Творчество Ф.М. Достоевского (1821 – 1881) – одно из вершинных достижений русской классической литературы – справедливо уподобляют космосу. Созданный писателем художественный мир столь грандиозен по масштабам мысли и чувства, глубине духовных проникновений, что представляет собой своего рода необъятную вселенную.

Феномен Достоевского заключается в том, что интерес к нему во всём мире не только не ослабевает, но со временем всё более возрастает. Ведущие университеты Западной Европы, США, Японии и других стран уже давно и достаточно глубоко изучают творчество великого русского классика не только на факультетах филологии, но и философии, психологии, юриспруденции, социологии, смежных дисциплин.

Но в своём Отечестве Достоевского-пророка вспоминают по преимуществу в годы «круглых» дат. С сожалением приходится констатировать, что Россия в этом отношении выступает в парадоксальной трагикомической ситуации «сапожника без сапог», оставляя труды своего выдающегося соотечественника, равно как и многие другие духовные ценности, на периферии общественного сознания. В то же время освоение открытий Достоевского может принести не умозрительные, а практически насущные результаты для создания прочного духовно-нравственного фундамента современного общества.

В своих трудах писатель остро поставил ряд кардинальных для человечества тем и проблем: какова природа добра и зла; как уживаются в душе человека стремление к саморазрушению и самовосстановлению – «идеал содомский» с «идеалом Мадонны»; в чём сущность и назначение жизни; как преобразовать мир на основах духовности, нравственности, уважения достоинства личности; как соединить в нераздельное целое справедливость, законность, правосудие. Ответы на эти и другие «вечные» вопросы, над которыми издревле бьётся человеческое сознание, выдающийся художник и мыслитель оставил в своих произведениях, которые сегодня воспринимаются как пророчество, провозвестие, как дар и задание непрестанного совершенствования.

Апеллируя к «Вечной Истине», Достоевский выражает твёрдое убеждение в том, что «люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». В новом тысячелетии современное человечество живёт всё теми же грядущими упованиями. «А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час – всё бы сразу устроилось! – утверждает писатель устами героя своего «фантастического рассказа» «Сон смешного человека» (1877) . – Главное – люби других как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдёшь, как устроиться. А между тем ведь это только – старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же!». Выраженный в предельно простой и всякому понятной форме христианский идеал, заповеданный в Евангелии, к которому обращается Достоевский: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мк. 12: 31), – по высоте духовного задания оказывается до сих пор непосильным, недосягаемым и непревзойдённым. Новый Завет вечно нов и всё так же принадлежит горизонту нездешнего бытия.

Исследуя духовную природу человека и состояние общества, писатель-пророк в своих открытиях предвосхищал будущее. «По глубине замысла, по широте задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком, – писал о Достоевском М.Е. Салтыков-Щедрин. – Он не только признаёт законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идёт далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдалённых исканий человечества».

«Предвидения» и «предчувствия» писателя подтверждаются движением истории. В.Ф. Переверзев в статье к 100-летию классика «Достоевский и революция» (1921) проводил мысль об острой современности его творчества в тот «момент великого революционного сдвига, в момент катастрофического разрушения отжившего старого мира и постройки нового. <…> Достоевский – всё ещё современный писатель; современность ещё не изжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого писателя. Говорить о Достоевском для нас всё ещё значит говорить о самых больных и глубоких вопросах нашей текущей жизни <…> Читайте Достоевского, и вы многое поймёте». Пережив в очередной раз «катастрофическое разрушение» устоявшегося, мы и сегодня можем с полным основанием присоединиться к этой оценке.

Хаотическое состояние капиталистической России в «наше зыбучее время», когда традиционные ценности и сами понятия о добре и зле начали меряться «аршином близорукой выгоды», стали размытыми, относительными, охарактеризовано в романе «Бесы» (1872): «точно с корней соскочили, точно пол из-под ног у всех выскользнул». Прочную опору в этом шатком мире писатель обрёл в православной вере с её идеалами жертвенной любви к Богу и ближнему, «потому что Православие – всё». Эту отточенную формулу заносит Достоевский в свои записные книжки, хранящие столь же заветные мысли: «Нации живут великим чувством и великою, всё освещающей снаружи и внутри мыслью, а не одною лишь биржевой спекуляцией и ценою рубля»; «В Европе – выгода, у нас – жертва…»; «Русский народ весь в Православии и идее его». Писатель усматривал в Православии не одну только догматику, но главное – живое чувство, живую силу. «Вникните в Православие, – призывал Достоевский, – это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации. В русском христианстве по-настоящему и мистицизма-то нет вовсе, в нём есть одно человеколюбие, один Христов образ – по крайней мере это главное».

Формально-показная, официозная набожность, во многом принятая в настоящее время, ведёт к тому, что от Бога остаётся «мёртвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни». Об этом размышлял писатель в своём последнем романе «Братья Карамазовы» (1881). Герой романа – чистый сердцем и помыслами Алёша Карамазов – старается следовать евангельскому завету «раздай всё и иди за Мной». В отличие от фарисействующих псевдопоследователей Христа, пытающихся с выгодой приспосабливать «под себя» Божьи заветы, Алёша стремится к абсолютному идеалу высшей Истины: «Не могу я отдать вместо "всего" два рубля, а вместо "иди за Мной" ходить лишь к обедне».

Идейно-художественная система Достоевского в целом сформировалась на почве его глубоко религиозного мировоззрения. Основы христианского мировидения и нравственного развития личности изначально закладывались в традициях семейного воспитания. Русская семья имела утраченный ныне статус «малой церкви», где дом – храм; очаг – алтарь; семейный уклад – благочестие; идеал – любовь к Богу и ближнему; дружелюбие и взаимопонимание между чадами и домочадцами. Достоевский вспоминал: «я происходил из семейства русского и благочестивого... Мы в семействе нашем знали Евангелие, чуть ли не с первого года». Самые ранние детские переживания религиозного характера писатель хранил всю жизнь. Он запомнил, как около трёх лет отроду он прочёл при гостях молитву: «Всё упование, Господи, на Тя возлагаю, Матерь Божия, сохрани мя под кровом своим», – чем привёл всех в состояние радостного умиления; как в церкви мать причащала его, двухлетнего, и как «голубок пролетел из одного окна в другое». Возможно, эти первые сокровенные впечатления, вызванные Светом и Словом (то и другое – имена Бога в Новом Завете), способствовали пробуждению в ребёнке «нового, уже сознающего себя и мир человека».

