[ << назад | вперед >> | к оглавлению ]
Пролог
Перекусить остановились в Эммаусе (есть такая деревенька на подъезде к Твери). В самом конце её, по левой стороне дороги, стоит блочный типовой магазин и при нём - кафе. Проголодались-то мы ещё в Клину, да всё как-то не могли остановиться, так бывает, но тут решили твёрдо: хватит, пора. Вот так мы сюда и свернули. Сманило, разумеется, и название. Шутка ли сказать - Эммаус! Кафешечка самая простецкая: два столика на улице, два - внутри. Хотелось поскорее укрыться от пылающей, жёсткой жары, поэтому мы выбрали "внутренний" вариант, довольствуясь хоть каким-то подобием прохлады. За стойкой внушительный с виду парень в белой рубашке. Ему явно муторно "после вчерашнего", и на него больно смотреть, но его добродушие подкупает. Мы заказываем бутерброды, чай, минералку, и парень, бормоча и позёвывая, начинает нас обслуживать. Он мучительно вспоминает, где у него что находится, путается в подсчётах...
- А почему Эммаус?* - не мог же я не спросить об этом.
Но наш бармен понимает вопрос:
- Ну как, на пути к Иерусалиму...
- Это к какому ж? К нашему, к Новому Иерусалиму?
- Ну да.
- Так до него ого-го, сколько, он ведь на юг отсюда!
- Так Россия же... Не Палестина.
Он наконец справляется с чаем и бутербродами, и мы садимся за стол. Нечего и говорить, куда нам до Луки с Клеопой, но и мы, грешные, помолясь, преломляем здесь хлеб... А может, он прав: "Россия же", экая громадина. И представьте, всё в ней есть - и Эммаус свой, и Иерусалим, и даже гора Голгофа есть на Соловках... Только пораскидано всё, перепутано, не соберёшь. Да и когда это мы по прямой ходили? Вкруголя больше.
- А кроме названия есть тут что ещё?
- Да ничего нет. Деревня как деревня.
- Так уж ничего?
- Не знаю, говорят, тут одна половина "сидит", а другая её "охраняет", вот так я слышал.
- Это как на зоне, что ли?
- Да вроде, я, вообще, не здесь живу.
Потом появилась настоящая хозяйка заведения. Молодая, сноровистая, притащила запыхавшись несколько упаковок с соком и йогуртом.
- Так я пойду? - облегченно выдохнул парень.
- Иди, иди, - она назвала его по имени, - спасибо тебе большущее, так выручил меня!
Таня перебралась в Эммаус аж из Читы, вернулась к родителям. В каждый приезд она будет встречать так, будто только нас и ждала. Дела у неё идут неплохо - всё-таки трасса. Здесь, в Эммаусе, останавливаются и "дальнобойщики", и туристы, и всякий народ проезжий, ещё и свои заходят.
- А в Чите-то чем хуже?
- О нет, там жить невозможно. Всё заброшено, глухо, безденежье... Всё стоит.
- Наверное, красивые места.
- Да, сопки, да, Байкал, но жить лучше здесь.
Выходя из кафе, мы едва не столкнулись с новыми посетителями. Они вошли смеясь, по-свойски, сели шумно за стол. Будут приходить и приходить сюда люди, и каждый вечер будут ужинать в своих домах жители этой ничем не приметной с виду тверской деревеньки, кем-то названной когда-то Эммаус.
И снова раскалённая кабина уазика, снова марево знойной дороги, шины шипят по асфальту... Тверь мы промахиваем по объездной, не останавливаясь. Времени у нас в обрез, нужно успеть до ночи в Новгород. Провожаем взглядом далёкую панораму домов, огнистые купола... Тверь. Звучит как "твердь". Осанистый город, твёрдый камень Руси.
А сколько лет висела на нём эта красная кличка...
И налепилась обида та на башни, на стены, на главы соборные, на купцов-удальцов разворотистых... и очутился наш Пушкин проездом на городской набережной... Стоит, озираясь: вроде всё знакомое, а город другой, никак в толк не возьмёт - ехал в Тверь, а попал в Калинин. Что за Калинин такой? Право, странно... и барышни странные, и губернатора положительно не узнать, другой человек стал... А дальше и вовсе бред: дорога, говорят, идет не в Питерскую губернию, а в Ленинградскую область какую-то! Ну, Гоголь, совершенный Гоголь, господа!
А дорога льётся сама под колеса, рябит, не даёт опомниться, сыплется за спину бахромой обочин... Наш путь - стрела, мы рвём на север, что-то нас ждёт там? Впереди, стянутая лентой шоссе, поднимается время от времени плавная грудь горизонта. Какие небеса сменяются над нами, сколько я ждал тебя, лето...
