Теперь время обобщить мысли, которые высказывались в течение этого кризиса и сразу после.

Итак:

— Вот. Вот. Вот как надо обращаться с агрессией.

Если отступать — то только тактически, только для выигрывания времени и прочих полезных мелочей. Reculer pour mieux sauter — "Отбежать, чтобы дальше прыгнуть" — как говаривали французы, у которых это в рифму. Мы никогда и ничего не теряем — если речь идет о серьезных вопросах. Потому нечего бояться. Жизни все равно не жалко. Нас и так когда-нибудь убьют (в самом худшем случае — болезни и старость, но до этого еще много что может успеть случиться).

Этот мир был, есть и будет агрессивен. И это нам очень полезно — чтобы и мы не боялись агрессии, учились на нее отвечать и даже — это самое главное — наносить превентивные удары.

Никогда не надо думать, что мы бесполезны, что мы не можем помочь никому, т.к. даже не можем помочь себе. Можем. Только не надо поддаваться гипнозу чужой агрессии. Иногда полезно делать вид, что поддаешься, — но поддаваться на самом деле нельзя. И никогда не надо бояться ударить первым, когда на тебя начинают давить и наезжать...

Обычно те люди и обстоятельства, которые на нас давят, просто не знают или забывают о том, что мы можем ударить в ответ. И это хорошо, что они забывают. А вот мы забывать — не должны.

Bсё сказанное относится к невидимой брани -- борьбе с бесами и собственными страстями, -- равно как и к видимой: борьбе с обстоятельствами (не говорю "с людьми", т.к. с людьми как таковыми нам бороться незачем; мы можем возражать только против отдельных их функций).

To sum up: мы должны знать, что мы всегда можем -- и должны -- сделать такое же усилие, как сегодня сделали наши спецслужбы.

Всё это рассуждение может вызвать некоторые вопросы по евангельским заповедям, особенно по одной из них. Поэтому вот ответы:

Христианская добродетель подставлять левую щеку, когда ударили по правой, состоит вовсе не в том, о чем подумал Лев Толстой.

Еще Ориген (а его экзегетические принципы и, в частности, тот фрагмент из "О началах", на который я сейчас сошлюсь, стали классикой святоотеческого богословия, хотя сам он, бедняга, был еретик) — так вот, еще Ориген называл это место из Евангелия в числе примеров тех мест Писания, где отсутствует буквальный смысл. Дело в том, что обычно ударяют не по правой, а по левой щеке — т.к. бьют-то правой рукой, а не левой. Таким образом, евангельский пример — нереален или, по меньшей мере, нереалистичен. Это, по мысли святых отцов, указывает нам на необходимость задумываться вглубь. Самое очевидное тут — что речь идет только о тех ударах, которые получаешь лично ты. То есть ты, а не другие люди, организации, а также вверенное тебе дело. Организации, государства и т.п. вообще не могут быть христианами, и у них нет души, которую нужно спасать, а люди — хотя и могут быть христианами, но даже Господь Бог, а тем более ты, не можешь за них делать этого выбора — подставлять левую щеку или не подставлять. Подставляй, если хочешь, свою собственную щеку, а к другим не лезь.

Но об этом не стоит говорить слишком подробно. Важнее подумать именно о личном аспекте: если я хочу подставить левую щеку — чего это потребует от меня?

Тут важно избежать одной ошибки. Теоретически она совершенно очевидна, и никто бы ее не совершал, если бы... Если бы не было сильного психологического соблазна. Этот соблазн есть у всех. Если же мы и вообще "нефункционально используем" свое христианство — т.е. не для спасения души, а для какого-нибудь "душевного покоя", — то мы и вовсе обречены эту ошибку совершить.

Нельзя забывать, что "подставить" другую щеку может только тот, кто может и не подставлять. Потому как тот, кто не может, — он и не может: это с ним, без его согласия, могут — могут делать всё, что хотят.

Все вообще христианские добродетели совершаются от силы, а не от бессилия.

Бессилие — это не всегда грех, но всегда — такое состояние, в котором добродетель невозможна. Для совершения добродетелей нужны силы: для телесных добродетелей — телесные силы, для душевных — душевные (разумеется, те, кто не может совершать телесных добродетелей, могут спастись и одними душевными).

Но собираться с силами, особенно с душевными силами, — трудно и хлопотно. Гораздо заманчивей увидеть в христианстве индульгенцию собственной душевной опущенности.

Поэтому тут важно помнить: что одно дело — христианское смирение, которое всегда идет от силы, а другое — то, что от слабости.

То, что от слабости — это не смирение; это не добродетель, которая всегда добровольна, а ее отсутствие и невозможность ее совершить. Если же, к тому же, эта слабость — не вынужденная, а вполне добровольная, например, от нежелания становиться сильным, когда такая возможность есть, — то это грех.