Детская непосредственная религиозность, примиряющая веру с рассудком, впоследствии укрепилась осознанным убеждением. «Записная книжка» писателя содержит глубоко выстраданное признание: «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла».

В своей собственной семье Достоевский был нежным и заботливым отцом, талантливым педагогом и воспитателем, внимательным ко всем проявлениям детской натуры. Он делал всё, «что можно бы сделать трудом и любовью, неустанной работой над детьми и с детьми, всё, чего можно было бы достигнуть рассудком, разъяснением, внушением, терпением, воспитанием и примером». «Главная педагогия – родительский дом», – уверен писатель. Основой его воспитательной доктрины явилась религиозно-философская идея о человеке как «венце творения», об уникальности и неповторимой ценности каждой человеческой личности. О своём первенце – дочери Соне – Достоевский писал А.Н. Майкову в мае 1868 года: «Это маленькое трёхмесячное <создание>, такое бедное, такое крошечное – для меня было уже и лицо, и характер». В очерке «Фантастическая речь председателя суда» (1877) читаем: «у ребёнка, даже у самого малого, есть тоже и уже сформировавшееся человеческое достоинство». Этот тезис получил глубокую психологическую и социально-нравственную разработку в трудах Достоевского задолго до принятия Всеобщей декларации прав человека (1948), где в первой же статье утверждается право каждого на достоинство от рождения: «Все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства».

Указанный декларативный призыв к мировому сообществу до сих пор остаётся нереализованным благим пожеланием. Во многом потому, что во главу угла человеческих взаимосвязей ставятся товарно-денежные отношения, расчёт, эгоистический интерес, что в свою очередь влечёт подмену Бога ложными кумирами и бездушными идолами. Служение «золотому тельцу» неизбежно ведёт к звериным установкам типа «глотай других, пока тебя не проглотили», в итоге – к духовно-нравственному одичанию и вырождению.

Современное прочтение романа «Братья Карамазовы» – художественного и духовного завещания писателя – показывает, что его тревожные предчувствия сбываются с поразительной точностью. Вот одно из текстуальных подтверждений: «не исказился ли в нём <мире. – А.Н.-С.> лик Божий и правда Его? У них наука, а в науке лишь то, что подвержено чувствам. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью. Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай" <…> И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных – зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности ещё не указали. <…> куда пойдёт сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумывал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше».

Ни наука, ни социальные реформы не способны вывести человека и общество из разъедающего состояния всеобщей уединённости. На бессилие рациональных, прагматических подходов, их духовно-нравственную несостоятельность указывал писатель: «Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга». Достоевский предупреждал о том, что поглощённость материальными интересами, рост индивидуализма и катастрофический распад личности при утрате высших идеалов и веры в Бога приведут человечество к антропофагии (людоедству).

Духовное начало, «искра Божья» – первостепенное, что выделяет человека среди других существ. В то же время «сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека». Писатель справедливо полагал, что для становления личности одного разума, образованности недостаточно, поскольку «образованный человек – не всегда человек честный и что наука ещё не гарантирует в человеке доблести». Более того – «образование уживается иногда с таким варварством, с таким цинизмом, что вам мерзит».

Родителям, наставникам, учителям – всем тем, кому доверено воспитание юных душ, – необходимо постоянно заботиться о самовоспитании и самодисциплине: «ревностный отец даже должен иногда совсем перевоспитать себя для детей своих». «Мы не должны превозноситься над детьми, мы их хуже, – говорил писатель. – И если мы учим их чему-нибудь, чтобы сделать их лучше, то и они нас делают лучше нашим соприкосновением с ними. Они очеловечивают душу нашу». Отцам семейства, которые «лишь откупились от долга и от обязанности родительской деньгами, а думали, что уже всё совершили», Достоевский напоминает, что «маленькие детские души требуют беспрерывного и неустанного соприкосновения с вашими родительскими душами, требуют, чтоб вы были для них, так сказать, всегда духовно на горе, как предмет любви, великого нелицемерного уважения и прекрасного подражания». В «Братьях Карамазовых» выражена заветная мысль об особенной, «ещё в ангельском чине», природе ребёнка: «Дети, пока дети, до семи лет, например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой». Всё это обращает к евангельской заповеди «Будьте как дети». Христос говорит ученикам: «если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф. 18: 3).

Писатель следил за религиозно-нравственным формированием своих детей и указывал на громадное универсально-воспитательное воздействие Священного Писания: «Библия принадлежит всем, атеистам и верующим равно. Это книга человечества». На пороге инобытия он читал детям новозаветную притчу о блудном сыне. И умер с Евангелием в руках. Новый Завет, провожая писателя в вечность, открылся на словах Христа: «не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду».

Современники Достоевского сохранили воспоминания о его отношении не только к собственным, но и к чужим детям. Их судьбы постоянно тревожили сознание и душу: «Дети – странный народ. Они снятся и мерещатся». Христианское воспитательное credo Достоевского получило многообразное воплощение в письмах, дневниках, заметках, публицистике; наиболее глубокую разработку – в художественном творчестве, во всех без исключения произведениях. Можно утверждать, что творчество писателя в целом – своего рода «религиозно-педагогическая поэма».

Так, «Подросток» (1875) – в полной мере «роман воспитания». Главный герой – вступающий в жизнь юноша Аркадий Долгорукий – порабощён ложной идеей «стать Ротшильдом». Он считает, что «деньги – это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество». В черновиках к «Подростку» охарактеризована ситуация, на почве которой вырастают идеи преступной наживы: «Треснули основы общества под революцией реформ. Замутилось море. Исчезли и стёрлись определения и границы добра и зла. <…> Нынче честно не проживешь». В то же время, по убеждению писателя, «основные нравственные сокровища духа, в основной сущности по крайней мере, не зависят от экономической силы». Подросток постепенно освобождается от маниакальной цели обогащения, достигаемого любыми способами. В стремлении к праведной жизни происходит «восстановление падшего человека».

