей Александрович…. и она назвала известную дворянскую фамилию.
- Как вы сказали? – я был поражен.
- Я была знакома с вашим прадедом. И хотя была совсем малышка, я хорошо помню его лицо. Вы похожи на него.
- Но у меня другая фамилия.
- Мой дорогой, у меня тоже другая фамилия.
Портрет императрицы мгновенно исчез из моего магазина. За деньгами пришел бедно одетый юноша с чертами прекрасной дамы.
Дела мои шли в гору, я женился на дочери богатого человека, и вместе с тестем мы начали вершить, как нам казалось, великие дела. Моя жена была логопедом и никогда не оставляла своей работы, несмотря на то, что ни в чем не нуждалась. Она была редкой умницей. У нас родилась дочь, но страсть к вещам поглотила меня полностью. На семью я не обращал никакого внимания. Более того, жена меня страшно раздражала тем, что все время пеклась о каких-то неимущих семьях. Иногда она просила для них деньги. Я, конечно, ей отказывал - глупо заботиться о ком-то, кроме себя. Дочь выросла, и жена ушла, освободив меня от семейных дрязг и постоянных оправданий. Потом мне сказали, что она стала верующей.
Я построил роскошный дом и начал искать новую жену: молодую, красивую, страстную. Претенденток на мое состояние было множество: юные девы и светские хищницы, расчетливые студентки и известные актрисы. Пока я выбирал свой цветок из этого сомнительной свежести букета, мне стукнуло пятьдесят пять.
И вот однажды я встретил прекрасную розу – девушку не только красивую, но и прекрасно образованную. Она училась где-то в Швейцарии, знала три языка. Я влюбился и тут же сделал предложение. Она ответила согласием. Я потерял голову настолько, что перед свадьбой открыл перед ней сейф и показал оставшиеся от деда драгоценности.
О, как небрежно она перебирала бриллианты и сапфиры, я внимательно наблюдал за выражением ее лица – оно было безупречно равнодушно! Свадебный наряд был заказан в Париже, кружево для фаты плели на острове Мурана. Я сам поехал к известному ювелиру в Лондон за обручальными кольцами, а когда вернулся, то обнаружил пустой сейф, в котором стоял бокал с выдохнувшимся шампанским. Наверное, это был намек на меня. Я выпил шампанское и умер.
- Красивая история, как в кино. Она вас отравила?
- Нет, - покачал головой Сергей Александрович, - банальный инфаркт. Это теперь я понимаю, что умер не от любви к женщине, как мне хотелось думать, а от потери драгоценностей и от ущемленного самолюбия. Я осознал, что никогда никого не любил, кроме себя, разумеется. Что был жаден и корыстолюбив, хотя считал себя добрым, потому что всегда давал на чай официантам и делал щедрые подарки друзьям. Впрочем, я и тогда знал, что делаю это напоказ или по расчету.
- А я мать убил, - вдруг вырвалось из Пашки и, обняв пустого человека, он зарыдал. - Она колбасу не так порезала. Я ей велел тоненькими кружочками, а она ломтями покромсала. Тогда я от злости ее толкнул со всей силы, она руками взмахнула и упала, а головой об комод долбанулась. Я к ней кинулся: «Мама, мама, - кричу, – ты жива?» - а она так страшно молчит. Я ее любил больше жизни, а убил! А вы мне про какие-то бриллианты толдычете!
Антиквар прижал плачущего юношу к груди, и тот услышал звук, напомнивший ему писк надувной детской игрушки.
«Ути, ути, плывут гуси, а за ними дудки-утки» - вырвалась из тайников памяти песенка, которую напевала ему мама во время купания. Пашка вдруг вспомнил, как она подтолкнула к нему ярко желтую утку. Он сжал ее изо всех сил, и утка запищала. Испугавшись, что сделал птичке больно, он заплакал, а мать, смеясь, принялась его утешать.
Пашка помотал головой и, прогнав воспоминание, вытер слезы.
- Не плачьте, - участливо сказал антиквар, - главное, что мы не там, - он махнул рукой под ноги.
- Что вы меня жалеете? - Пашка вскочил на ноги. Ему вдруг с новой силой захотелось выпить. - Я сейчас сдохну, если не махну чего-нибудь. Слушайте, может, в вас флакон одеколона завалялся? Мне уже все равно, что пить.
