Максим Яковлев, документальная повесть

[ << назад | вперед >> | к оглавлению ]

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Справа - окрашенный в полнеба закат. Впереди Орёл. Через сорок минут мы будем там, в самом его центре, перед старой громоздкой гостиницей.

По оплошности своей в этот раз я оказался без паспорта, а потому и здесь, и в других солидных гостиницах в ночлеге нам было стойко отказано, но по-житейски посоветовали, в качестве варианта, обратиться в гостиницу при автовокзале, куда мы, не долго думая, и отправились. На втором этаже спокойная пожилая женщина оформила нам две койки в общей комнате, мы оплатили проживание, спустились вниз, поставили машину на частной стоянке и, перебравшись на противоположный конец площади, отыскали опустевшую к этом часу столовку-закусочную, где вполне удовлетворительно поужинали.

С наступлением темноты прямо-таки на глазах оживает забубённая ночная жизнь: всё как в Москве, всюду брожение молодёжных тусовок, пиво льётся рекой, сияют витрины, забиты публикой столики уличных кафешек и ресторанчиков, подкатывают огни машин, раскованные, расхристанные фразы и жесты... ругаются и смеются, но с каким-то злым удовольствием. Лесков, которому поставлен тут памятник, говорил: "Сердце моё не терпит этой цивилизации, этой нобелизации, этой стерворизации...", - и ещё добавлял: "Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей, право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают... Всё будут кружиться, и всё сесть будет некуда". Но кто сейчас читает Лескова, да и когда это мы прислушивались к кому-нибудь из своих?

Комната в гостинице спланирована по типу больничной палаты: два ряда коек изголовьем к стене и широкий проход между ними к большим, пыльным окнам; в середине левого ряда шаткий стол и пара фанерных стульев. На нескольких койках возлежат пенсионного вида мужчины с газетами и книгами в руках. Поздоровавшись, мы быстро сориентировались и заняли две койки справа от входа, потом не спеша разделись и легли, "потрыкивая" панцирными матрасами, живо напомнившими казарму, армейский режим и солдатское счастье.

В дальнем углу, у окна, кто-то укладывал свой рюкзак, вынимая и раскладывая на одеяле громко шуршащие свёртки. Но были, разумеется, и хлопанье дверей, и приходы новых постояльцев разной степени трезвости, был беспомощный пьяненький господин, которого укладывала и долго уговаривала супруга и, уходя на женскую половину, приказала ему "лежать тихо", и который потом разбудил всех под утро жалобным криком: "Где я? Люся, забери меня отсюда!". Заснул я незаметно под непрерывное шуршание свёртков.

- ...Я б этих сук собрал в одно место и сжёг бы всех! Всю эту журналистскую погань!
- Тихо, люди спят.

Я проснулся. В комнате за столом угадывалось двое сидящих. Доносился скрип стульев, бряканье посуды и плеск вина... Ну, ясное дело.

- Вcё с ног на голову норовят, поставят на уши и говорят: "Вот теперь ты человек, вот таким и живи!" А ты погляди, кто нас жить учит, кто? Думают, все козлы вокруг!
- Да пошли они все, чего ты завёлся ...
- Эти суки - законные дети Остапа Бендера, этого прощелыги, с его ублюдочной "голубой мечтой", один к одному, и сами - "голубые", тьфу!
- Ну и хрен с ними, тебе-то что?
- Ладно, давай выпьем... здрав будь, боярин.
- Будь.

За окном залаяли собаки, я надвинул на голову одеяльце и постарался заснуть. Не тут-то было!

- К братану ездил... Там у него тоже, ситуация: дочка замуж собралась, племяшка, вот такую знал её, выросла, теперь уж всему обучилась... размена требует, сучка, чтобы, значит, однокомнатную отцу с матерью, а им, значит, двухкомнатную, на пару, - он хрустнул огурцом и, жуя, продолжал: брат на инвалидности, жена на двух работах - уборщицей, так эта соплячка теперь "права качает". Я-то сразу понял - это парень её на размен подбивает, сама бы она не вякала... он из фирмы, охранником, что ли, крутой, куда там, на брата возникать стал... Я ему говорю: "Вот видишь, какой он, брат мой, - инвалид второй группы, ни на какую работу не принимают; ещё раз накатишь на них - всю оставшуюся жизнь будешь завидовать его отменному здоровью, понял? Мне по новой отсидеть ради этого - одно удовольствие будет". А Ленке сказал, племяшке: "Через полгода он тебя бросит, а в память о вашей "чистой" любви оставит себе двухкомнатную квартиру. И приползешь ты в соплях и синяках к отцу с матерью. Так на хрена козе баян? Годика через три с половиною познакомлю тебя с нормальным человеком, за которым ты будешь полноценной женой, а не "жучкой", и будет у вас здоровая и крепкая семья со всеми присущими радостями...".