В «Подростке» и «Дневнике писателя» Достоевский исследовал также проблему «разложения семейного начала» и пришёл к выводу, что «случайность современного русского семейства <…> состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь. <…> самое присутствие этой общей, связующей общество и семейство идеи – есть уже начало порядка, то есть нравственного порядка, конечно, подверженного изменению, прогрессу, поправке, положим так, – но порядка».

С утратой общей идеи и идеалов также изнутри подрывается лад современной семьи. Понятия: супружество, семья, отцовство, материнство, детство – духовно опустошаются, становятся лишь правовыми категориями и терминами Семейного и Гражданского кодексов. Отношения в семье зачастую строятся не на незыблемом «камне» духовно-нравственного фундамента, а на «песке» формальной юридической связи сторон брачного контракта, гражданско-правового договора, наследственного права и т.п. Если нет глубинной духовной опоры, скрепляющей семейный очаг, то семья неизбежно становится ненадёжной, зыбкой, «случайным семейством» – по определению Достоевского.

«Больные» вопросы: «как и чем и кто виноват?»; как прекратить детские страдания; как «сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё» – с особенной силой поставлены в «великом пятикнижии» («Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы»). Среди основных идей последнего романа – сокровенная мысль: достижение мировой гармонии «не стоит <…> слезинки хотя бы одного только <…> замученного ребёнка».

По воспоминаниям известного русского юриста, литератора и общественного деятеля А.Ф. Кони, Достоевский «безгранично любил детей и старался своим словом и нередко делом ограждать их и от насилия, и от дурного примера. <…> Но с детьми для юриста связан, помимо святой задачи их защиты от насилия и нравственной порчи, ещё один из важнейших и труднейших вопросов <…> – о применении к ним уголовной кары». Знаменитый адвокат настоятельно советовал коллегам-юристам сверяться в своих решениях с Достоевским: «всякий, кто захочет вдумчиво подвергать детей карательному исправлению, не раз должен будет искать совета, разъяснения, поучения на страницах, написанных их <…> другом и заступником».

Посещая колонию малолетних преступников, Достоевский приходит к выводу о том, что именно «зверски равнодушное» отношение государства и общества к молодому поколению вытравляет в юных душах «всякие следы человечности и гражданственности». Писатель нашёл «недостаточными» имеющиеся в арсенале юридической системы «средства к переделке порочных душ в непорочные».

«Если что и охраняет общество даже в наше время и даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести», – размышлял Достоевский в романе «Братья Карамазовы». Свои чаяния он выразил устами «русского инока» старца Зосимы: «если бы всё общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю. Да и церковь, сомнения нет, понимала бы будущего преступника и будущее преступление во многих случаях совсем иначе, чем ныне, и сумела бы возвратить отлучённого, предупредить замышляющего и возродить падшего».

Утрата веры в Бога и бессмертие, заглушающая голос совести, ведёт к преступной теории «всё позволено», к власти «элиты» над «муравейником», «слабосильными бунтовщиками», которые под конец «станут послушными». «Покорное стадо» не в силах вынести свободы, а значит – и нравственной ответственности, – данной Христом, и принесёт эту свободу к ногам «избранных». В легенде Ивана Карамазова о «великом инквизиторе» этот наследник Римской империи строит свою власть на «чуде, тайне, авторитете» – на всём том, что отверг Христос, преодолевая дьявольские искушения. Инквизитор по-прежнему манит людей идеалом Христа: «мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твоё. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уж не пустим к себе». В действительности власть отреклась от Бога и служит силе, противоположно направленной: «Мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна!<…> мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными».

Именно антихристианское римское право лежит в основе современного российского законодательства. Сегодня вдумчивые учёные констати­руют неразработанность в праве аксиологических и антропологических под­ходов. По справедливому суждению современных правоведов, «в правовой науке мы привыкли заниматься непосредственными "замерами" правовых явлений: преступности, деликтности, знания права населением и т.д. <...> Наше право всё более вырождается в наукообразное законодательство <...> Отечественное право должно измениться. Юриспруденция, построенная на римских <кабальных> формулах, должна обрести новую творческую форму в русском пра­вовом психологизме, выразителем которого был Ф.М. Достоевский». Вопросы, поднятые в творчестве классика, – «об абсолютном праве, об отношении права к вечным ценностям – к вере, Истине, справедливости» – не могут и не должны оста­ваться на задворках общественно-правового сознания.

Современная Европа, считает Достоевский, пошла по пути «великого инквизитора»: «во многих случаях там церквей уже и нет вовсе, а остались лишь церковники и великолепные здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к переходу из низшего вида, как церковь, в высший вид, как государство, чтобы в нем совершенно исчезнуть. Так, кажется, по крайней мере в лютеранских землях. В Риме же так уж тысячу лет вместо церкви провозглашено государство». Церкви в государстве отводится «как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, – и это повсеместно в наше время в современных европейских землях». В том же направлении развиваются нынешние российские государственно-церковные отношения.

Путь православной России, по Достоевскому, должен быть иным: «По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более».

В дискуссии о церкви и государстве старец Зосима, несмотря на скепсис оппонентов («это, стало быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далёкого, во втором пришествии. <…> Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч.»), выражает несомненную веру в преображение жизни: «Правда, <…> теперь общество христианское пока ещё само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает всё же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти ещё языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь. Сие и буди, буди, хотя бы и в конце веков, ибо лишь сему предназначено совершиться! И нечего смущать себя временами и сроками, ибо тайна времён и сроков в мудрости Божией, в предвидении Его и в любви Его. И что по расчёту человеческому может быть ещё и весьма отдалённо, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях».

