Максим Яковлев, документальная повесть

[ << назад | вперед >> | к оглавлению ]

О ЛЮБВИ

Едва вернувшись на трассу, мы опять уходим с неё - на Медынь. По этой дороге мы ещё не ездили, проводим разведку. Места довольно заселённые, обжитые... А имена! Каравай, речка Сечна... Навстречу летит пушистое сосновое облако - тонконожки в чёрных сапожках... Товарково, Жилетово, луга берёзовые. Полотняный Завод (поклон Наталье Николаевне). Чем не музыка: река Суходрев, деревня Уткино, Старки, Кондрово... На ярко-зелёном поле - море светло-светлых берёз - конца им не видно, и зацепилась душа за них, так бы и остаться здесь... Адамовское, Уланово, река Медынка - с горки через мосток. Медынь... тягуче-душистое... Церквей нигде не встречаем. Пролетела мимо свадьба, летают по дороге шары... Поворачиваем на Москву. В деревнях торгуют яблоками и картошкой. Картошку продают не больше ведра, говорят, не уродилась, а цены выше московских. Лука же вовсе нет, скоро у нас и впрямь - "никакого лука, только "Стиморол-прозет"!

Оборвались деревни, пошла лесная чаща. Кудиново, знакомый посёлок, на остановке голосует парнишка, безнадёжно как-то, проезжаем... почему-то. Поодаль компания пацанов, сидят над кюветом.. Что-то грустные или не решили, чем заняться ещё. Макушки торчат из травы, ершистые... мал-мала меньше, как репейники у дороги...

- Дети, дети... - вздохнул напарник.
- Да-а...
- Никому до них дела нет, - сказал он.

Я кивнул и посмотрел в зеркало заднего вида, но их уже не было видно. Всякий раз сжимается сердце, как от укола. Неприкаянные одинокие человечки... Есть там что в душе у них? Что-то там варится в их головках... И очень часто встаёт перед глазами детская убогая палата в подмосковной больничке.

Я ходил туда несколько дней, навещая с приятелем-соседом его сынишку. Против двери, в углу, на кроватке, лежал тихий прозрачный человечек. Ника. Пятилетняя девочка, которую все называли Ниточкой. "Как там наша Ниточка?" - входил в палату зав. отделением Руслан Исмаилович. Её привезли с тяжелейшим отравлением - сальмонеллёз, и с явной угрозой заражения крови. Пропустили полуживое тельце через жёсткий конвейер промывок, клизм, процедур, уколов и капельниц, но кризис не проходил. "Раньше, раньше надо было, - говорили врачи, - теперь уже как Бог даст, организм на нуле почти...".

В эту палату её перевели со все ещё высокой температурой, со всё ещё сумрачно витавшей над ней неизбежностью. За всё то время, пока она была в больнице, пару раз к ней приезжала бабка, "оплывшая опара", как обрисовал её однажды дежурный врач. "Приехала, хоть бы соку какого привезла, хоть игрушку какую ребёнку, - рассказывал он мне в курилке, - стала допытываться у неё, писалась она ночью или нет. Ну бабка! Я бы её горшком по лбу, старую!".

В тот день я стоял и смотрел в окно на дождливый, заляпанный липкими листьями больничный двор. За спиной я слышал один и тот же голос пожилой медсестры, сидевшей у её кроватки... Как на заезженной пластинке: "Ну что тебе хочется, а? Ну скажи мне, Ниточка, девочка, скажи... Может, тебе почитать что-нибудь, а? Чего тебе хочется? Ну что ты всё молчишь и молчишь, так нельзя. Что тебе дать, ну? Скажи..."

Ниточка уже не металась, не дышала тяжко, растянув колечком сухие губы. Второй день как лежит она с раскрытыми глазами и молчит. Слушает всех и молчит... В тот день Ниточка заговорила. После очередного "чего тебе хочется" вдруг что-то ответила. "Что?.. Что ты сказала? Повтори, деточка...", - тут же насела на неё медсестра. Я невольно затаил дыхание и едва различил в тишине чуть хрипловатое Ниточкино - "Чтобы меня любили...". "Что, что?", - опять не поняла медсестра. "Чтобы меня любили", - повторила она.

