Замёрзшие небеса
- Мать, ты спишь? Смотри, кого я привел? – закричал Пашка, входя в квартиру.
- Я не сплю, сынок, - Антонина вышла из комнаты с тряпкой в руках, - вот решила прибраться. Бабушка, родная! – увидев старушку, появившуюся из-за Пашкиной широкой спины, она бросилась к ней. - Это же моя баба Женя!
В комнате, присев на застланный диван, баба Женя погладила по голове приникшую к ней Антонину:
- Поплачь, поплачь, деточка. Слезы грязь из души вымывают.
- Бабушка, мне так стыдно, - всхлипывала та, - я ужасную жизнь прожила, ничего хорошего в жизни не сделала.
- Не нам тебя судить, - баба Женя промокнула ей слезы концом платка. – Вот то, что ты за нас с дедом не молилась, это плохо. Слава Богу, дед-то наш из поповской семьи, у них там все аж до седьмого колена дьяконы да иереи. Даже один архиепископ был. Дед-то тоже хотел Господу служить, да времена лихие настали. Слава Богу, хоть живым остался.
- А с нами что будет, бабушка? – не выдержал Пашка.
- Это мне не ведомо. А ну-ка перекрестись, - вдруг сказала она Антонине, но у той не получилось.
- Руки, словно каменные, - пожаловалась она, и тут же взяла со стола пепельницу.
- Дело-то, родная, не в руках - в тебе. Вот как сможешь в любое время крестное знамение на себя накладывать, значит, и к горе можно идти.
- Мать, давай, на кухню переберемся, выпьем по рюмашке за встречу, - забылся Пашка.
- Ты о чем, сынок? – прошептала она. - Ты душу мне не береди, я ведь очень выпить хочу.
- Прости, мать. Эта зараза в меня, как ржавчина в железо въелась, - Пашка обнял ее и громко сказал, - баба Женя, иди к нам, будем чаевничать.
- Вы пейте, а я свое отъела и отпила, - улыбнулась старушка.
Напившись чаю, Антонина с любовью посмотрела на старушку:
- Бабуля, ты меня все время здесь ждала?
- Зачем здесь? У Господа обителей много. Где мне положено, там и ждала, а потом дверка открылась, и я пряменько сюда и вышла. Иду к вашему дому, смотрю, внучок истуканом посреди улицы застыл. Так и встретились.
- Бабуля, а где мама моя? Она ведь умерла, когда мне десять лет было. Отец четыре года вдовцом продержался, потом женился на Клавдии из соседнего подъезда, тут-то мое привольное житье и закончилось. Скрутила его Клавка, свертела, под каблук положила и ногой притопнула. Так отец всю жизнь под ее каблуком и прожил. Меня она через год в краже обвинила: засунула мне под матрас сережки золотые, которые ей отец на свадьбу подарил и вызвала милицию. Серьги нашли, меня в детскую комнату на учет поставили. Отец поверил, что я воровка, выпорол меня и сказал, - «еще раз украдешь – убью».
- А ведь мы с дедом-то ему говорили, чтоб он потерпел, не женился, пока тебя не вырастит, - горестно поджала губы баба Женя, - хотели тебя к себе забрать, так ведь батька твой не отдал, сказал, старые вы, не справитесь. А мы ведь пятерых детей вырастили и тебя бы с Божьей помощью на ноги поставили, честь твою сохранили и замуж за хорошего человека выдали. С Богом-то все возможно. Это без Него жизнь наперекосяк.
- Мама, а что с тобой дальше было? – поторопил Пашка Антонину.
- Вскоре у Клавки кольцо золотое исчезло - она золото очень любила, как войдет в ювелирный отдел, так вся трясется – я дожидаться не стала, пока она отцу о пропаже скажет и милицию вызовет, вещички собрала и в Питер рванула на ближайшей электричке. Жили-то мы в области. Вышла на вокзале – куда идти, не знаю.
- Не знала она, - вскинулась баба Женя, - могла бы к нам с дедом приехать-то, всяко ближе, чем до Питера. Так тебя же в красивую жизнь потянуло, а не в деревню к старикам. Да что говорить-то, даже хоронить нас ты не приехала. Мы с дедом твоим в один день умерли, как в сказке, - улыбнулась старушка, сразу помолодев. – А мать твоя в светлом месте живет, может, когда-нибудь вы и свидитесь.
Виновато посмотрев на бабушку, Антонина продолжила:
- На вокзале ко мне сразу тетка подскочила, осмотрела меня с головы до пят, только в рот не заглянула и предложила комнату у нее снять незадорого. Я ей говорю – «у меня денег нет», а она в ответ – «отработаешь».
- Знаю, какую работу она тебе нашла, - тяжело вздохнула баба Женя, - а представь себе, Тонечка, кабы ты из дома не сбежала, потерпела бы мачеху – жизнь бы твоя по-другому сложилась. И твоя и сыночка. Не один был бы у тебя сыночек-то. Сколько абортов ты сделала? Считала? – старушка пронзительно посмотрела на Антонину.
- Я бы теперь совсем по-другому жила, - зарыдала та.
- Так другой-то жизни у тебя не будет. Ты что, думаешь мучители с когтями и крыльями - это самое страшное? Вот и нетушки. Самое страшное - один на один со своей прожитой жизнью остаться, понять, что ничегошеньки изменить ты уже не можешь: ни прощения поспросить у тех, кого обидела, ни добром зло покрыть.
- Знаю, бабуля, о чем ты говоришь, - Антонина глотнула чаю, чтобы успокоиться.
- Откуда? – впился в нее глазами Пашка, - ты же из дома не выходила.
- Ты ушел, сынок, а я прилегла отдохнуть. Глаза закрыла и вдруг увидела всю свою жизнь от рождения до смерти. Как будто я сверху смотрю на землю и вижу каждый свой поступок: и те, что я сделала и какие не сделала, но хотела или думала о них. Больше того, видела я жизни всех людей, с которыми столкнулась даже на секундочку. Выглядели наши жизненные пути, как огромная сеть, накинутая на земной шар. Увидев это, я поняла, что все люди между собою связаны, от негра в Африке до русского бомжа. Потом проснулась, прибралась немного и опять легла. И тут всю свою жизнь увидела, как в фильме на быстрой перемотке. И не было в ней ничего хорошего, кроме моего и твоего, Пашенька, детства. А сколько людей я обидела, скольким женам горе принесла, сейчас бы каждой ноги целовала, прощение просила.