Одна из важнейших в системе идей Достоевского – мысль о личной нравственной ответственности каждого за состояние собственной души и за судьбы целого мира: «всякий человек за всех и за вся виноват, помимо своих грехов <…> И воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них Царствие Небесное уже не в мечте, а в самом деле». С точки зрения писателя, заниматься социально-политическими преобразованиями прежде христианского преобразования души человеческой – всё равно, что ставить телегу впереди лошади: «Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства».

На упреки в утопизме писатель отвечал, что он лишь «реалист в высшем смысле». Всё сбывается по Достоевскому. Жизнь подтверждает глубокую правоту его заветных идей. Писатель оставил неординарные и не лёгкие для исполнения заветы: не дать «низложить ту веру, ту религию, из которой вышли нравственные ос­нования, сделавшие Россию святой и великой»; «войти в борьбу» с «ужас­ными впечатлениями», «мрачными картинами», «искоренить их и насадить новые» – «чистые, святые и прекрасные». За прошедшее время значимость этих задач нисколько не уменьшилась.

Опыт писателя по религиозно-философскому, социально-психологиче­скому, этико-эстетическому осмыслению проблем бытия – "Жажда правды и права", как формулировал Достоевский, – по-прежнему требует серьёзного освоения и может сыграть неоценимую роль в духовно-нравственном развитии наших соотечественников, если только они не уподобятся библейским иудеям, гнавшим «пророков в своём Отечестве».

Рассказ. Автор: Ирина Рогалёва.

Леночка родилась летом шестьдесят пятого.

Во Дворце малютки дама с прической «хала» произнесла надоевшую ей до оскомины торжественную речь и вручила молодой мамаше розовый футляр из кожзаменителя, в котором находился документ о рождении дочери – листок плотной гербовой бумаги, подтверждающий, что Леночка родилась в городе-герое Ленинграде. К футляру прилагалась медаль. Кому и за что она предназначалась, Жанна, мать Леночки, не поняла - то ли ей самой за благополучно завершившиеся родовые мучения, то ли новорожденной дочке в счет будущих заслуг перед отечеством. В любом случае получить медаль было приятно.

В свидетельстве о рождении был записан и отец: красивый, добрый, но, к сожалению, пьющий, а потому ставший бывшим мужем еще до рождения дочери.

Поблагодарив даму и крепко прижимая к себе атласный конверт с узаконенной малышкой, Жанна направилась в Таврический сад, манивший к себе теплой палитрой осенних красок и пряным ароматом цветов, высаженных вдоль дорожек замысловатыми фигурами.

Устроившись на пустовавшей скамейке, молодая женщина поправила кружева у лица дочки и, наслаждаясь теплом солнечных лучей, весело отражавшихся в выплаканных ночным дождем лужах, принялась рассматривать идущих к детской площадке мамаш и нянек с нарядными чадами. Иногда попадались и папаши с гордостью державшие за ручки свои уменьшенные копии. И тогда Жанна грустно вздыхала, привычно повторяя себе: «Правильно я сделала, что развелась с этим пьяницей. Отец из него получился бы никакой. Вот встречу хорошего человека, и будет у Леночки настоящий папа, не бросающий в женщин чайники с кипятком и прочую домашнюю утварь».

Эти аргументы-воспоминания она использовала в качестве анаболика от любви, которая вопреки здравому смыслу продолжала терзать ее сердце.

Рядом с Жанночкой остановилась девочка лет семи.

- Как зовут вашего ребеночка? – спросила она, заглядывая в конверт.

- Леночка, – ответила Жанночка, поправляя пышный нейлоновый бант на конверте.

Вечером дама из Дворца вернулась в маленькую комнату большой коммунальной квартиры. Закрывшись от мира на два оборота ключа, она с облегчением расчесала башню из волос, скинула с отекших ног туфли на тонких каблуках и, завернувшись в халат из мягкой фиолетовой фланели, достала из серванта чешский хрустальный графин, наполовину наполненный ароматным армянским коньяком. Отточенным движением плеснула напиток в граненый стакан и обернулась к вырезанному на сосновой доске портрету Есенина:

- Ну, Сережа, за наше одиночество!

Выпив, дама разрумянилась, повеселела, и превратилась из неприступного администратора Нинель в простую женщину Нину.

Коньяк, портрет и хрустальный графин, гордо топорщившийся среди простых стеклянных рюмок на полке полированного серванта, были подарками благодарных родителей зарегистрированных ею новорожденных.

- Нинка, открывай! Опять одна коньяк хлещешь!

Кулак соседа-гегемона забухал в тонкую дверь.

- Какая я тебе Нинка? Нинель я! Сколько раз тебе говорить, чучело!

Нина покрутила ключом в замке и распахнула дверь.

Хлипкий мужичок маячил на пороге, выделяясь на фоне темного, плохо освещенного коридора серым пятном:

- Опять девку регистрировала?!

Мутные глаза соседа вызывали отвращение, как и весь его облик, который она помнила наизусть: бывшая когда-то белой, майка обтягивала большой живот и напоминала мешок, набитый картофелем; линялые спортивные брюки пузырились на коленях; из дырки, прогрызенной временем, в криво обрезанном валенке нагло торчал большой кривой палец.

- Слава, иди спать!

Нинель с треском захлопнула дверь и вновь обернулась дамой. Изящно сложив пальцы, подхватила полу халата, брезгливо посмотрела на пустой стакан и, достав из глубины серванта единственный, чудом уцелевший после многолетних застолий, хрустальный фужер на длинной изящной ножке, наполнила его коньяком.

- А закусить? - удивился Есенин на портрете.

В низкорослом, пузатом «ЗИЛ-е», похожем на соседа, нашелся сыр, напичканный пластмассовыми цифрами, грубо обкромсанный кусок колбасы и затвердевший столичный батон.

- Теперь другое дело, - поэт улыбнулся уголком рта, глядя на жующую бутерброд женщину, - теперь можно и повторить.

Согретая коньяком, Нинель смотрела фильм про любовь: роскошная кинодива, клонированная с голливудской актрисы, наряженная официанткой, призывала советских женщин в глухие леса Сибири, где сплошь и рядом толпились мужественные, ждущие любви мужчины.

Досмотрев фильм и допив коньяк, Нинель упала в кровать, как всегда пропустив момент перехода из неприятного бытия в приятное небытие.