В мае месяце, идя по Садовому в своей старой куртке, я примерно знал, как буду жить этим летом: буду жить у окна, открытого в сад, и писать. А поскольку я это знал, то и не думал об этом, - я думал, как бы заработать денег, на которые можно было бы и жить, и писать, да так, чтоб не очень далеко от дома. Было пыльно и ветрено, а ждал я зелени и тепла. Почему-то очень ждалось тепла, но я совершенно не предполагал, что всё это лето буду пропадать в поездках по городам и монастырям, в жару, в УАЗе, набитом коробками с книгами, в должности экспедитора, а проще говоря, развозчика православной литературы. Васильич помог мне пристроиться в этот храм. На меня посмотрели, сказали, что им требуется экспедитор, желательно без маленьких детей и опасных привычек, и что, судя по всему, я могу приступать к этому делу прямо со следующего понедельника. И предстояло мне теперь ходить одновременно и на работу, и в то же время в храм.
Но я же православный, какие проблемы? Дней десять ушло на подготовку: ходил по складам, запоминал эти книги, в каком количестве и где лежат, нырял в них наугад, ероша страницы, где на пару минут, а где и забыв обо всём... Остальная специфика усваивается по ходу дела: маршруты, в общем, известны, имеются карты, телефоны и адреса. Инструкции и комментарии прилагались устно, Серёгой, вплоть до самого отъезда. Я чувствовал себя всё уверенней и наконец отправился вместе с шофёром-напарником в свой первый многодневный вояж. Всего и делов: объехать с книжным товаром полдюжины монастырей да с десяток храмов, ночёвки и питание согласно рекомендациям (но больше по усмотрению), на всё про всё четверо суток, вернуться живыми и лишних не брать.
Так начались мои летние путешествия. Мы уезжали и возвращались, дожди были любимы и поэтому редки, между поездками всегда тишина - работа при храме. При храме иная жизнь...
Сколько уже едем, а всё лесные места, всюду лес. Вот он вдруг оттесняется от дороги полями и деревнями и всё же не пропадает из вида, а преследует нас вдали неутомимой стаей и, улучив момент, в миг заполоняет пространство от горизонта до трассы, подбегает вплотную к дороге то смешанной чащей, то сосновыми прогалами, то берёзовыми лужайками... И всё это повторяется раз за разом, но нисколько не утомляет. Скользишь взглядом по всей поверхности пёстро-зелёной земли, по лесам, по открытой равнине с чередой деревушек и городков, - и вдруг осекаешься, как вздёрнутый на блесну: храм с колокольней! И только теперь всё обретает на глазах красоту и смысл.
Вообще храм - какой угодно, лишь бы был куполок,- стоит ему появиться, становится завершением любого пейзажа, его эстетической доминантой. Мне кажется, ничего более возвышенного, отрадного взору и венчающего природную гармонию человечество уже не создаст. Поставьте среди египетских пирамид церковь - и тотчас все взгляды стекутся к ней, а всё величие пирамид обратится в бессмысленную груду камней. Не знаю, что может быть согласно с природой - творением Божьим в такой же мере, как храм - творение человеческое. Возьмите любую унылую, изъезженную донельзя окрестность, но если завидится в ней хоть какая-нибудь церковка с куполочком, она вытянет без труда всю картину, да так, что и сама окрестность вздохнёт, что избавилась, наконец, от собственной неполноценности.
Наш маленький московский храм на фоне безликих громадин словно цитата из Пушкина на партсобрании. Каждый храм - личность, рассадник личностей; это естественно, поскольку освящается и пестуется Божественной Личностью. Храм - это, конечно, и остров. Я успел полюбить наш островок. Утром спешишь к нему, глянешь перед светофором: солнце на кресте - значит, вовремя. Теплынь разгорается; Александр Прокопыч поливает из шланга цветник и асфальт; разговариваем у ограды, подходят вежливо нищие и собаки... Иду на склад; на складе ветер играет дверями, падают и звенят ключи; копаемся в картотеке, на полках, ходим в подвал... Пришла жара ; шофёры в перепачканных сменках подползают под несчастный наш уазик. Пить хочется. А в храме ходят тихие люди, ставят свечки, выбирают книги; в приделе сбивают штукатурку, и можно посидеть у свечного ящика, пока нет Андреевны, и открыть "Шесто-днев", но не тут-то было: просят святой водички. Канон уже весь в свечах, с икон как будто смотрят и ждут, и ждут; я догадываюсь, я знаю, я обязательно... но потом, потом... я помню... Заказов мало сегодня, скорей бы обед.
Обед - славное дело, со всеми, кого не видел, перемолвиться можно, он всех соберёт, всех по лавкам рассадит. Смотрю на них - все такие разные; правду говорят: самоцвет от камня не отличить, пока как следует не шлифанут по нему. Окна настежь, а толку нет. И всё-таки есть - тополем пахнет. Всё горячее: и борщ, и чай; после чая блестим, как в бане.