- Простите, что без звонка, но он не работает, - на пороге кухни появилась женщина без лица в шикарном манто из рыси. Антонина вскрикнула, Пашка тяжело вздохнул, и только баба Женя приветливо ответила:
- Проходи, дочка, садись. Чаю хочешь?
Дама брезгливо огляделась и уселась на свободный стул, предварительно протерев его салфеткой.
- Алиса, - она протянула Антонине руку, не менее морщинистую, чем у бабы Жени.
- А по отчеству вас как? – та осторожно дотронулась до кончиков пальцев с невероятно длинными красными ногтями и поставила перед гостьей чистую чашку.
- Нет у меня отчества, не помню я его, а посуду надо лучше мыть, - она вернула чашку хозяйке.
- Конечно, конечно, сейчас помою, - вскочила Антонина, но Пашка ее удержал.
- Здесь, мадам, слуг нет. У нас самообслуживание.
По гладким щекам Алисы покатились слезы:
- Извините, вы, конечно, правы. Это нервы. Вы не представляете, что я пережила. Сначала я все-таки решила найти салон. Не могу же я ходить с таким лицом, - она на секунду задумалась, - точнее без него. Шофера и машины по-прежнему нет, - доверительно сообщила она Пашке. – Освящение на улице ужасное, пылища страшная, мне чуть глаза грязью не запорошило, прохожие какие-то странные: один бежит со всех ног, другая застыла истуканом посреди улицы с открытым ртом. Я ей прямо в ухо кричу: «Где здесь ближайший косметический салон?», а она глазами вращает, но молчит.
- Что же ты, Алевтина Андреевна, от своего отца-то отказалась? – вдруг заговорила баба Женя.
От неожиданности Алиса резко качнулась, чуть не упав с расшатанного стула.
- Евгения Семеновна? Вы?! – она прищурилась, чтобы лучше разглядеть старушку, - точно, вы. Я ваш голос с детства помню.
- Если у тебя такая память хорошая, что ж ты имя отцовское позабыла? Я с ее родителями в одном селе жила, - пояснила баба Женя изумленным Антонине и Пашке, - отец-то ее всю войну прошел, героем вернулся. Потом в нашем колхозе лучшим трактористом стал. Вкалывал с утра до ночи, чтобы жене и детям жилось припеваючи. Да только бросили его детишки, когда подросли. Школу закончили и в Одессу уехали. Ваня, брат-то твой, писал родителям, деньги присылал, а ты, как в воду сгинула.
- Закружила-завертела меня жизнь, баба Женя, - закатила глаза Алиса, - молодые капитаны в белоснежных кителях… Мне как восемнадцать исполнилось, так я сразу замуж за одного из них и вышла. Муж - в рейс на полгода, а я - на учебу. А когда он домой из плавания возвращался, то баловал меня, как отец.
- Говорила я Андрею, - «не балуй девку, спортишь», - вздохнула старушка.
- Одевал меня мой капитан, как картинку, все завидовали. А после училища меня распределили продавщицей в большой универмаг. Его директор, увидев меня, влюбился с первого взгляда, ведь я была очень хорошенькая. Это я после тридцати красавицей стала, - дама по привычке бросила на Пашку кокетливый взгляд. «Бедняжка», - ухмыльнулся тот про себя. – Я с капитаном быстренько развелась и вышла замуж за Сему, который тоже развелся со своей толстухой Соней. Соня его была прямо ненормальная, - в голосе дамы зазвучал одесский акцент, - несколько раз она драла мне волосы, а однажды налила на пороге нашего дома подсолнечного масла. Я сломала ногу и хотела ее в тюрьму засадить, но Сема меня отговорил, потому что Сонька что-то знала о его делишках в универмаге, чем и стала его шантажировать. «Вернись ко мне, - говорила она ему, а то сядешь за решетку и никому не достанешься». Пришлось Семе со мной развестись и жениться обратно.
Пока шла эта катавасия с разводом, я познакомилась с Петром, хирургом, доктором медицинских наук из Ленинграда. К счастью, он был свободен, и мы могли спокойно строить семью в его большой квартире в центре города. Я работала заведующей торговой базой и прекрасно зарабатывала. Зато муж приносил в дом в основном коньяки и шоколад. Зарплата-то у врачей копеечная. Петр был гораздо старше меня, и со временем это все испортило. Мне страстно хотелось развлекаться, ходить в кино, в рестораны, на выставки, а он после работы оседал дома, и никуда его было не вытащить. «Сходи без меня, Алисонька», - просил он, когда я звала его на очередное мероприятие. Что мне оставалось? Я шла. Красивая, одинокая. Мужчины, естественно, не давали мне проходу. Однажды на выставке андеграунда ко мне подошел Гоша, молодой художник. Мне тогда было около тридцати пяти, ему тридцать. Посмотрев друг другу в глаза, мы поняли, что нас посетила любовь.
Баба Женя с жалостью посмотрела на Алису, но промолчала.
- Вскоре началась перестройка. Открыли церкви, и Петр вдруг ударился в религию: посещал службы, заполонил дом иконами. Потом и меня начал звать в церковь, заговорил о венчании. В общем, я поняла, что мы стали совсем чужими людьми, и решила с ним развестись. Он уговаривал меня потерпеть, смириться. Пришлось рассказать ему про художника. Никогда не забуду его лицо в тот момент. В глазах плескалась такая боль, что мне стало его жалко. Он был порядочный человек и безропотно разменял нашу квартиру на две однокомнатных.
Гоша с утра до вечера творил, а я, так как базу закрыли, начала ездить в Польшу за товаром. Через год мне удалось открыть первый коммерческий магазин. Гоша к тому времени исписался, его картины никто не покупал, и мы расстались. Разводиться нам не пришлось, так как паспорта мы не штамповали.
В сорок лет судьба преподнесла мне настоящий подарок в виде Бориса. Он предложил мне услуги по охране моих магазинов. Увидев его громадную фигуру и мужественное лицо со сломанным носом, я не смогла отказаться. Вскоре я так им увлеклась, что решилась на первую пластическую операцию по увеличению груди и подтяжке ягодиц. Борис пришел в восторг от моей обновленной фигуры и сделал мне предложение. Наш бизнес процветал, мы были счастливы. В середине 90-х годов, похоронив почти всех друзей, Боря официально открыл свое охранное агентство. К тому времени мы жили в огромной квартире в центре. Кстати, по случайному совпадению, она включала в себя бывшую квартиру моего верующего хирурга.