Славик пришел на кухню, привычно борясь со штормом, бросавшего его на стены коридора.

- Опять Нинка пьет в одиночестве! Видать, снова девку регистрировала, - он плюхнулся на табуретку и, картинно закинув ногу на ногу, многозначительно посмотрел на соседку Розу Соломоновну, томящуюся у своей плиты в ожидании кипятка.

- Вячеслав, отстаньте, наконец, от Нинель, - увядшая раньше времени, шестидесятилетняя Роза бросила на соседа презрительный взгляд. – Сколько можно попрекать женщину за давнюю ошибку? Вы-то все свои романы помните? Знаете, чем они закончились для ваших пассий?

Роза Соломоновна подхватила, закипевший чайник и скрылась в темном коридоре.

- А какое ей дело до моих романов? – обидевшись, Славик пнул ногой соседский столик и направился к окну.

- Две ступеньки вниз, иду на посадку, - бормотал он, - вижу опасность. Опасность миновала! - он кренделем обошел вокруг газовой плиты и воткнулся лбом в стекло, разделенное облупившимися деревянными рейками. Отодвинув коленом привыкший ко всему цветок алоэ, мужчина взгромоздился на подоконник и хищным взмахом выхватил невинно висевший за окном мешочек с докторской колбасой: у Розы Соломоновны не было холодильника.

- Ненавижу евреев!

Славик рвал зубами колбасу и глотал, не разжевывая. Насытившись, он отпустил пакет на волю и, удовлетворенный, потащился по длинному, как вагон поезда коридору, в свою комнату, сплошь облепленную пожелтевшими от времени и табака фотографиями.

На каждой из них была Нина, Ниночка, Нинель…

Он упал на продавленный диван, перебирая глазами снимки. «Ясное детство, чистое отрочество, мутная юность, а теперь темная как полярная ночь, зрелость без просвета надежды, – потекли черные, густые, как горячий гудрон, мысли. - Что меня ждет дальше? То ли жизнь-окно с потрескавшимися рамами, то ли двор-колодец, манящий в свою влажную темноту, то ли водка? Или что там еще? И соседка эта – Роза Соломоновна, еврейка проклятая, чистоплюйка вежливая. И смотрит на меня так жалостливо; и колбасу я у нее тырю, а она знает об этом и никогда меня не попрекает. И имя у меня дурацкое - Славик. Ненавижу свое имя! Мне сорок лет, а я все Славик. На кой меня родители так назвали? Да и где они – родители? Я их и не помню. Все, что помню – детский дом, вечный голод и тоску. В свидетельстве о рождении написано: отец – Иван Иванович Петров, мать – прочерк, а глаза у меня … А, какая мне разница… Колбаса была вкусная…Нинка, я тебя так любил. И зачем ты, дура, аборт тогда сделала? Убила нашу дочу.

Он закрыл уставшие мутные глаза и уснул.

Леночке исполнилось пять лет. Из шелкового кокона, перевязанного нарядной лентой, вылупилась кудрявая веселая девочка.

Воскресным осенним днем, нарядив дочку в платье из мягкой фланели, усыпанное крупным горохом, и в только что купленные в ДЛТ ботиночки, пахнущие кожей, мама повела ее в фотоателье, рядом с домом.

- Не хочу фотоглафироваться, хочу в садике гулять, - картавя, закричала Леночка, очутившись на улице. Вырвав руку, она навалилась на мать всем тельцем, пытаясь сдвинуть ее в сторону Некрасовского садика, расположенного напротив их дома. Прохожий, мужчина средних лет с добрым лицом, поймав растерянный взгляд молодой женщины, присел на корточки перед Леночкой:

- Девочка, разве ты не знаешь, что надо всегда слушаться маму?

Малышка исподлобья уставилась на незнакомца. Он ей понравился:

- Дядя, у вас дети есть? – забавно склонив голову набок, спросила она.

Мужчина бросил взгляд на красивую маму, смутился, потеребил запонку на рукаве выбившейся из-под пальто рубашки, провел пятерней по густым вьющимся волосам:

- У меня нет детей, девочка.

- А жена у вас есть? - выстрелила Леночка вторым вопросом.

- И жены у меня нет, - окончательно смутился прохожий. Мать девочки ему очень приглянулась.

- Тогда будьте моим папой! Как вас зовут? - Леночка схватила руку мужчины и потянула к руке матери.

- Меня зовут Владимир, - с надеждой посмотрел тот в глаза женщине.

Жанна поняла его взгляд. Ничего не ответив, она схватила дочку за руку и, не оглядываясь, потащила в фотоателье.

Мужчина поднялся, зачем-то отряхнул чистые брюки и ушел. Он тоже не оглянулся вслед Леночке и ее маме, хотя ему очень этого хотелось.

- Доченька, нам надо сюда.

- Не хочу сюда! Хочу обратно! - Леночка заколотила ногами в обшарпанную деревянную дверь.

- Что случилось? Кто так торопиться ко мне?

Дверь распахнулась - на пороге стоял добрый старичок. То, что он добрый, девочка поняла сразу и мгновенно прониклась к нему доверием, но упрямый характер требовал не сдаваться.

- Здравствуй, Жанночка, - фотограф расцеловался с ее мамой, взял Леночку за руку и повел в крошечную студию.

- Я сама! - вырвала девочка пухлую ладошку из руки старика…

Старый фотограф Борис Иосифович, видел на своем веку множество детей. В закромах его памяти теснились младенцы с первыми, ясными, беззубыми улыбками; малыши с поредевшими молочными зубками, пытливо смотрящие на мир вопрошающим взглядом; отроки с пробивающейся растительностью на лице; отроковицы в белых, крылатых, школьных фартуках, тайком от матерей подкрасившие черной тушью глаза и обкусавшие для яркости губы.

Мальчик Боря родился в начале мятежного двадцатого века в Петербурге. Его отец был портным, но, увлекшись модной в те времена фотографией, оставил швейное дело. Был он православной веры и женился на хорошей верующей девушке. Своего первенца Бориса они окрестили во Владимирском соборе.