- Во мне спиртного нет, да если бы и было, его все равно не достать. Вы что же, распилили бы меня ради выпивки? - обиделся Сергей Александрович и тут же расхохотался, обхватив голову руками. - На кого я обижаюсь? На такого же собрата по несчастью! А я еще думал, что стал добрее. Так и останусь пустым человеком.
- А что, вы можете измениться? – заинтересовался Пашка, забыв об одеколоне.
- Могу! Больше того, я уже изменился. Вы же видите, что у меня нормальное лицо, а ведь когда я сюда попал, оно тоже было набитым всякой дребеденью по самые глаза. Как же я мучился тогда. Ведь внутри меня собраны мои самые любимые вещи! Я страстно хотел дотронуться до них, - антиквар погладил рукой воображаемую вещь, - как это я делал постоянно при жизни. Но прикоснуться к ним я не мог! - его рука безвольно упала. – Страсть так меня жгла, что я уже был готов разрезать свою кожу. Я встал с ножом перед зеркалом, как вдруг увидел в области солнечного сплетения отражение золотого старинного креста, в центре которого на эмали был изображен распятый Господь. Я интуитивно перекрестился, и желание разрезать себя прошло. Мне стало легче.
- Значит, страсть можно победить, перекрестившись! – обрадовался Пашка. - Как там правильно креститься - слева направо или справа налево? - Он хотел перекреститься, но не смог поднять руку, которая налилась свинцовой тяжестью.
- Не получается, голубчик, - понимающе качнул головой антиквар, - то-то и оно, что дело не только в крестном знамении.
- Тогда в чем?
- Не могу сказать точно, но думаю, что в раскаянии, - он поправил шляпу, чем-то зашуршав, - мы находимся в замечательном месте в этом отношении, ведь там, внизу, раскаяться невозможно.
- А что возможно?
- Зреть прожитую жизнь и скрипеть зубами от бессилия что-либо изменить.
- Да где же ваш крест?! – закричал Пашка. - Он распахнул пальто на антикваре ожившими руками и толкнул его к фонарю.
- Крест завалило, его искать бесполезно, - Сергей Александрович принялся застегивать пуговицы плохо гнувшимися пальцами, - а от света, юноша, держитесь подальше, если не хотите попасться на глаза твари, подобной, что вы видели. Перед тем, как мы попрощаемся, я все-таки договорю, - он справился с последней пуговицей и засунул руки в карманы.
Одетый во все черное, в высокой шляпе пустой человек напоминал нахохлившегося ворона.
- Так вот, раньше я был словно заляпанный грязью сосуд. Но день за днем, час за часом я пересматривал прожитую жизнь, переосмысливал ее, отмывая слезами каждый неправедный поступок, каждое грубое слово, каждую лукавую мысль, бессмысленный смех. Я становился все чище и, наконец, стал прозрачным. Мне все меньше хотелось наслаждаться обладанием вещей внутри меня. Когда ко мне вернулось лицо, я понял, что иду в правильном направлении. Надеюсь, когда-нибудь, я обрету прежний облик. Конечно, не без помощи тех, кто за меня молится.
- А что мне делать? – Пашка с надеждой посмотрел на Сергея Александровича.
- Главное, не отчаиваться. Ничего не бояться и научиться любить ближних. Ведь мы попали сюда только потому, что этому не научились. Мы отлынивали от заботы о близких, презирали неудачников, завидовали успешным. Мы суетились, ублажали тело, любили деньги и вещи, делали все, чтобы оттолкнуть от себя Любовь. И здесь наш последний шанс ее обрести.
Вы когда-нибудь играли в нарды, Павел? – неожиданно сменил он тему.
- Конечно! – небрежно бросил Пашка, - простецкая игра: бросай кубик и двигай фишки.
- Когда-то я тоже играл в эту игру. Сначала она казалась мне бессмысленной, потом я увлекся и начал подолгу просчитывать каждый ход – мне казалось, что выигрыш зависит от моей логики. Но потом я заметил, что на исход игры не влияет ни расчет, ни логика, ни выпавшие очки. Как бы ни складывалась игра, идут соперники рядом или с большим отрывом друг от друга, как правило, разница в конце в одну - две фишки.
- И что это значит?