Боря очень следил за своей внешностью: ходил в тренажерный зал, на массажи, соблюдал диету. В общем, выглядел великолепно, поэтому мне приходилось изо всех сил ему соответствовать. На серьезную пластику я летала в Швейцарию, а мелкую реставрацию делала в Москве.
Детей у нас не было, я не хотела портить фигуру, а Боря боялся, что при его работе они вырастут без отца. Но когда опасные годы миновали, он отмыл капитал и заговорил о наследниках. И тут выяснилось, что я не могу иметь детей. Безвредные, как мне говорили врачи, гормональные препараты убили во мне нужные для беременности клетки.
«Бесплодная смоковница», - вздохнула про себя баба Женя. Она прикрыла глаза, вспоминая молодые годы.
Жила она тогда в большой деревне, которую после революции превратили в колхоз. Дом Евгении и Василия Поповых стоял между домами Ложкиных и Кузнецовых, которые издавна дружили между собой. У Ложкиных первым родился сын Андрей, у Кузнецовых дочь Ефросинья. Как тогда водилось, родители сговорились поженить детей, когда те вырастут.
Андрейка и Фрося вместе росли. Летом вместе носились босиком по деревне, вместе прыгали в реку с высокого обрыва, вместе получали нагоняи. Баба Женя помнила, как они важно шли в первый класс с одним портфелем на двоих.
Свадьбу сыграли сразу после школы, не стали ждать положенных восемнадцати. Молодым от колхоза подарили свежеструганный сруб. Андрей с отцом и с тестем довели его ума - получился просторный дом, в котором через положенный срок Фрося родила сыночка Ванюшу. А через три года началась проклятущая война и, поцеловав сына в лобик, Андрей Ложкин ушел пехотинцем на фронт. Ефросинья ревмя ревела. Знала, что пехота – верная смерть.
Всю войну молились деревенские бабы за своих солдат. Церковь сожгли еще в двадцатых, поэтому собирались на молитву у бабы Жени, тогда еще тетки Евгении. И молились за мужиков и трудились за них, отдавая последние силы колхозу, который кормил фронтовиков.
Мужья, по милости Божьей, вернулись домой, а то, что кто-то без ноги или без руки, так это ерунда, главное - живые. Андрей с войны пришел целехонек, пара контузий не в счет. Недельку посидел дома, полюбовался на сына и на жену, укрепил все, что за войну развалилось и вперед на трактор: сеять, пахать, убирать, народ кормить.
Вторую беременность Фрося Ложкина перенесла хуже, чем первую – сказались голодные годы и тяжелый труд. Рожала в областной больнице, откуда счастливый отец получил жену и кулек с недоношенной дочкой, которую назвал Алевтиной в честь медсестры, спасшей ему жизнь. Но об этом он не любил говорить, а Фрося не расспрашивала, Алевтина так Алевтина.
На материнском молоке девочка быстро окрепла, налилась, как спелое яблочко. Ручки, ножки в перетяжечках – загляденье. Отец души в ней не чаял. Как придет с работы, сразу к дочке, на руки берет, что-то шепчет, гулит: «Алевтина, Аленька, мой цветочек Аленький».
Ефросинья даже ревновать начала мужа к медсестре, чьим именем дочь согласилась назвать, хотела подпоить его, да и выведать все про ту, но Евгения ее отговорила: «Мужиков лучше ни о чем не пытать, мало ли что на войне могло случиться. Чай, все живые люди». Фрося тогда ее послушала, перетерпела и правильно сделала. Андрей вскоре упокоился, к сыну потянулся, но дочь все равно баловал без меры. Бывало, возьмет на трудодни рулон ситца и говорит: «Шей Фрося наряды, чтобы вы у меня самые красивые на деревне были!» Муж велел – надо исполнять. Но у Ефросиньи времени хватало только на дочкины платья, на себя не оставалось.
Алевтина с детства ходила нарядная, как кукла. Сначала радовалась обновкам, потом привыкла, загордилась, нос стала задирать. А когда подросла, то решила, что в деревне ей не место.
Брат ее Иван с детства бредил морем. Непонятно, откуда это в нем взялось среди полей и лесов. Моря-то он в глаза не видал. Правда, несколько раз Ваня ездил с отцом на Ладогу, может, там его и зацепило. Озеро-то - ни конца ни края не видать, волны в полный рост. Отправил после школы он документы в Одесскую мореходку и вскоре получил оттуда вызов.
Провожали Ивана всей деревней. Ефросинья радовалась за сына, а Андрей переживал, думал, «что лучше бы ему в армии отслужить, да домой вернуться, хлеб растить, людей кормить. Где родился, там и пригодился, как говорится. Ну, да ладно. Главное, что любимица дочка рядом. Надо ей жениха подходящего подобрать, замуж выдать, а там внуки пойдут – старости утешение».
Но у Алевтины были другие планы. Вскоре после отъезда брата собрала она потихоньку вещички и уехала к нему в Одессу. Родителям только записка на столе осталась: «Жить в деревне не могу, устроюсь, напишу». Прочитал Андрей это письмецо и на глазах жены поседел. Так больно ему не было, даже когда после боя осколок из тела без наркоза вынимали. «Сам виноват, - сказала ему тогда Евгения, - я тебя предупреждала – не балуй дочь». Ефросинья после побега дочери лишь вздыхала да молилась тайком.
Иван - молодец, всю жизнь родителей поддерживал и похоронил достойно, а Алевтина так ни разу в селе и не появилась. Хоть и младше меня были Ефросинья и Андрей, а прибрал-то их Господь раненько. «Да и слава Богу, узнали бы они о жизни любимой дочки, так еще раньше в могилу бы ушли, - баба Женя взглянула на заливающуюся соловьем Алису, - долго ей, безликой, здесь сидеть придется, и не стыдно же такую правду о себе рассказывать».