После свершения дьявольской революции, время для их семьи разделилось на два слова: «до» и «после». «До» звучало прекрасной нотой, «после» - резало слух, как скрипучие, несмазанные дверные петли.

Впрочем, эта звуковая метаморфоза случилась спустя семь лет после рождения Бореньки, до нее он спокойно рос в маленькой уютной квартире в доходном доме, принадлежавшем богатому купеческому отпрыску, живущему со своим многочисленно семейством в Париже.

Отцу посчастливилось арендовать скромное помещение на первом этаже соседнего дома, где он и основал фотоателье. Его фотосалон был популярен и приносил неплохой доход. Медный колокольчик над дверью звенел почти непрерывно, радостно приветствуя господ, мещан, служащих и простой люд.

Как для колокольчика и для фотокамеры, прятавшей свое око в гофрированной шее, так и для их хозяина, не имело значения ни богатство, ни социальное положение людей, желающих запечатлеть на память себя и своих близких. Иосиф с равным усердием ретушировал и нежные лица дам с безмятежным взором, и строгие лица священников, и портреты простоватых фабричных работниц, стесняющихся своих неухоженных рук.

Подростком Борис все свободное время проводил в салоне отца. Он полюбил фотографию и в пятнадцать лет уже стал хорошим фотографом. Поэтому на войну он взял камеру, пережившую вместе с ним четыре страшных года.

Родители умерли от голода в блокадном Ленинграде. Осиротевший Борис, вернувшись с фронта, обнаружил разграбленную квартиру с сожженной мебелью. Сохранилась лишь икона святого Николая, надежно спрятанная в тайнике над буржуйкой и несколько поцарапанных фотографий, завалившихся в щели изувеченного топором паркета. Поцеловав икону, Борис убрал ее обратно, до лучших времен.

Молодого фронтовика взяли фотокорреспондентом в газету на большой завод. Каждый день Борис снимал волевые рабочие лица – мирное время требовало своих героев, не жалеющих сил для восстановления разрушенной страны. Ему нравилась эта работа, но мечтал он об ателье из своего детства. Эта мечта исполнилась, когда он вышел на пенсию. Как когда-то было у отца, радостно зазвенел над входной дверью медный колокольчик, дождавшийся своего часа. Также аккуратно были расставлены на самодельных полках обтянутые бархатом и кожей старые фотоальбомы. Иногда старый фотограф открывал один из них и, медленно переворачивая тяжелые страницы, вглядывался в смягченные ретушью лица дорогих ему, в основном, умерших людей. Он здоровался с ними, как с живыми, и начинал беззвучный монолог:

- Фимочка Серебрякова, при крещении тебе дали имя Серафима. Думаю, что именно святой Серафим помог тебе пережить эту страшную войну. - Борис Иосифович смотрит на портрет пухлой девочки с черными глазами- маслинами, с пышными локонами, кружащимися вокруг круглого детского личика, - какая ты была пампушка, непоседа, бабушкина любимица. Тебе было семь лет, когда твоя бабушка привела тебя фотографироваться. Перед съемкой вы посетили цирюльника, он проколол тебе ушки и вдел в них брильянтовые сережки – бабушкино наследство. Когда я снимал твою свадьбу, ты была в этих серьгах. После войны ты пришла ко мне: худая почерневшая вдова, в грубой солдатской форме, но с веселым блеском в глазах. Перед съемкой ты достала из нагрудного кармана гимнастерки, увешанной орденами и медалями, завернутые в носовой платочек бабушкины серьги и надела их. После бережно убрала их обратно. Вскоре ты узнала, что твой брат сидит в «Крестах» по обвинению в шпионаже. Чтобы спасти его от расстрела, ты, глядя в жадные глаза следователя, оставила бабушкины брильянты на его столе в кабинете на Литейном. И не только их. Спустя десять лет, после лагерей, вы с братом пришли ко мне. Мое сердце сжалось: передо мной стояли две иссохшие мумии с потухшими глазами.

Деточка, ты так и не узнала, что однажды ко мне на съемку пришла толстая баба, завернутая в кисею и с твоими сережками в ушах, уж их-то я ни с чем не спутаю, жена того самого полковника с жадными глазами и грязной душой. Я отказался ее снимать – это единственное, что я мог сделать для тебя.

Катенька Семенова, - Борис Иосифович проводит рукой с узловатыми пальцами по пышной косе, уложенной короной на голове юной девушки, - как ты гордилась своими косами, смешная девочка. Я помню твоего жениха, он был похож на журавля – длинный, худой, немного сутулый. Кажется, его звали Вячеслав? Или Ростислав? Нет, точно не помню. Вы были прелестной парой, и у вас могли бы родиться такие же прелестные детишки. Я бы сделал ваш семейный портрет, если бы ты не погибла в сорок втором в концлагере, в Дахау.

А это Ванечка Брызгалов, - фотограф смотрит на фотографию пятилетнего малыша в коротких штанишках, держащихся на одной лямке. Мальчик улыбается во весь рот, сидя на деревянной лошадке. – Я помню, что

ты с детства писал стихи, и мечтал стать известным поэтом. Ты вернулся с войны героем и работал вместе со мной в заводской газете. Твой портрет был одной из лучших моих работ, его напечатали в журнале, и многие женщины любовались на него, мечтая познакомиться с красавцем журналистом. Эх, Ваня, Ваня, войну ты прошел, смерть победил, женился на хорошей девушке, родил дочку, а со славой не справился. Закружила она тебя, понесла по застольям, да и оставила с неверной подругой – водкой, отнявшей у тебя талант, здоровье, а затем и жизнь.

Борис Иосифович, тяжело вздыхая, открывает следующую страницу.

Портрет молодой женщины слегка обгорел, но он - один из самых ценных снимков в его архиве: лукавая улыбка, смешинка в умных глазах, прямая спина, высоко поднят подбородок – Лиза, Лизонька, Лизавета, Елизавета Николаевна, белая кость. Воспоминанья перенесли Бориса Иосифовича в детство.