- Не понял, почему "три с половиной"?
- Так ей самой восемнадцать с половиной только. Сопля еще, по жизни.
- Да, они такие сейчас, всего насмотрелись...

Удастся мне заснуть когда-нибудь или нет?!..

- Я когда вижу в рекламе этих счастливых придурков, этих жующих... чем они лучше блатных на зоне? Не в том смысле, а... ну ты понял, да? Тот же фарс, та же "культура", но блатной знает прекрасно, кто он и что с ним, а эти-то кто? Они с понтом, нормальные считаются, нормальное население страны, спроси их, ведь так? Что за люди...
- Больше дебилов - целая программа такая есть, понимаешь?
- Хрен его знает... Еще будешь?
- Плесни немножко. Закурить бы.
- Здесь не надо. Мы уж и так тут бубним, надо отдохнуть дать людям.
- Сколько время-то?
- Третий час уж, пора, завтра мне целый день ехать, с пересадками.
- Эх, Рассея... тудыть твою растудыть! Грабят нас - молчим, травят - молчим, свет вырубают - опять молчим... во народ! И никто не знает, главное, чего ждать от нас.
- Это точно. Ничего не осталось, никакой опоры вокруг, как студень...
- Потому что социальной структуры нет. Совершенно. Нет слоёв общества, понимаешь. Крестьянство всё растерто и размыто этими их "реформами", средний класс - фикция, в основном спекулируют, что, не так? Олигархи повязаны с уголовниками, а власть перемешана с олигархами. Вот такой "студень".
- Я в политику не лезу. Мне своих тараканов хватает.
- Так она сама ногой дверь открывает, никуда от неё не денешься, и рад бы...
- А армия? - зевнул бывший зэк.
- А что армия - армия, между нами...

Но дальше я уже не слышал, удалось заснуть.

Мы проснулись от хлопанья двери и частого топота. Люди одевались и уходили, комната превращалась в проходной двор, пахнуло туалетом, яркий свет лился в окна, и сколько ни лежи, а вставать надо.

Храмы в Орле все обветшавшие, прихожан мало, средств почти нет. Заехали в магазинчик, где продаётся церковная литература, оставили на реализацию штук тридцать книг и поехали дальше. На выезде из города, в небольшом неожиданно ухоженном храме, неожиданно повезло: у нас накупили несколько полных коробок литературы, да к тому же и накормили досыта. Так что Орёл мы покидаем всё же в неплохом настроении.

И снова, и опять, и в который уж раз мы в потоке машин: развилки, указатели, перекрёстки. Покатили чередой придорожные городки и посёлки. Захолмило. Солнце пляшет по кронам, небесные поля парят в голубом блеске, воздух жарок, как расплавленное стекло. Лето... Все куда-то едут, все мы будто сорваны с мест и запущены кто куда - у каждого своя дорога, а все недоуменные вопросы о том, что будет, высыхают и испаряются за полминуты, потому что всё, что с нами может случиться, нам вполне кажется очевидным, по крайней мере процентов на девяносто...

Вот гружёный "Москвич" у обочины: хозяин семейства показался из-под капота, смахнул запястьем пот со лба, посмотрел на летящих мимо... Две дочки его собирают цветы, кидаются репейником, из зарослей показалась жена, оправила юбку, тяжело перешагнула через канаву... В деревню едут или ещё куда-то? Доберутся ли? Впереди "шестёрка": на заднем сиденье овчарка - мордой в окошко, с нею довольный пацан, за рулём папаша в тёмных очках, курит и нервничает...

Навстречу "Волга": пухлая с перстнем рука из окна, сзади коробки, коробки... А сразу за ней иномарка, с девушкой за рулём... А за ней побитая голубая "шестёрка" с компанией, вылетел окурок и смятая пивная банка... Вырулил перед нами трактор "Владимирец": парень в майке за рулём, девчонка тычется в плечо ему, оглянулась на нас ненароком... Секунда - и нас сменяют другие, мы затеряемся на своих дорогах, и пройдут месяцы, и кончатся чьи-то жизни, и случится в конце концов то, чего мы никак не ждали, и одна только жалость останется неизменна над всеми нами... Все мы жители Неизвестности, и все наши дороги - оттуда, из этой туманной страны, и кончаются они тоже в ней.

[ << назад | вперед >> | к оглавлению ]      [ в библиотеку ]