- Первые станут последними, а последние – первыми… Философская игра нарды, - улыбнулся Сергей Александрович. - Простите, юноша, мне пора. Эту особу я, кажется, знаю, - он заторопился прочь, заметив идущую к ним высокую женщину в дорогой шубе.
- Но вы не рассказали про гору, - крикнул ему в спину Пашка, - но тот, позвякивая на ходу, быстро удалился.
«Красотка или страшненькая?», - Пашка прищурился.
Когда женщина подошла ближе, он с ужасом увидел, что у нее нет лица. Точнее, вместо него был гладкий овал, обрамленный вьющимися волосами, с глубокими ямами вместо глаз и провалами на месте носа и рта.
Схватив его за руку, она спросила старческим голосом:
- Вы не знаете, как пройти к косметическому салону?
Вырвав руку, Пашка нервно хохотнул:
- Мадам, какой салон? Вы понимаете, где находитесь?
- Вообще-то не очень, - женщина растерянно оглянулась, - дело в том, что я редко хожу пешком. Я сегодня проснулась, стала звонить шоферу, чтобы он подогнал машину к подъезду, но мне никто не ответил. А у меня запись в салоне красоты. Надо подкачать губы, потому что они начали сдуваться.
- Мадам, у вас вообще нет рта, - опешил молодой человек, - вы в зеркало перед выходом смотрелись?
- Зеркало испортилось, - капризно сказала женщина, - в нем отражается какой-то гладкий кокон с провалами, а я точно помню, что у меня прекрасное дорогое лицо.
- У вас и есть кокон, посмотритесь в витрину.
Женщина последовала его совету и, гордо вскинув голову, принялась рассматривать себя в ближайшем стекле.
- Ничего не понимаю. Наверное, я сплю, - она ущипнула себя за руку. - Нет, не сплю! – закрыв лицо руками, она заплакала. - Какой ужас! – сквозь рыдания разобрал Пашка.
- Мадам, успокойтесь. Вы где живете? Давайте я вас провожу. Здесь опасно находиться на улице. - Павел отвел незнакомку подальше от освященной витрины.
- Да, да, проводите меня, я живу за углом, - та повисла на его руке, - помогите мне, и я вам заплачу. У меня есть деньги! У меня всегда при себе целая куча денег. Вам в какой валюте?
Услышав про деньги, Пашка горько усмехнулся. При жизни он бы с радостью взял их у богатенькой дамочки. Но сейчас… А выпить у вас есть? – без особой надежды спросил он.
- Конечно! Полный бар, - гордо ответила она, - виски, коньяк, бренди, водка. Вы какую водку предпочитаете? Цитрон или простую?
- Мне все равно, - жажда алкоголя начала терзать Пашку с удвоенной силой. - Вас как зовут? – стиснув зубы, он взял безликую особу под локоток и еле удерживаясь, чтобы не бежать, повел ее в сторону указанного дома.
- Алиса, - всхлипнула женщина.
- А по отчеству? – опрометчиво спросил Павел.
- Зачем вам мое отчество? Я что, так старо выгляжу? – дама привычным жестом поправила прядь волос не то седого, не то пепельного цвета. - Ах, да, у меня нет лица! – опять зарыдала она, сотрясаясь всем телом.
- Где ваш бар? – Пашка, сгорая от нетерпения, вошел в дом вслед за Алисой.
Хозяйка, жеманно скинув шубу, неторопливо пошла в глубь большой, дорого обставленной квартиры. Открыв дверцу бара, она задумалась.
Пашка заглянул внутрь через ее плечо, присвистнул и отодвинул даму в сторону. Не глядя на этикетки, он схватил первую попавшуюся бутылку и начал свинчивать крышку, но в заморской посудине что-то заело. Не раздумывая, гость шарахнул горлышком об угол буфета и, расплескав половину содержимого на ковер, с размаху влил в себя оставшуюся жидкость. В бутылке была вода. Увидев его лицо, Алиса выбежала из комнаты.