…Лиза Засецкая, жившая в соседнем дворе. Я был влюблен в тебя, а ты считала меня малышом. Я нарочно врезался в тебя на катке, обнимал и замирал от счастья, а ты, плутовка, смеялась, чмокала меня в холодную щеку и неслась дальше по ледяному кругу.

Я помню, как кричал тебе в след:

- Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это, и за это и за то!

В пятнадцать лет я влюбился в веселую Наденьку, дочку нашего дворника и мгновенно забыл о тебе. Потом меня заполонила любовь к худощавой язвительной Саше, вытеснив Наденьку из моего воображения. Затем я повстречал Людочку. Ах, как нам было интересно! Она тоже увлекалась фотографией. Я помню, что страстно мечтал жениться на ней, но комсомольский лидер из ее института перешел мне дорогу. Со своим лидером Людочка живет до сих пор. Иногда я встречаю их на рынке – они дуэтом перебирают мясо на прилавке. Наденька исчезла после войны, о Саше, уехавшей в тридцать седьмом в Казахстан, ничего н известно с тех пор.

Ты родила сына поздно и назвала его Валерий, в честь деда, полковника царской армии. У твоего мальчика было страшное детство – вы потеряли друг друга во время эвакуации из блокадного Ленинграда. После войны, когда вы чудом нашли друг друга, он рассказал, что прошел через концлагерь, партизанский отряд и немецкий плен. Твой муж, офицер, погиб под Сталинградом, сына ты растила одна. Где-то ты сейчас живешь, милая моему сердцу, Елизавета Николаевна?

Татьяны, Нины, Коли, Сережи – всех помнил переживший многих старый фотограф. Но жизнь идет, звенит колокольчик над дверью, и новое поколение смотрит в объектив его камеры.

- Леночка, сейчас вылетит птичка, - Борис Иосифович открыл затвор старенькой камеры «ЭФТЭ», и девочка приоткрыла ротик от любопытства.

Снимок сделан, а обещанная птичка не появилась, но Леночке расхотелось капризничать: мама пообещала сводить ее в зоопарк, где живут настоящие дикие звери.

Через три дня Жанночка забрала фотографии. Один снимок симпатичной девчушки с полуоткрытым ртом и любопытными глазками Борис Иосифович оставил себе, чтобы вставить его в полукруглые прорези альбома рядом с портретом ее юной матери.

Наступил март. Нинель вышла с работы, полной грудью вдохнула воздух, наполненный особенным запахом, который бывает только ранней весной. Сосульки плакали, роняя на асфальт горькие слезы сожаления об уходящих морозах, люди же радовались капели – предшественнице теплых дней. Холодная капля упала Нинель прямо на нос. Смахнув с лица сосулькину слезку, она рассмеялась, вдруг ощутив в душе необъяснимый прилив радости. Женщина с прической «хала» неторопливо шла по улице, не зная, что идет навстречу счастливой перемене в своей судьбе.

Этим же вечером Владимир, давно позабывший о встрече с красивой женщиной и ее капризной дочкой, возвращался домой на метро с банкета по поводу сдачи проекта нового дома. В голове слегка шумело, но в теле появилась легкость и внутреннее веселье, словно в нем продолжали бродить пузырьки выпитого шампанского. Он собирался выйти на «Гостином дворе», чтобы прогуляться по Невскому, но почему-то очутился на «Чернышевской».

Солнце ударило в лицо, заставив прищуриться, и Владимир не сразу заметил женщин с восточными смуглыми лицами, в ярких платках, покрывающих смоляные блестящие волосы, с охапками мимозы в руках, толпившихся у выхода из метро. Пряный запах цветов перебивал тонкие весенние ароматы.

- Мужчина, купите мимозу. Недорого, - пристала к Владимиру торговка, непрестанно поглядывая по сторонам юркими хитрыми глазами – торговать с рук было запрещено, и она боялась появления милиции. Чтобы отвязаться от навязчивой продавщицы, Владимир купил веточку с резными листьями, усеянную желтыми пушистыми бусинами.

В начале семидесятых годов Булгаков все еще был недоступен большинству читающей публики, «Мастера и Маргариту» можно было прочитать лишь в самиздате или купить на черном книжном рынке, отдав за книгу немалые деньги. Владимир был простым архитектором, к тому же холостяком, все заработанные средства проживал, излишков не имел, черный рынок не посещал, Булгакова не читал и поэтому не догадывался, что цветок в руке может сыграть в жизни человека судьбоносную роль.

Некоторое время он шел, держа перед собой мимозу, как флажок на первомайской демонстрации, затем, осознав всю нелепость положения, решил выбросить никчемный цветок, но передумал, пожалел пушистую веточку и, увидев симпатичную женщину, идущую с улыбкой ему навстречу, неожиданно для себя протянул ей мимозу:

- Возьмите, это вам!

Нина взглянула на симпатичного высокого мужчину и сразу поняла, что перед ней – ее судьба.

Так закончилось одиночество дамы из Дворца и холостая жизнь архитектора. Они без хлопот обменяли свои комнаты в центре на однокомнатную квартиру в новом многоэтажном доме на стремительно разрастающейся окраине города.

Затем в жизни Нины случилось еще одно событие – из Дворца малютки она переместилась во Дворец бракосочетаний, и гимном ее жизни стал марш Мендельсона.

Веточка мимозы оказалась волшебной палочкой: Владимир получил любящую жену, Нинель – любимого мужа. Только Славик остался ни с чем, лишившись любимой жертвы. Впрочем, он страдал недолго - в комнату Нины в скором времени въехала симпатичная, непритязательная к жизни, Люся – разведенка, пекарь из рабочей столовой.

Отведав ее пирожков с капустой и ощутив ласку мягких, пахнувших сдобой рук, Славик решительно поставил крест на своей старой любви, помылся, побрился, приоделся и пошел в атаку на соседку, так как одинокая жизнь всухомятку надоела ему до тошноты.

К великой радости Розы Соломоновны новая соседка прониклась к несчастному, вечно голодному Славику сначала жалостью, а затем, как это часто случается с русскими женщинами, и любовью. Восставший из пепла, Славик перестал втихаря таскать чужие продукты и начал открыто столоваться в уютной Люсиной комнате, то и дело вызывая ее восхищение починкой немудреных бытовых предметов, которых бывший Люсин муж чурался, как огня.