Пашке надоело слушать историю чужой жизни, и он начал демонстративно зевать, а вот Антонина ловила каждое слово. Прежде, глядя на таких шикарных дам (отсутствие лица не делало Алису менее значительной личностью в глазах Антонины), она была уверена, что те гораздо лучше ее - горькой пьяницы и распутницы. Почему-то Антонине казалось, что холеные богатые женщины всегда ведут правильную, даже праведную жизнь, недаром Бог так щедро одаривает их всяческими благами. Теперь же, слушая Алисины откровения, она начала понимать, что они мало чем отличаются. Обе прожили путанную жизнь в поисках лучшей женской доли. Только Антонина искала свое счастье в пьяном угаре среди спившихся мужичков, а Алиса шла по мужикам, словно бронетранспортер по полю военных действий, давя зазевавшихся солдат.
«Одинаковые мы, раз в одно место попали. И Пашка мой, и баба Люся, и грузчики – все мазаны одним миром. Это мы при жизни выглядели по разному: прятались, кто за бутылкой, кто за книжками умными, кто за богатством, кто за красивыми словами, а на деле - все мы слабые, грешные люди». Это открытие потрясло Антонину не меньше, чем увиденное во сне откровение.
- Лучше бы ты, Алевтина, в своих амурах батюшке покаялась. Глядишь, и была бы с нормальным лицом, - не выдержала баба Женя.
- Может, вы и правы, - неожиданно согласилась Алиса, поникнув головой. – Всю жизнь я обманывала: мужей, покупателей, поставщиков и, самое главное, себя. Думала – если буду красивой и молодой, то буду жить счастливо. А счастье мое словно тень оказалось – вроде вот она, рядышком, только ногой наступить, а никогда ее не догонишь.
Борек меня бросил, ушел к любовнице, она ему, оказывается, давно двоих детей родила. Ушел, честно оставив мне половину всего движимого и недвижимого. Я с горя сразу в Швейцарию махнула, лицо заказала, как у Шерон Стоун.
Домой вернулась, куда не посмотрю – везде эта Шерон, а меня нет, исчезла, словно и не было никогда. Хорошо, что фотографии остались. Я каждый день их рассматривала, чтобы с ума не сойти. Потом подруги мне известного психолога посоветовали. Звали его Анатолий, он-то меня от психушки и спас. Я в него влюбилась с первого взгляда, а он оказался большим поклонником Шерон Стоун. В общем, мы расписались. Свой возраст я, естественно, скрыла. Прожила я с ним год, а потом он нашел мой паспорт…
- И что? – затаив дыхание, спросила Антонина.
- Что, что? После развода, на котором он настоял, я стала вполовину беднее.
- Опять в Швейцарию рванула?
- Если бы! Я на заграницу денег пожалела, решила в Москве лицо перекроить, чтоб на себя стать похожей. Там и умерла прямо на операционном столе. Помню - лечу в трубу, а внизу вижу перепуганного хирурга.
- Слушай, Алевтина, - обратилась к ней по-свойски Антонина, - а если бы тебе дали возможность еще раз жизнь прожить, ты бы что сделала?
Алиса опустила голову и надолго задумалась.
На Пашку снова накатило. «Помру, если не выпью хотя бы пива бутылку. Так трубы горят, что невмоготу», - он взглянул на мать и понял, что у нее тоже плохи дела.
Почувствовала это и баба Женя.
- Я вот что вам скажу, родные мои, - заговорила она, - а вы запомните. Когда на земле идет в храмах утренняя служба, вам будет облегчение от страстей. Если за вас псалтирь читают или поминовение подают, особенно в монастырских обителях, тоже облегчение почувствуете. Тогда сможете и молитву произнести и перекреститься. Наши молитвы тоже помогают. Но главное, вы сами должны всю жизнь по секундочке перебрать, все переосмыслить, за все повиниться, а там, как Господь управит, может, и на гору сможете взойти.
- Вот, вы меня спросили, чтобы я сделала, если смогла бы снова прожить жизнь? – вдруг заговорила Алиса, оторвавшись от созерцания стола. – Так я бы милостыню девочке подала.
- Что еще за девочка? – удивился Пашка.
- Когда я пыталась докричаться до застывшей женщины, - наконец заговорила Алиса, - ко мне подошла девочка лет двенадцати и вдруг говорит мне: «А я вас узнала. Из-за вас умерла моя бабушка».
- Ты не можешь меня узнать, у меня нет лица, - ответила я, уверенная, что девчонка ошиблась.
- А я вас по этой шубе узнала, по фигуре и по волосам. Вы раньше были похожи на известную американскую актрису и жили в доме, где живут одни богатеи. У вас машина была и шофер. Вы еще на него орали, когда он далеко от парадного парковался. А ведь он не мог по-другому, места все были заняты, а вы все равно орали.
- Ну и при чем тут твоя бабушка?
- Помните, я к вам весной подошла, когда вы в машину садились, и попросила денег для бабушки. Ей тогда очень плохо было. Врач прописал дорогущие лекарства для сердца, будто не видел, что мы совсем бедные. Вот я и просила милостыню. Увидела вас и подумала, что вы-то точно не откажете, ведь денег у вас много.
- И что, я тебе ничего не дала? – я изо всех сил пыталась вспомнить этот эпизод, но не могла. В голову лезла всякая ерунда: обрывки рекламы, обложки модных журналов, даже анекдоты, а этой девочки не было.
- Дали. Жвачку. И еще сказали, чтобы я шла работать. А работать я не могла, надо было за бабушкой смотреть, мы же с ней вдвоем жили. Денег я так и не собрала. Подавали одну мелочь, еле на еду хватало. Бабушка вскоре умерла. Меня в приют отправили, там я заразилась туберкулезом. Два года болела и ушла вслед за бабушкой. Мы с ней виделись перед тем, как я здесь проснулась. Она в другом месте находится, там цветов много и пение дивное.
- А тебя почему там не оставили? – спросила я.
- Я воровала и обманывала. Вы не бойтесь, я на вас зла не держу. Вам, наверное, совсем плохо, раз вы такое красивое лицо потеряли, - сказала она и пошла.
И тут мне стало ужасно стыдно.
- Девочка, постой, прости меня, - закричала я, - Мне очень жаль, что так получилось с твоей бабушкой. Как тебя зовут?
- Таня, - ответила она и убежала.
Догонять ее я не стала. Зачем? Все и так понятно.
Пашке показалось, что в лице Алисы что-то изменилось: то ли скулы обозначились, то ли морщины прорезались.