Пашка не стал распечатывать другие напитки, ему все было ясно. Сжав руками голову, он заметался по комнате и бросился к окну. «Выброшусь», -мелькнула мысль, и тут Пашка увидел, как под обледенелым небосклоном к нему на огромной скорости несется огромная черная тварь с загнутым острым клювом. «Сейчас она разобьет стекло и меня сожрет или утащит в яму. Что делать?» - он закрыл глаза, чтобы не впасть в оцепенение под страшным взглядом и вдруг вспомнил! «Только бы получилось»! - Пашка широко перекрестился, и в этот момент тварь, собиравшаяся ударить клювом в стекло, резко затормозила и, кинув на юношу полный ненависти взгляд, взмыла вверх с жутким воем.
«Пронесло, - Пашка вытер пот со лба дрожащими руками, - как в фильме ужаса». Жгучее желание выпить исчезло вместе с тварью.
Хозяйку он нашел в будуаре.
- Вот, все мои крема испортились, - она протянула ему золотую баночку, - как мне теперь быть? Ведь я должна ухаживать за своим лицом.
- Мадам, очнитесь, у вас лица нет. Вам крем больше не нужен. Вы и так похожи на фарфоровое яичко, только с прорезями.
- Яйцо с прорезью, - печально повторила за ним Алиса, - выглядит, как детская копилка. Дети… Их у меня не было. Они вредны для фигуры.
«Дамочка-то с приветом, надо ей объяснить, что к чему», - Пашке стало жаль эту непонятную женщину без возраста с голосом старухи.
- Мадам, вы должны понять, что с вами случилось и куда вы попали, - он сел напротив хозяйки в кресло, обтянутое белым шелком.
- Я помню, что делала очередную подтяжку лица, уснула под наркозом и не проснулась. Врач меня предупреждал, что в моем возрасте так часто пластику делать нельзя - сердце и сосуды уже не те. А я настояла и даже подписала документ о том, что беру ответственность за все последствия операции на себя. Если бы я знала, что они будут такими!
Пока Алиса изливала душу, Павел рассматривал комнату, которой могли позавидовать многие состоятельные женщины – везде белый и кремовый шелк, тонкие, ручной работы ковры, изящные безделушки, множество зеркал в прекрасном багете. Чувствовалось, что их обладательница постоянно собой любовалась. Но больше всего его воображение поразила стерильная чистота: на мебели и на коврах - ни пятнышка, на столе - ни пылинки.
- У меня была отличная прислуга, - проследила за его взглядом Алиса, вижу, вам понравилась эта комната. Кстати, как ваше имя?
- Павел.
- Павлик, милый, вы еще не видели моей столовой, а какая у меня ванная! Пойдемте, покажу, – дама вскочила с дивана, но, наткнувшись взглядом на зеркало, осела. – Какой ужас, - прошептала она, - я опять забыла, что потеряла лицо. - Алиса провела рукой по натянутой коже. – Еще вчера о таком гладком лице я и мечтать не могла, а сегодня я его ненавижу! Я готова его расцарапать, разорвать! Нет! Мое любимое, ненаглядное лицо я не могу увечить! Я должна найти врача и вернуть себе прежний вид. Если бы вы знали, какой красавицей я была, несмотря на свои шестьдесят три, - вылитая Шерон Стоун. – Проговорившись о возрасте, она прикрыла ладонью щель рта и фальшиво засмеялась, - не слушайте меня, Павлик. Я хотела сказать тридцать пять, больше мне и не давали. - Она пошла по комнате, разворачивая зеркала амальгамой к стене, - пока я такая уродина, зеркала мне не нужны. Как вы думаете, я смогу найти здесь первоклассного пластического хирурга?
- И не одного, - с усмешкой сказал Пашка, - в таком месте их должно быть множество. Ладно, Алиса без лица и без отчества, я пошел. Мне еще надо про гору разузнать. Счастливо оставаться.
- Что значит пошел? Я вам еще свои фотографии не показала. У меня с каждой свадьбы по альбому, а замужем я была пять, - она пошевелила губами, что-то подсчитывая, - нет, семь раз, если не считать этот дурацкий брак с московским рокером. Хорошо, что я вовремя одумалась, а то бы он пустил все мои нажитые красотой деньги на пабы и мотоциклы. А мой последний муж, психолог, был моложе меня на двадцать лет. Мы с ним недавно развелись.
- Все это очень интересно, но мне надо идти, - начал злиться Пашка.
- Что значит идти? Вы забыли, что я вас наняла!? – закричала дама, и ее лицо стало похоже на венецианскую маску с кривым ртом.