Стемнело. Может, гроза будет? Зовут на разгрузку, срочно. Носим по нескольку пачек сразу, носим - отдуваемся, бросим - возвращаемся; носим и хлопаем, носим и хлопаем... отдуваемся, седьмым потом умываемся, не разговариваем... На задворках ризы вывешивают... Нагнувшись над краном, млею под струёй. Гроза передумала, зато пришёл Василич, обнялись, поболтали; завтра опять под тридцать. В храме молебен; перед Богородицей чья-то спинка с рюкзачком, как мембранка: просит о чём-то, выпрашивает, видно, прямо с уроков ... Дёргают за рукав: опять машина с тиражом; хлопаем - носим - хлопаем, заполняем пол и свод штабелями, башнями; крестик липнет под рубахой... А на улице ни ветерка. Маша звонит к вечерне, по улице бегут и бегут, едут и едут...
Проезжаем Торжок. Что за имя! Сколько в нём весёлой любви! Кажется, само это место, оборотистое и удачливое, подсказало такое лёгкое имечко. Небольшой торжок - тут тебе и творожок, и рожок, и соболий пушок! Мне нравятся такие имена, а то ведь у нас города строгие, как шаги императора: Москва... Санкт-Петербург... Новгород... Тверь... а между ними Торжок, как озорной шажок!.. Иное дело - Выдропужск. Сама ли выдра пужала людей тут, или ею, бывало, кого из незваных гостей пугнут, кто теперь скажет? Видать, серьёзная была выдра.
Так и ждёшь следующего названья. Неспроста ведь даны, неспроста они живут в языке. Неразгаданная поэзия наша. Вот, пожалуйста, - Холохоленка. А? Уж как её холили, как лелеяли всем миром, души не чаяли, такую "снегурку" поставили, что и язык разомлел, выдыхая это словечко... Только где она теперь, колоколенка? Не видно нигде, одно эхо осталось. Вышний Волочёк. Не волок, а "волочок", знать, не надрывали пупы, а в охотку волокли ладьи гружёные - тащить-то недалеко было. В городке васнецовская речка с мостиком и кувшинками... Двухэтажный чёрный сруб; сидит, прислонившись к нему затылком, задумчивый мужик. Месяц спустя, когда мы снова здесь ехали, я глазам не поверил: опять он. Только не в рубахе, а в майке, сидит и опять глядит перед собой из-под кепчонки. А перед ним - дорога, машины, беспрерывный караван машин...Чего глядит?.. Едем дальше.Бахмара. Одному Богу известно, откуда она тут взялась и что это такое.
Ну как тут не упомянуть, как пройти мимо названий придорожных закусочных в нашей глубинке? Чего только не встретится: и "Кошкин дом", и "Ромашка", и какой-нибудь "Кузьмич", а то и просто "Харчевня"... Но это всё же наши слова, уместные. Я о других, об иностранных. За ними угадываются отчаянные порывы души преобразователей деревенской "серости". Их нисколько не смущают окружающие реалии в виде старух, торгующих здесь же картошкой и парным молоком, шныряющих куриц, избушек с резными наличниками... Добро пожаловать в какой-нибудь "Норд" или "Коломбо", в "Лагуну" и даже в "Фиесту". Но как ни называй быка "Мерседесом"...Местный бахмарец озаглавил свою сарайку с прибитым к ней куском фанеры - "Мэри". Вот интересно поглядеть на англичанина, наткнувшегося в своей английской глубинке на кабачок "Аграфена"...
Куженкино. За ним Березай, кудрявая бородка. Выползово... Сильно сказано, но означает всего лишь крайние избы селения или предместье. Въезжаем в новгородскую землю. Едрово. И сразу отозвалось смолистым духом, звоном топорика по литому стволу. Сколько уж едем, а всё тот же речистый, озеристый край... Валдай. Что-то солидное, с сединой: дядька Валдай, кто ж не знает. Миронеги. В старину тихо-мирно поселились тут людишки с Онеги. Прижились, ничего. Яжелбицы. Ну, тут что-то своё, родовое... Зато свежее. Киселёвка, Кузнецовка. И это пойдёт, сгодится в общей симфонии. А вот и Крестцы. Отличный звук. Здесь мы обязательно останавливаемся.
Здешние жители наладились выпекать вкуснейшие пироги: хочешь с капустой, хочешь с картошкой и укропчиком, хочешь со свининкою сочной, хочешь с рисом и яйцом и обжаренным лучком, хочешь с яблоками, хочешь с чем хочешь! Тут тебе и чай с самоваром на табуретке, и кофе есть, и молочко найдётся. Стоят, торгуют против каждого дома его домочадцы - и родители, и дети, и старики. Продукт хранится горяченьким - у кого в солдатских больших термосах, у кого в кастрюлях, укрытых телогрейками да одеялами. Предлагают приветливо и недорого. Не сидят сложа руки, промышляют себе на скудную жизнь. Удивительно то, что сколько после ни проедем мы посёлков и деревень, а такого больше нигде не встретим.