- Да, Алевтина, натворила ты дел, - вздохнула баба Женя, - одного не могу я в толк взять – зачем ты всю жизнь за молодостью гонялась? Внутри-то у тебя все старое. Дольше положенного не прожила бы. Чувствую, что мне пора. Про гору вам расскажу и пойду, пока дверца моя не захлопнулась.
Антонина с сыном, затаив дыхание, приготовились слушать.
Баба Женя еще не закончила говорить, как Пашка вскочил:
- Я все понял! Идем, мать, прямо сейчас.
- Ну-ка, сядь на место, - осадила его старушка, - дослушай до конца. К горе можно идти, когда готов будешь. А готов будешь, когда всю свою жизнь, словно дорожку тканую, по лоскуткам разберешь, затем тряпочки эти перестираешь, разгладишь и обратно заткешь. Да так, чтобы узор получился ни чета прежнему, такой, чтоб любо-дорого посмотреть было. Понял, о чем я говорю? – строго спросила она.
- Понял, понял, - закивал Пашка, - мне об этом уже говорили, только другими словами.
- К тебе, Алевтина, это тоже относится, но ты, пока лицо свое не вернешь, даже не думай к горе идти.
И еще - идите все вместе, так легче от мучителей будет отбиваться, если что. Нигде не останавливайтесь, на небо не смотрите, чтобы там ни случилось, и про крестное знамение не забывайте.
- Что же, мы должны время терять, ждать, пока у нее лицо появится?
Пашка ткнул пальцем в сторону Алевтины. Та втянула голову в плечи.
- Не бойся, - обняла ее Антонина, - мы без тебя никуда не пойдем.
- Прощайте, родные мои, Бог даст, может, и свидимся еще. – Баба Женя перекрестила каждого и вышла из квартиры.
Вслед за ней, оставив туфли в прихожей, ушла и Алиса.
- Ничего, прорвемся, - Пашка прижал мать к себе, - а сейчас спать. Время пошло.
- Алиса, это я, - Павел толкнул дверь квартиры, но она была заперта. – Откройте, - стукнул он кулаком и прислушался.
В квартире раздалось тихое шебуршанье, затем долгое лязганье запоров. Наконец, дверь открылась. На пороге стояла старушка с седыми волосами.
- А где Алиса? – удивился Павел.
- Это я, - услышал он знакомый голос.
- Вы?! – Павел быстро взял себя в руки, - тогда я за вами. Вы готовы идти к горе? – он старался не смотреть на новую Алису, чтобы ее не смущать.
- Готова, готова, - она всплеснула руками, напоминавшими сухие тонкие растрескавшиеся веточки дерева. Алиса стала похожа на старую, погнутую временем карельскую березку, - только вот дойду ли я? Сил совсем нет. - Она подняла к Павлу лицо, покрытое паутиной морщин. Оно показалось ему прекрасным в сравнении с прежним.
- Не бойтесь, если что, я вам помогу, на руках понесу или на плечах.
- Я сейчас, только обувь поудобнее найду, - Алиса скрылась в одной из комнат.
В ожидании хозяйки Павел прошелся по квартире, которая тоже состарилась: дорогая мебель растрескалась и, покрытая слоем пыли, казалась ненужным хламом. Арабские ковры вылиняли и походили на дешевые цветные тряпки, которых полно на восточных базарах. Оборванные портьеры придавали комнатам неряшливый вид. Зеркал нигде не было, о них напоминали лишь темные пятна на обоях.
- Удивлены? - Алиса неслышно подошла к гостю, - квартира состарилась вместе со мной. Если домом не заниматься, он потихоньку рушится, также, как и душа. Она зарастает грязью и покрывается пылью, если ее не чистить. Прежде я этого не знала. А зеркала я сняла и сложила в кладовку, - Алиса провела рукой по опустевшему месту на стене. – Они были немыми свидетелями моей глупости и тщеславия. Больше всего я жалею, что не родила детей, - невпопад добавила она, и Павел почувствовал, что Алиса постоянно об этом думала. - Хотя, с другой стороны, кого я могла бы воспитать при моем отношении к жизни? Таких же эгоистов, помешанных на внешности. Идемте.
Они вышла из квартиры, оставив за собой распахнутую настежь дверь.
Внезапно за их спинами раздался шум и грохот, словно рушились стены. Не оглядываясь, они продолжали спускаться.
Алиса не выходила из дома с тех пор, как вернулась от Антонины. Тогда, выйдя на улицу, она, тут же позабыв о словах бабы Жени, снова отправилась на поиски салона красоты, который вскоре и попался ей на пути. Сглотнув слюну, счастливая Алиса потянула на себя массивную дверь.
Милая девушка-администратор проводила даму в кабинет, окрашенный в успокаивающие нежно-салатные тона, тактично не заметив, что клиентка пришла босиком. Из ароматизатора лился тонкий аромат, идеально чистая стеклянная поверхность столика рядом с кожаной, разработанной по последнему слову техники, кушеткой, была уставлена баночками, флаконами, бутылочками. Под стать кабинету была и косметологиня. Она демонстрировала позитив от кончиков пальцев до милейшей улыбки.
- Здравствуйте, Алиса, проходите, ложитесь, сейчас мы все исправим, - заворковала она. Не удивившись тому, что незнакомка знает ее имя, Алиса улеглась на манящее ложе. Прикрыв глаза, она расслабилась в предвкушении приятных ощущений.
Неожиданно ее руки и ноги обхватили железные тиски.
- Что это такое? - Алиса открыла глаза.
Вместо милой женщины на нее с ненавистью смотрела злобная тварь с хищным клювом. «Лучше сразу умереть, чем быть замученной, - мелькнуло в голове, - но ведь я уже умерла. Господи, что мне делать?» Тварь занесла над ней лапищу с острыми когтями. И тут Алиса вспомнила слова бабы Жени: «И про крестное знамение не забывайте». Она изо всех сил дернула правой рукой и – о, чудо! – рука выскочила из наручника. «Господи, помоги!» Когти почти коснулись лица, когда Алиса перекрестилась. В воздухе молнией мелькнул крест и обожженная им тварь, разбив окно, с мерзким шипеньем вылетела вон. Тиски развалились. Необслуженная клиентка, стуча зубами от пережитого ужаса, сползла с кушетки.
Выскочив на улицу, Алиса оглянулась. Салон на ее глазах начал исчезать, словно кто-то стирал его невидимым ластиком. Через мгновенье на месте западни ничего не осталось.
