ВЕЛИКИЙ ПОСТ
В. Никифоров-Волгин, рассказ
См. также:
Церковный год >> Великий пост
В. Никифоров-Волгин, рассказы
Редкий великопостный звон разбивает
скованное морозом солнечное утро, и оно
будто бы рассыпается от колокольных ударов
на мелкие снежные крупинки. Под ногами
скрипит снег, как новые сапоги, которые я
обуваю по праздникам.
Чистый Понедельник. Мать послала меня в
церковь «к часам» и сказала с тихой
строгостью:
— Пост да молитва небо отворяют!
Иду через базар. Он пахнет Великим постом:
редька, капуста, огурцы, сушеные грибы,
баранки, снитки, постный сахар... Из деревень
привезли много веников (в Чистый
Понедельник была баня). Торговцы не
ругаются, не зубоскалят, не бегают в казенку
за сотками и говорят с покупателями тихо и
деликатно:
— Грибки монастырские!
— Венечки для очищения!
— Огурчики печорские!
— Сниточки причудские!
От мороза голубой дым стоит над базаром.
Увидел в руке проходившего мальчишки
прутик вербы, и сердце охватила знобкая
радость: скоро весна, скоро Пасха и от
мороза только ручейки останутся!
В церкви прохладно и голубовато, как в
снежном утреннем лесу. Из алтаря вышел
священник в черной епитрахили и произнес
никогда не слыханные слова:
«Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в
третий час апостолом Твоим низпославый,
Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас,
молящих Ти ся...»
Все опустились на колени, и лица молящихся,
как у предстоящих перед Господом на картине
«Страшный суд». И даже у купца Бабкина,
который побоями вогнал жену в гроб и никому
не отпускает товар в долг, губы дрожат от
молитвы и на выпуклых глазах слезы. Около
распятия стоит чиновник Остряков и тоже
крестится, а на масленице похвалялся моему
отцу, что он, как образованный, не имеет
права верить в Бога. Все молятся, и только
церковный староста звенит медяками у
свечного ящика.
За окнами снежной пылью осыпались деревья,
розовые от солнца.
После долгой службы идешь домой и
слушаешь внутри себя шепот: «Обнови нас,
молящих Ти ся... даруй ми зрети моя
прегрешения и не осуждати брата моего...»
А кругом солнце. Оно уже сожгло утренние
морозы. Улица звенит от ледяных сосулек,
падающих с крыш.
Обед в этот день был необычайный: редька,
грибная похлебка, гречневая каша без масла
и чай яблочный. Перед тем как сесть за стол,
долго крестились перед иконами. Обедал у
нас нищий старичок Яков, и он сказывал:
— В монастырях по правилам святых отцов
на Великий пост положено сухоястие, хлеб да
вода... А святой Ерм со своими учениками
вкушали пищу единожды в день и только
вечером...
Я задумался над словами Якова и перестал
есть.
— Ты что не ешь? — спросила мать.
Я нахмурился и ответил басом, исподлобья:
— Хочу быть святым Ермом! Все улыбнулись,
а дедушка Яков погладил меня по голове и
сказал:
— Ишь ты, какой восприемный!
Постная похлебка так хорошо пахла, что я
не сдержался и стал есть; дохлебал ее до
конца и попросил еще тарелку, да погуще.
Наступил вечер. Сумерки колыхнулись от
звона к великому повечерию. Всей семьей мы
пошли к чтению канона Андрея Критского. В
храме полумрак. На середине стоит аналой в
черной ризе, и на нем большая старая книга.
Много богомольцев, но их почти не слышно, и
все похожи на тихие деревца в вечернем саду.
От скудного освещения лики святых стали
глубже и строже.
Полумрак вздрогнул от возгласа
священника, тоже какого-то далекого,
окутанного глубиной. На клиросе запели тихо-тихо
и до того печально, что защемило в сердце:
«Помощник и Покровитель бысть мне во
спасение; Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог
отца моего, и вознесу Его, славно бо
прославися...»
К аналою подошел священник, зажег свечу и
начал читать великий канон Андрея
Критского:
«Откуду начну плакати окаяннаго моего
жития деяний? Кое ли положу начало, Христе,
нынешнему рыданию? Но яко благоутробен,
даждь ми прегрешений оставление».
После каждого прочитанного стиха хор
вторит батюшке: «Помилуй мя, Боже, помилуй
мя».
Долгая-долгая, монастырски строгая служба.
За погасшими окнами ходит темный вечер,
осыпанный звездами. Подошла ко мне мать и
шепнула на ухо:
— Сядь на скамейку и отдохни малость...
Я сел, и охватила меня от усталости
сладкая дрема, но на клиросе запели: «Душе
моя, душе моя, возстани, что спиши?»
Я смахнул дрему, встал со скамейки и стал
креститься.
Батюшка читает: «Согреших, беззаконновах,
и отвергох заповедь Твою...»
Эти слова заставляют меня задуматься. Я
начинаю думать о своих грехах. На масленице
стянул у отца из кармана гривенник и купил
себе пряников; недавно запустил комом снега
в спину извозчика; приятеля своего Гришку
обозвал «рыжим бесом», хотя он совсем не
рыжий; тетку Федосью прозвал «грызлой»;
утаил от матери сдачу, когда покупал
керосин в лавке, и при встрече с батюшкой не
снял шапку.
Я становлюсь на колени и с сокрушением
повторяю за хором: «Помилуй мя, Боже,
помилуй мя...»
Когда шли из церкви домой, дорогою я
сказал отцу, понурив голову:
— Папка! Прости меня, я у тебя стянул
гривенник!
Отец ответил:
— Бог простит, сынок.
После некоторого молчания обратился я и к
матери:
— Мама, и ты прости меня. Я сдачу за
керосин на пряниках проел. И мать тоже
ответила:
— Бог простит.
Засыпая в постели, я подумал:
— Как хорошо быть безгрешным!
Немного о православии