Проезжаем предместье Новгорода. Потянулась низкая равнина с перепутьями каких- то речек, справа незаметно пристроился за деревьями узкий канал и пошёл параллельно шоссе, проглядывая тенистой водой, янтарными спинами, взмахами рук, лодками, стрелками вёсел с капелью, неподвижными рыбаками... Великий Новгород встречает нас длинной аллеей, по которой мы вкатываемся в самый центр и попадаем прямо на мост. Отсюда прекрасно видно Софию, стены кремля и вал, и отлогий берег, и светлый Волхов под светлым вечерним небом... Мы ищем дешевенькую гостиницу, нам объясняют, показывают, мы петляем, тычемся в незнакомые закоулки и находим её - скромную, полупустую, с покладистыми администраторшами, и поселяемся на четвёртом этаже в двухместном номере без удобств. На этаже нашелся подслеповатый туалет с тремя умывальниками; вода подаётся сюда не часто, поэтому первым делом мы омываем под сиплыми струйками просоленные телеса, а после ходим по коридору, отдуваясь, подставляя сквознячку свои влажные торсы. Потом мы спускаемся вниз, закупаем продукты и поднимаемся по пустынной лестнице, переставляя ноги на одном чувстве голода. На ужин мы позволили себе пивка и закусили шпротами, куском костромского сыра и большой белой булкой.
Мы лежим, вяло переговариваясь, при открытых окнах и полном отсутствии комаров... Нас пробудил обычный уличный шум, влетавший свободно в комнату, и яркий солнечный свет, при котором спать становится как- то стыдно. Лёжа я подумал о том, что так называемый "шум дня" на девяносто девять процентов состоит из шума автомашин.
Софийский собор вызывает изумление высшей степени. Храм Премудрости Божией кажется и сам сотворён невиданной простотою премудрости. Откуда не смотри - это единая песня объёмов... Все его, казалось бы, противоречивые части, все его разновеликие выступы и апсиды звучат слаженно, дополняя друг другом один общий и сильный "голос", и всё вместе выступает действительно мощным, уходящим ввысь белокаменным xopoм. Внутри попадаешь в высокий каменный лес... на холодных столбах проступают цветами и фигурами фрески, где-то в глубине мерцает золотом иконостас... В этом намоленном веками храме бродят по каменным плитам экскурсии и любопытствующие, пугливые, как рыбы в аквариуме. Молитвы былых новгородцев как будто сгустились под сводами серебристой дымкой. Собор к тому же ещё и музей, но за столбами вдоль стен лежат не экспонаты. У северной стены покоятся мощи святителя Иоанна Новгородского... В то время была яростная осада города. Сожжены дотла посады, растащены, разграблены сёла. У новгородцев не хватало уже ни воинов, ни сил, наступал последний час... Стояли открытыми церкви, и святитель сутками не выходил из храма. Молясь пред иконой Спасителя, он услышал голос: "Возьми образ Пресвятой Богородицы в церкви Господа Иисуса Христа на Ильинской улице, поставь на городскую стену и увидишь спасение городу". Этот образ - Знамение Пресвятой Богородицы. Вот он стоит сейчас против правого клироса под стеклом, - тот самый, древний, настоящий, совсем небольшой. До сих пор заметна щербинка от попавшей в него стрелы, пущенной как раз тогда, во время штурма... Стрела попадает в икону, и в наступившей тишине онаповорачивается от врагов ликом к городу. Все видят, как в очах Богородицы выступают слёзы... А дальше - внезапная безумная паника сбрасывает врагов со стен, они в ужасе бегут, давя друг друга... Оторопь охватывает оттого, что можно подойти и приложиться к этой святыне, даже просто постоять пред ней.
Отсюда, с Софии, и началась наша книжная торговля. Потом заехали ещё в пару "точек" и, как говорится, обернулись совсем неплохо, так что после полудня мы покидаем Великий Новгород молодцами - почин есть! На пути был Юрьев монастырь, но нам "не светило" ни в нём, ни в его унылом скиту: не нашли нужного человека. Разворачиваемся на юг - и катим вдоль Ильменя. В пригороде делаем остановку у магазинчика, покупаем поесть, уминаем булку с кефиром...
Жара в разrape. Заморив червячка, едем дальше. Вокруг нас плоская, пыльно-зелёная местность; слева - дачные участка и огороды, а за ними, где-то совсем рядом, Ильмень. Машина бежит резво, бензина пока хватает, и я начинаю разглядывать карту, почти не обращая внимания на дорогу...
[ << назад | вперед >> | к оглавлению ] [ в библиотеку ]