Не разбирая дороги, она помчалась прочь от страшного места. Остановившись перевести дыхание, беглянка поняла, что заблудилась. Она очутилась на совершенно незнакомой улице. Заметив вдалеке две мужские фигуры, Алиса бросилась к ним.
- Ты смотри, Вован, - обратился к другу разрисованный татуировками парень с длинными волосами, собранными в хвост, - здесь босые тетки в масках бегают. Вот креатив! – и он заржал.
- Ага, Леха, прикольно, - затряс головой, заходясь от хохота, также раскрашенный, но налысо бритый Вован.
- Ну и местечко! Ты не помнишь, мы сюда билет покупали или нас так пустили? – Леха начал шарить по карманам. – Во, нашел! - он вытащил ламинированную бумажку с нарисованным монстром, - щас скажу, где мы были, что пили и курили.
- И не только курили! – всхлипнул от смеха лысый, - помнится, что и закидывались. Только не помнится чем.
- «Закрытая вечерина для креативщиков. Монстрам и монстрихам вход бесплатный. DR.com», - прочитал хвостатый. - Что это за чертов DR.сom?
- Что-то мне об этом Петюня из «плейстейшен» говорил, - задумался Вован. – Вспомнил! Это американская контора, которая нашу контору содержит. Называется она на английском «Смерть России». Конечно, об этом знают только свои и америкосы, но мы-то свои. Сколько лет уже на них пашем.
- Слушай, а мне ведь на этой вечеринке премию вручили за лучшую страшилку года, - Леха снова полез в карман и достал перетянутую резинкой пачку долларов, - во, целая куча баблосиков! – помахал он ими перед носом Алисы, подошедшей в этот момент.
- Что вы сказали? – не поняла она.
- Говорю, что премию мне дали, как лучшему художнику.
- Вы, наверное, авангардист? – Алиса успела заметить татуировки, покрывающие молодого человека до самой шеи.
- Неа, - он мотнул головой, чуть не задев ее хвостом по лицу, - я компьютерный график, рисую разных уродов для компьютерных стрелялок.
- Наверное, вы хотели сказать: «рисовал», - поправила его Алиса.
- Не понял? Вы о чем? Почему это я рисовал? – уставился на нее Леха.
- Вы же умерли. Разве вы не знаете?
- Чего? Вы, мадам, наверное, травки обкурились или коксика обнюхались? – заржал Вован, но как-то неуверенно.
Он медленно оглянулся вокруг и вдруг перешел на нормальный язык.
- Ничего не понимаю. Я думал, что сегодня выходной, поэтому машин нет, немного сумрачно, потому что вечер. Мне вчера Петюня какой-то химии в виски добавил, плюс смеси покурили. Голова совсем не варит.
- А вы небо видели? – спросила Алиса, которой было искренне жаль странных парней.
Задрав головы, они взвыли:
- Что это? Где мы? Что с нами?
- Вы умерли, а где мы, я не знаю.
- Замерзшее небо, - прошептал Вован, - значит, оно существует.
- Откуда ты про него знаешь? – поразился Леха.
- Я хотел новую страшилку нарисовать, как раз с таким небом. Слушай, - Вован присел на корточки, обхватив руками голову, - получается, что мы рисовали то, что есть на самом деле, только в другом измерении.
- Похоже, - Леха опустился рядом с ним, - только нам от этого теперь ни тепло, ни холодно.
- Я пойду. - Алиса поняла, что парни ей ничем не помогут.
- Не уходите, - схватил ее за руку Вован, - скажите, что нам делать?
- Я не знаю, - растерялась Алиса, - вы лучше идите домой. На улице находиться опасно.
- Почему? – вытаращили глаза парни.
- Здесь мучители летают и разные ловушки расставлены.
Но она не успела договорить. На парней спикировали бесшумно подлетевшие твари.
- Мы же свои, - увидев их, крикнул Вован.
- Мы ваши, - взвизгнул Леха.
- Наши, наши, - загоготали те в ответ.
Безжалостно пронзив руки художников когтями, они, не обратив внимания на женщину, взмыли в небо.
Не дожидаясь, пока твари вернутся за ней, Алиса побежала по улице и каким-то чудом вышла к своему дому.
- Как мама? – Алиса мелко семенила рядом с Павлом.
- В порядке. Мы с ней переосмыслили свои жизни, и страсть к алкоголю нас покинула.
Алиса с удивлением отметила, что речь юноши изменилась. «И назвал он себя Павел. Что случилось?» - удивлялась она.
- Чтобы не думать о выпивке, я начал читать. У соседки нашлись книги наших классиков: Гоголь, Толстой, Достоевский, Пушкин. В школе я их не читал, было не интересно, а тут увлекся. Через них мне многое стало понятно: про себя, про мать, про русскую душу и, самое главное, про Бога, – сказал Павел, словно подслушав ее вопрос.
- Жаль, что у меня в доме не было хороших книг. Я только любовные романы и глянцевые журналы покупала, - вздохнула Алиса.
За разговорами они незаметно дошли до Пашкиного дома. Антонина ждала их на улице. Увидев рядом с сыном седую старушку, она сразу поняла, что случилось с Алисой.
- Здравствуй, подруга, - они по родственному обнялись, - ты немного постарела, но тебе идет.
- А ты, наоборот, помолодела, - без зависти отозвалась та.
- Давайте-ка к горе двигаться, в дороге наговоритесь, - поторопил их Павел, - пойдем потихонечку, если кто устанет, скажете. Считайте меня за командира.
- Сына-то не узнать, - тихо сказала Антонина, бросив на Павла любящий взгляд. - Добрый стал, заботливый, кучу книжек перечитал. Тебя как величать-то теперь, Алисой или Алевтиной?
- Алевтиной зови, какая из меня теперь Алиса.
Они пошли быстрым шагом, торопясь пройти через освещенный центр города. Несколько раз им попались застывшие люди, пару раз - пустые. Женщина и мужчина без лиц попросили показать дорогу в салон красоты. Алевтина хотела подробно рассказать паре новичков про ловушки, но командир их маленькой группы не позволил ей остановиться.
- Это приманка. Обратили внимание, что они остановили нас у самой яркой витрины? – пояснил он.
Антонина заметила невдалеке людей, идущих с ними в одном направлении. «Тоже на гору», - догадалась она.