Ниточка заговорила.

Голосок её иногда подрагивал, но никакого намёка на слёзы, на жалобу не было и в помине. Палата быстро наполнялась медперсоналом, подходили врачи, нянечки бросали свои тряпки и вёдра, привстали со своих коек дети...

"Если бы меня любили... Потому что я боюсь быть одна. А так мне ничего не хочется совсем. Просто я боюсь, потому что... потому что мне страшно, и ведь меня не любят... Почему-то не любят, а других любят. Потому что, конечно, я никудышная... и я думаю, если умереть, то мне уже не будет так страшно жить, потому что я не буду бояться там. Я буду там жить...".

Она лежала, вытянув стебельками руки, окружённая халатами. Никто не прерывал её, все стояли и слушали маленького человечка.

"Там все люди добрые, они называются ангелами... и Вера Сергеевна там, и Сашок, мне Юрий Сергеич рассказывал. Они там будут играть со мной, и будут мне игрушки дарить, потому что там всё-всё бесплатно и всех любят... И там ещё все улыбаются... Как там хорошо, весело, и никто не кричит, а если закричит, то все скажут: "Ты что?" - и он перестанет, потому что кто туда попадает, тот делается хороший и не ругается... И там не наказывают. И меня тоже будут любить, как всех... И когда Мальчик умрёт, он тоже там будет со мной. Жалко, что он здесь останется, потому что его тоже бьют. У него жизнь тоже, - вздохнула она, - никудышная... Он так ждёт меня и сразу бежит ко мне, когда меня привозят на лето, и всё время лижет мне в нос, ну прямо всё время, глупик такой... И он лает, когда меня ругают, и кусается, и его бьют. Он совсем рыжий, только ушки чёрные и нос, и ещё на хвостике...".

- Так она не умерла? - спросил напарник, когда я кончил рассказ.
- Нет, жива Ниточка.

Проезжаем Малоярославец... Знакомый городок. Рынок. Здание бывшей почтовой станции... Гоголь здесь останавливался, проездом в Оптину. На площади - закрытый храм. На выезде крохотный музей памяти 1812 года: маленький городок.

- Ниточка, Ниточка... - сказал он вдруг. - И чего нам не живётся так, а?
- Как? - спросил я, глядя в окно кабины на молодого отца, обучающего своего пацана подтягиваться на турнике...
- Как "там".
- "Там" - это где?
- Ну, как она говорит: "там"... В раю, наверно... Чего нам не живётся-то?
- Не знаю.

Пошли сосновые горки. Сосны-то хороши, крепкие ребята, любо-дорого посмотреть...

- Тогда б, наверное, и рая не было, - ответил он сам себе.
- Перед выпиской устроили ей "день рождения". Решили неожиданно, скинулись: и медперсонал, и врачи, и родители, в основном из этой палаты. Платье ей подарили, костюмчик спортивный, а игрушек было! Ты бы видел её... А реакция знаешь какая была?
- Знаю, - сказал он, - заплакала.
- Точно, заплакала. Мы хоть увидели, как она смеяться умеет, смеётся и плачет, всё сразу... Вся кроватка в подарках. Кто-то даже баян приволок. В общем, весело было, наплакались все.
- Представляю, - сказал он и замолчал.
А в деревеньках огурчики и яблоки продают. Кончается наша дорожка. Каких-нибудь сто двадцать вёрст осталось...
Господи! Сколько всем нам осталось?
Всё летит... всё просится... всё живет...
Всё, всё помнится... Всё стучит!
Уносится жизнь моя. Уносится куда-то...
"Ну что, посмотрел на страну Российскую?
- Посмотрел.
- Ну и что?
- А ничего.
- Вот то-то и оно, что ничего. Одно сплошное везде и хроническое...
- Видишь, телёнок стоит?
- При чём тут теленок?
- Мамку-то доят, наверное, а он вот привязанный остался... вишь как стоит, глазеет на всех...
- Что-то я не пойму, при чём тут ...
- Я бы сейчас вышел, взял его за ушки и чмокнул бы в лоб его, глупый.
- Что это с тобой?
- Ничего... Ничего не могу поделать с собой, вот что! Задыхаюсь от ... Всё целую, всё, что вижу, целую! целую! целую!
- Мужик, ты сдурел?
- И работяг с раствором, и парня этого поддатого, и бабку эту... Сказал бы ей: "Бабуль, дай, я тебя поцелую!". Она бы так рот и разинула, а я и поцеловал бы, в щёку её дряблую...
- Чокнулся. Хорошо хоть умные люди не слышат, а то ведь невесть что подумают...
- А пусть себе слушают, особенно умные.
- Иди ещё вон ту ворону поцелуй, на куче песка.
- И ворону тоже, замечательное животное!
- Представляю, как бы ты приставал ко всем...
- Я же сердцем целую, дубина! Сердцем!
- Ты что, ослеп? Очнись! Не видишь, что творится вокруг?
Не видел опустившихся мужиков в деревнях?
Не видел заброшенных полей?
Не видел местных девчонок, блюющих по утрам у гостиниц?
Не видел пьяных монахов?
Не видел стариков на помойках?
Не видел уставших людей, безмерно уставших, которые уже ничего не ждут?!
- Видел. Я всё видел.
- Ну и как тебе это "всё"?
- Целую... ничего не могу поделать..."