Когда люди не не хотят, а просто не могут сопротивляться силе, но эта немощь их — оттого, что они предпочитают всему прочему состояние психологического рабства, то не будем это принимать за христианское смирение. Настоящих христиан невозможно обратить в психологическое рабство: например, в сталинских лагерях таких уважали даже уголовники. А вот людей, склонных просто уступать силе, — не только не уважали, но и усваивали им определенный социальный статус, естественно, самый низкий. Для обозначения этого статуса был введен термин, который в русском языке по своему основному лексическому значению обозначает собаку женского рода.

Поэтому желательно дать себе отчет по одному важному вопросу, а потом уже выбирать для себя правила относительно сопротивления злу силой. Вопрос этот таков:

— кем ты хочешь быть — христианином или …. (той самой "собакой женского рода")?

Война создает спрос на христианство — на такое, чтобы без дураков. Спрос на настоящее христианство, а не на самоварное золото "Храма-памятника".

Большевики не так изуродовали наш народ террором, как десятилетиями сытой жизни после всего, что было — и при мерзком советском безбожии. Люди стали думать, что "это можно". Некоторые и тогда, в 70-80-е, предупреждали: так — нельзя. Теперь уже всем видно, почему, т.е. к чему это привело.

Я не верю ни в какие "всенародные покаяния" — но я верю, что молодежь может не пойти по стопам своих жалких родителей, при условии, что у нее будет поле для проявления героизма, и героизма востребованного и необходимого — а не всяких дурацких альпинизмов советских инженеров.

Сам я вырос в обстановке постоянной опасности для жизни — в юности и ранней молодости исходившей от коммунистов, в будущее свержение которых я пытался внести свою детскую лепту, — и могу сказать, что мне это только помогло, когда я подрос. Главное, что это вообще помогло выработать привычку оставаться в одиночестве против большинства, не думать, будто "человеческая жизнь — это самое ценное", и не повторять подобные мантры нашей интеллигенции. Но подпольщина брежневской поры была доступна, как всякая подпольщина, только узкому кругу, а война тем и хороша, что она доступна всем желающим.

Вполне сознаю, сколько головной боли это доставит Церкви... Но игра стоит свеч. Для нас самих в нашем православии должна быть главной его истинность. Следовательно, мы заинтересованы в такой ситуации, когда в стране набирается максимум людей с потребностью — не "веры вообще", а именно — истины. То есть именно истины, а не того варенья с соплями, которое обычно предлагается под этикеткой "православие".

Главное условие выживания и развития нашей Церкви — наличие на нее реального спроса. Реальный спрос — это спрос со стороны тех людей, которым нужна истина (а не психотерапия, национализм, "батюшка", "чувства" и тому подобная симптоматика). Если к нам будут приходить такие люди, то больше ничего не надо вообще — так как отсюда всё будет автоматически.

Истинное Православие отличается от неистинного на уровне догматов и канонов, но откуда у человека возьмется интерес и доверие к догматам и канонам, если он о них (пока что) ничего толком не знает? Этот интерес развивается как продолжение фундаментального интереса человеческого организма — к тому, чтобы узнать реальность такой, как она есть, а не такой, как ему о ней врут. Война учит ценить точные сведения об обстановке и учит отсекать пропаганду. "Неистинное православие" — это именно пропаганда, набор пустых идеологий и (суб)культурных ценностей. Чего на войне точно не хочется — это соплей. Даже с вареньем. А истины — хочется: без хотя бы намека на нее воевать невозможно, а отведавши истину хотя бы только взглядом на ее тень — получаешь аппетит, который приходит во время еды.

…Это было написано до штурма и, прошу за это прощения, с несколько армейской прямотой в выражениях. Зато сразу после штурма я мог сказать:

"Уффф!!! теперь можно спокойно воевать хоть 10 лет, хоть 30... молодому поколению дали камертон...".

См. также:

Новости:
26.10.02 - Русская Православная Церковь оказывает помощь освобожденным заложникам и их родственникам
26.10.02 - Владимир Путин: Простите нас
26.10.02 - Патриарх Алексий II, прибывший в Астрахань, поражен мужеством бывших заложников и их освободителей
25.10.02 - Православные договорились совместно помолиться об освобождении заложников
25.10.02 - Цена слова журналиста
25.10.02 - Святейший Патриарх вновь коснулся событий, связанных с захватом заложников в Москве
25.10.02 - Патриарх Алексий совершил молебен о спасении заложников перед чудотворной иконой
25.10.02 - Свои соболезнования выразил Патриарху Алексию и Владимиру Путину глава Иерусалимской Церкви
24.10.02 - Заявление Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II в связи с захватом заложников в Москве