Идущие на гору шли, не глядя по сторонам, сосредоточенно и молча. Чем дальше - тем больше их становилось. В основном, шли по одиночке, редко по двое. Ближе к окраине из многоэтажного дома появилась целая группа – старушка, старик, мужчина, женщина и девушка.
«Наверное, как и мы, пьяницы», - почему-то подумалось Антонине.
Павел тоже обратил на них внимание. Одна из женщин показалась ему знакомой. «Где я ее видел?» - задумался он и вдруг вспомнил, что когда-то покупал у нее самогон. «Еще говорили, что у них семейный подряд. Потом они травкой стали торговать. А потом у них квартира сгорела. Надо же, где мы встретились».
Вскоре женщины устали и попросились передохнуть.
- Еще немного и мы дойдем до сухого дерева. Там сделаем привал, – Пашка посадил Алевтину на закорки, а мать взял за руку.
Гору стало видно сразу, как только закончились дома. Она виднелась на горизонте темной точкой, что было очень кстати. Идущие к горе не оставляли следов, поэтому дороги к ней не было.
Огромное высохшее дерево неизвестной породы находилось ровно на полпути между городом и горой. Оно словно было создано для приюта уставших путников. В расщепленном надвое стволе могли укрыться несколько человек. Со временем путники сделали внутри него перегородки и подобие лестницы, и мест для отдыха стало втрое больше.
Обычно идущих на гору было много. Дерево не могло приютить сразу всех желающих, поэтому они отдыхали по очереди. Но Пашкиной троице повезло – для них нашлись места в самом низу.
Павел мгновенно уснул. Возбужденной предстоящим подъемом на гору Антонине не спалось. Вытянувшись на деревянном настиле рядом с кряхтящей Алевтиной, она вспоминала рассказ бабы Жени:
- Раз в году, двадцать первого ноября, в праздник Архистратига Михаила и Небесных Сил, раскрываются небеса, и по молитвам ангелов и людей архангел Михаил опускает в загробный мир свое крыло. Грешные души цепляются за него. Архангел, подняв крыло, стряхивает их. Тогда эти души подхватывают ангелы. И так происходит три раза.
Небеса отверзаются над самой горой. Здесь нет времени, и никто не знает, когда наступает этот день. Поэтому люди идут на гору загодя. У ее подножия собирается огромная толпа, и как только на небе появляются первые трещины, страждущие бросаются к вершине. Уцепиться за спасительное крыло не просто. Но если не получится, придется возвращаться в город и потом идти к горе снова.
«Но ведь можно остаться жить у горы, чтобы ждать архангела там?», - спросил тогда Пашка.
- То-то и оно, что нельзя. Обязательно придется проделать весь путь заново. Я думаю, что это неспроста. Ни одна душа не сможет спастись, если нет на то Божьей воли. На все воля Божья.
- На все воля Божья, - повторила шепотом Антонина, перекрестилась и уснула.
- Дяденька, просыпайтесь, вы уже давно спите. Теперь моя очередь, - разбудил Павла детский голосок. Худенькая девочка с огромными глазами трясла его за плечо.
- Уже встаю, - Павел бодро вскочил и крикнул, – рота, подъем.
- Тихо ты, оглашенный. Ты здесь не один, - послышался сверху недовольный шепот.
Павел с видом заговорщика приложил к губам палец и улыбнулся девочке:
- Слышала, мы здесь не одни.
Но той было не до шуток, она падала от усталости.
- Таня, ты? – открыв глаза, воскликнула Алевтина.
- Я. Откуда вы меня знаете?
- Так я - та самая богатая женщина, которая не дала тебе денег.
- У вас появилось лицо! – обрадовалась девочка и, свалившись на освободившееся место, мгновенно уснула.
- Давайте ее подождем. Видите, она идет на гору совсем одна, - неожиданно попросила Алевтина.
- Сынок, - Антонина прижалась щекой к Пашкиному плечу, - надо подождать эту девочку.
- Я только «за», - согласился Павел, – здесь будем ждать или снаружи?
Уснувшая крепким сном Таня не знала, что стала третьим пехотинцем под командованием Павла.
После привала в стволе сухого дерева идти стало труднее. Воздух нагрелся, ветер усилился и иногда переходил в песчаную бурю. Некоторые из идущих к горе не выдерживали и поворачивали обратно. Но до города они не доходили – твари с перепончатыми крыльями налетали на них как стервятники и с громкими торжествующими воплями уносили неизвестно куда.
Останавливаться тоже было опасно. Идущих к горе сопровождали змеи. Они ждали свою добычу – самых слабых и уставших путников. Когда ветер стихал, было слышно, как терлась об песок их чешуйчатая кожа.
Первой в маленьком отряде шла Антонина, за ней Таня, потом Алевтина, замыкал Павел. Он же и отгонял змей.
- Мне страшно, я боюсь, - заплакала девочка, увидев тварь, ползущую прямо к ней.
- Не смотри на нее, - крикнул Павел. – А ну, пошла прочь, - он бесстрашно ткнул оброненной кем-то палкой в толстое туловище. Змея, подразнив его длинным жалом, отползла.
- Танюша, а от чего твоя мама умерла? – спросила Алевтина. Ее давно это интересовало.
- От любви, - печально ответила девочка, обернувшись назад, чтобы ее было слышно. – Она очень любила папу. Он был военный. Мне было четыре годика, когда он сгорел в танке в Чечне. Когда маме сообщили об этом, она легла на кровать и три дня не открывала глаза. Потом пришла в себя, встала, а через неделю умерла – сердце остановилось. Меня должны были в детдом отдать, но бабушка меня отстояла. Оформила опекунство за большую взятку. Ей для этого пришлось дачу продать.
- Почему за взятку? – не поняла Алевтина.
- Бабушка была инвалид, ей было за семьдесят, в таком возрасте опекунство не разрешают. Знаете, а вы на нее похожи.
Алевтине отчего-то стало приятно, что она похожа на Танину бабушку. «Когда ей было четыре года, я еще жила с мужем. Он так хотел детей. Могли бы удочерить эту девочку, - подумала она, - да что теперь».
- Не надо разговаривать, берегите силы, - услышал Павел их разговор, - время поговорить еще будет. Неизвестно, когда небо раскроется.
Но он ошибался. Подойдя к горе, они увидели, что по небу пошли первые трещины из которых полился ослепительно чистый свет. Толпа страждущих бросилась наверх по единственной дорожке, протоптанной среди острых скал.