Деревеньки, родные, провожают нас ещё немного и остаются за спиной... Доброе. Делаем круг - и поворот на Москву, на широкую скоростную трассу. Выстелился до синего леса зеленый луг, как озеро, жива ещё в нём забытая русская удаль... Жаль, что теперь до самой Москвы не выйдет уж к нам ни одной деревеньки, всё больше трубы, да заправки, да арбузные пирамиды... Обнинск.

Сходит летушко, кончается милое, вот уже отдают светлым оловом листья, буреют головушки дубовые, назревает осень... Скоро, совсем уж скоро завернут к нам холода и дожди, набухнет сверху, наляжет, и поубавится света белого, и зашелестят леса, застонут и засвистят, заколотят ветками в непогоду, и обезлюдеют пляжи и берега, задёрнутся рябью озёра, и погаснут их зеркала до самой весны... А мы пригнёмся под зонтиками, станем злиться и жаловаться, переместимся на кухни и в спальни и приготовимся к неприятностям, а когда вернутся вдруг тёплые дни, мы примем их, но не обманемся, как не обманываются обрадованные родители приезду взрослых детей - погостят с недельку и ведь уедут...

Включили приёмник, затрещало: "... ха-ха-ха тра-та-та Стив Уандер культовая фигура тра-та-та Голливуд Тарантино легенда наркотики супер Джон хит Пол рок Майкл бум-бум-бум... тра-та-та Шуйская Чупа транш дефолт эМВээФ Камдесю президент саммит бюджет кризис... га-га-га ты хотел меня любить я уняла твою прыть е-е... блюз стриптиз погрузитесь в мир удовольствий ваш престиж казино Метрополь... слушайте радио остальное видимость... тра-та-та бомбардировки Сербии миротворцами контроль Косово НАТО успех сообщества останки какая боль Аргентина Ямайка пять ноль... где бы вы ни были ночью и днём... слив компромата потерпел катастрофу скандал ураган количество жертв ОМОН разборки Чечня олигарх Голдэн Пэлас Чубайс холокост мафия блоки шоу выборы Шойгу эМЧээС пожары Виагра секс конференция Олбрайт Чаттануга чуча я бабушка по имени Хочу бодрого вам настроения и приятных хи-хи развлечений друг с другом на длинную-предлинную ночь а пока тра-та-та-ха-ха-ха-бум-бум-бум...

Показалась Москва... разбегается пригород... лезут в небо дома...

Надвигается стенами и башнями родной мегаполис... Кстати, отчего в Москве совершенно не замечаешь неба? Как будто и нет его вовсе.

Наша машина, в гуще тысяч таких же, подобных, заносится песчинкою в этот непомерный загадочный город, чтобы затеряться где-то там, в его каменных лабиринтах, и незаметно замкнуть свой путь...

Малаховка. 1998 - 2000 гг.

[ << назад | вперед >> | к оглавлению ]      [ в библиотеку ]