- Вам это показалось, а когда кажется – креститься надо! - Павел перекрестился.
- Я тоже так умею, - дама хотела коснуться лба, но ее правая ладонь повисла как тряпочка. – Странно, - она потрясла рукой, - раньше у меня получалось. Я ведь иногда в церковь ходила. Свечи ставила, записки подавала. Даже на службе несколько раз отстояла, когда была замужем за врачом. Он был религиозный человек. Все просил меня исповедаться, обвенчаться со мной хотел. Но я с ним не долго прожила, скучно стало. Представляете, Павлик, он мне говорил, что жена должна слушаться мужа. Ужас! Я ему так и сказала: «Петр, ты ужасный человек, я ухожу от тебя к другому».
- А он что?
- Я не помню, впрочем, это совсем неважно.
- Я пошел, - поднялся Пашка.
- Не уходите, я боюсь оставаться одна, не бросайте меня, - заканючила женщина.
- Ладно, дайте ручку, - он написал на листке адрес, - если совсем невмоготу станет, приходите к нам.
- А можно прямо сейчас? – Алиса подняла к нему лицо, и Пашка увидел на дне глазниц старушечьи, полинявшие от возраста глаза, но взгляд их не был ни добрым, ни мудрым, ни глубоким. Он был просто пустым.
- Алиса Батьковна, вы сейчас лучше отдохните, поспите. - Он решительно вышел из квартиры, запечатав свой уход хлопком двери.
На улицах ничего не изменилось - так же светились постеры и витрины, ветер бросался грязью и песком, затянутое льдом небо наводило страшную тоску.
Пашке захотелось рухнуть на землю, закрыть глаза и проснуться в своей грязной квартирке на продавленном диване или в ванной, выпить рюмашку холодной водочки, хрустнуть крепким соленым огурчиком. Он сглотнул слюну.
«Да что же это я разнюнился? – юноша помотал головой, прогоняя заманчивые образы, - из-за этой дряни я мать убил! Наливал ей водку, вместо того, чтобы спасать, - Пашка прикусил до крови губы. - Мамочка, прости меня за все: за водку, за вечные попойки, за грубость, за побои. Я ведь тебя люблю. Ты у меня единственный родной человек, а я так с тобой поступил. Да я гад последний. И правильно будет, если мучители меня еще глубже засунут. Там мне и место - на самом дне! - Он беззвучно заплакал. – Встану посреди улицы, и буду их ждать».
Пашка закрыл глаза, раскинул руки и застыл крестом. Жажда выпивки накинулась на него с новой силой.
- Сынок, ты чего чудишь? – раздался рядом старческий голос.
Пашка приоткрыл один глаз – внизу маячила крохотная старушонка - божий одуванчик в беленьком платочке.
- А ты почему одним глазом смотришь? Второй-то у тебя не работает, что ль? – старушка зачем-то дернула его за штанину.
Открыв второй глаз, Пашка хотел послать подальше любопытную бабулю, но вовремя вспомнил про гору.
- Все у меня работает, бабуся.
- Вот и хорошо, - обрадовалась та, - а теперь ручки-то опусти и пойдем отсюда подальше, пока вороны-бороны не налетели. Или ты на подвиг решился? – с хитринкой посмотрела она на юношу.
«Вот это глаза! – поразился он, - молодые и мудрые. Что она с такими глазами здесь делает?»
- Тебя жду, внучек, что мне еще здесь делать? – старушка взяла Пашку за руку и повела за собой, - давно вас с Антониной поджидаю.
- Откуда ты мать знаешь?
- Бабушка я ее, а твоя, значит, прабабушка. Мне Господь положил вас дождаться, а что дальше будет, мне неведомо. Не мое дело вопросы задавать.
- Бабушка, давай я тебя на руках понесу, - Пашка подхватил старушку, которая оказалась весом с горошину.
- Ну неси, сынок, неси, замаливай грехи, - вздохнула та, - как же ты на мать руку-то поднял? Если бы не муж мой, твой прадед, ты бы сейчас в другом месте находился.
- Там? – Пашка кивнул на землю.
- Если бы. Там плач и скрежет зубов. Есть места и пострашнее. Там ни плача, ни скрежета, ни звука, - старушка перекрестилась. - Господи помилуй!