- Теперь идите за мной, - Павел врезался в гущу людей. Алевтина одной рукой схватила девочку за руку, другой вцепилась в подол Антонины. Толпа с криками и стонами понесла их к опустившемуся в небесную прорезь белоснежному огромному крылу, напоминавшему спасительный корабль в сером ледяном океане.
В какой-то момент Алевтина не выдержала натиска и отпустила подол Антонины, старавшейся не отстать от сына. Зажатая в плотной толпе, та следила глазами за его спиной, не замечая происходящего вокруг. Потеряв Павла из виду, Антонина отчаянно принялась его звать и вдруг увидела перед собой сверкающие белоснежные перья, каждое размером с человеческий рост. Они слегка отходили от крыла, образуя небольшую ячейку. Все ячейки были заполнены, и только одно место перед ней было свободно.
Толпа стала напирать со всех сторон с удвоенной силой, но Антонина, ухватившись обеими руками за крыло, медлила, прикрывая собой спасительное место.
- Сынок, где ты? – закричала она изо всех сил.
- Мама, я здесь, - Павел неожиданно появился у нее за спиной.
Антонина, не отрывая от крыла вытянутых рук, вжалась в толпу, пропуская его вперед:
- Полезай быстрее!
- Мама, я не могу. Давай ты!
- Сделай это ради меня, - закричала Антонина.
- Вы что там, обезумели?
- А ну отойдите!
- Ненормальные!
- Пропустите меня! – кричали из толпы на все голоса.
Крыло дрогнуло – стало понятно, что сейчас оно начнет подниматься.
Антонина оторвалась от шелковистой поверхности и изо всех толкнула сына к свободной ячейке. Павел запрыгнул на крыло и обернулся к матери. По его щекам текли слезы:
- Мама, спасибо тебе за все. Я тебя очень люблю. Я буду ждать тебя наверху.
- И я тебя люблю, сынок, - беззвучно произнесла Антонина, - от волнения у нее пропал голос.
Спасительный корабль медленно исчез в разверзшихся небесах, но накал на горе только увеличился.
- Сейчас оно снова появится! – громко сказал кто-то рядом с Антониной, еле стоящей на ногах. «Слава Богу, что сын спасен», - непрерывно пульсировало в ее голове.
- Тетя Тоня, очнись, - дернула ее за руку Таня, с трудом нашедшая Антонину.
- Я видела дядю Пашу на крыле, нам тоже надо на него забраться.
- А где Алевтина?
- Где-то здесь только что была, - Таня оглянулась, - вон она.
- Ты заметила – толпа поредела! - Алевтина добралась до них, тяжело дыша.
В небесной прорези снова показался белоснежный краешек.
На этот раз толпа молча застыла в напряженном ожидании. Крыло коснулось горы, и на него тут же бросились страждущие спасения. Кто-то сильно толкнул Антонину, и ее отбросило в сторону. Алевтина, схватив Таню за руку, нырнула в поток восходящих на крыло. Устроившись, она крепко прижала к себе девочку и свесила голову вниз, ища взглядом Антонину. Но той нигде не было видно.
Крыло снова скрылось за ледяной кромкой, и на горе стало заметно свободнее. «Вот и Алевтиночка с Танюшей покинули это ужасное место, - порадовалась Антонина. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Все силы были потрачены, чтобы удержать место для сына. – Пойду-ка я потихоньку вниз». Не обращая ни на кого внимания, она направилась к спуску.
- Тоня, это ты? – остановил ее голос, показавшийся знакомым.
- Да, я, а вы кто? – Антонина внимательно посмотрела на стоявшего перед ней мужчину. – Василий! – узнала она погибшего жениха. - Ты же ушел из жизни гораздо раньше меня. Почему ты здесь?
- Потому что я ждал тебя, - улыбнулся он, и Антонина узнала Пашкину улыбку.
- Сынок наш сейчас спасся. Я его проводила, теперь обратно в город иду. - Антонина вздохнула. – А ты, Вася, иди быстрее, сейчас крыло в третий раз опустится.
- Значит, и сынок наш здесь побывал. Видно, не сладко тебе пришлось одной сына поднимать, - он нежно провел рукой по ее волосам.
- Иди, Вася. Не дай Бог, опоздаешь. Неизвестно, сколько потом еще ждать придется.
- Если бы ты знала, сколько я тебя ждал. Нет, один я не пойду! - Василий обнял Антонину и прижал к себе. – Давай, попробуем подняться. У меня сил на двоих хватит. Смотри, крыло уже близко.
- Мама, я здесь! – вдруг раздался Пашкин голос.
Антонина подняла глаза и увидела сына, изо всех сил махавшего ей руками.
- Паша вернулся, - севшим голосом сказала она.
- Значит у меня двойная радость: сначала тебя встретил, теперь сына увижу.
Народу на горе стало меньше, но на крыле все уместиться не могли. Павел прекрасно это видел сверху. Пока родители бежали до спасительного корабля, свободных мест не осталось.
- Сынок, это твой отец, - держась за трепыхавшееся сердце, Антонина остановилась напротив сына.
- Мама, - спрыгнул к ним Павел, - залезай на мое место.
- Ни за что! - Антонина отшатнулась. – Немедленно садись обратно!
- Молодец, сынок! Настоящий мужик! – обрадовался Василий.
- Что вы там канитель развели? Не хотите лететь, дайте возможность другим. Отойдите! - молодой мужчина попытался оттиснуть Павла в сторону.
- Тоня, забирайся, мы с сыном в следующий раз поднимемся. Мы сильные, справимся, а ты обратно не дойдешь. Давай-ка сынок, подмоги.
Василий подхватил Антонину и вместе с Павлом подсадил на крыло, которое уже отрывалось от горы.
- Я вас люблю, - твердила Антонина сквозь слезы, - я вас люблю, родные мои.
- Мы любим тебя! – неслось ей в след.
Антонина смотрела вниз, пока фигуры мужа и сына не превратились в черные точки.
Идущий от горы шум затих, а сверху все громче и громче слышалось прекрасное пение. На Антонину обрушился поток света, и она, не выдержав его, прикрыла глаза.
Небеса сомкнулись, приняв прежний вид, и тонкий ручеек оставшихся на горе потек в обратную сторону.