Свадьбу Славика и Люси отмечало на кухне все дружное население коммуналки. Единственным гостем со стороны был фотограф – Борис Иосифович, его пригласила Роза Соломоновна.

Эмалированные глубокие миски с рубиновым винегретом и мягко-желтым салатом «Оливье», банки шпрот с разинутыми зубастыми ртами стояли в шахматном порядке на длинной деревянной кишке, собранной из разнокалиберных кухонных столов, покрытых разномастными скатертями. Между ними королевами и ферзями застыли, не подозревающие о своей скорой кончине, бутылочки с «беленькой» и с «красненьким».

Давший себе слово «не ударить в стол лицом», жених тоскливым взглядом смотрел на гостей, без стеснения наливавших, выпивавших и снова наливавших.

Невеста, неправильно поняв мандраж жениха, нежно прижалась к нему гипюровым плечом. Все замечавшая, раскрасневшаяся Роза Соломоновна крикнула: «Горько», и гости, с трудом оторвавшись от тарелок и рюмок, нестройным хором подхватили ее тост. Молодые слились в поцелуе, сверкнула вспышкой старенькая камера, и в объемном архиве фотографа появился новый снимок.

Через несколько месяцев Борис Иосифович умер, так и не узнав продолжение истории любви Люси и Славика.

Чужие люди, въехавшие в квартиру фотографа, не имеющего наследников, вынесли на помойку его вещи, в том числе и альбомы с фотографиями, которые он бережно хранил всю жизнь.

Рано утром сердобольный дворник достал их из помойного бака и положил на землю – авось кому-нибудь и пригодятся. Но на старые альбомы никто не польстился, лишь ветер-хулиган, растрепав листы, вырвал из них фотографии и разнес по соседним дворам.

Один из снимков, словно направленный чьей-то рукой, кружась, опустился к ногам милой девчушки, гуляющей с мамой в Некрасовском садике.

- Мама, посмотри какая красивая девушка! - Леночка подняла с земли старый снимок. – Можно, я ее оставлю себе?

Жанна вгляделась в старый, обгоревший по краям, снимок и долго смотрела на красивое благородное лицо».

- Возьми, - наконец разрешила она.

Спустя два года, во Дворце бракосочетания, Нинель с неизменной «халой» на голове, произносила торжественную речь в честь брачующейся пары Жанны и Валерия.

Нарядная Леночка исподтишка рассматривала свою новую бабушку: статную, красивую старуху, сидящую рядом.

- Мне кажется, что я Вас где-то видела. Как вас зовут? - прошептала девочка ей на ухо.

- Елизавета Николаевна, - улыбнувшись, ответила та.

Счастливые молодожены и немногочисленные гости вышли из Дворца. Был прекрасный солнечный осенний день. Осень, словно желая поздравить молодых, бросала им под ноги яркую листву. Увидев жениха и невесту, радостно трезвонили водители трамваев. Или всем так казалось?

Праздничная процессия неспешно двигалась через Таврический сад в сторону улицы Некрасова. Леночка вырвала ладошку из руки Елизаветы Николаевны и, не удержавшись, бросилась собирать осенний букет.

Горожане прогуливались по аллеям, наслаждаясь прекрасным днем. Мамаши и няньки, ревниво поглядывая друг на друга, везли в колясках разряженных младенцев. Папаши не сводили глаз с резвившихся на детской площадке чад. Старики, сгрудившись вокруг шахматистов, с азартом наблюдали за их игрой. Радио из чьего-то кармана бодрым голосом рассказывало о достижениях народного хозяйства.

Девочка остановилась около молодой женщины, сидевшей на скамейке с розовым атласным конвертом в руках.

- Как зовут Вашу малышку? – спросила она.

- Леночка, - ответила женщина, поправляя бант на конверте.

См. также:
- Другие рассказы и сказки Ирины Рогалёвой
- Мне задали вопрос: «Зачем современному человеку сказка?»
- Ирина Рогалёва о своих сказках
- Сказка про девочку Выгоду
- Рассказ "Замёрзшие небеса"

Современному агиографу в его работе необходимо проделать труд детектива, быть скрупулезным текстологом древних рукописей, историком, археологом и даже использовать анатомо-антропологические исследования мощей. Потому что в текстах житий святых встречаются ошибки, которые могут вызвать сомнения в самом существовании святого. На самом деле события, описываемые в древних рукописных памятниках о свт. Николае, и персонажи, участвующие в них, не противоречат известным историческим источникам.

В последние годы исследователи узнали много нового о святителе Николае Мирликийском. Об этих открытиях нам рассказал председатель православного общества «Скиния», писатель-агиограф, организатор ежегодных международных конференций николаеведов, автор недавно вышедшего исправленного жития святителя Николая Александр Владимирович БУГАЕВСКИЙ.

Почти семнадцать веков прошло со времени блаженной кончины святителя Николая. Тысячи новых статей и книг о великом Мирликийском епископе опубликовано только за последние сто лет. Что же изменилось в нашем знании о Николае Чудотворце? С ХIХ века, когда был выпущен наиболее полный сводный труд о житии, чудесах и иконах святителя, эти сведения изменились весьма сильно, а в некоторых случаях даже кардинально. Поскольку в прошлом веке тысячи храмов и монастырей были частично разрушены или вовсе уничтожены, множество икон бесследно исчезло, и описания святынь, приведенные в этом труде, расходятся с реалиями нынешнего времени.

Изучение древних памятников позволило значительно дополнить жизнеописание святителя. И наоборот, некоторые подробности пришлось признать недостоверными или искаженными. Например, было доказано, что некоторые сведения в житии Николая Угодника в Четьей Минее заимствованны из жития другого святого — Николая Пинарского.

Кроме того, только в 1992 году удалось разрешить почти тысячелетнюю загадку о мощах святителя. Дело в том, что сохранилось множество хроник XI-XIII веков, рассказывающих о перенесении святых останков из Мир в Бари. И вместе с тем немало письменных документов начала XII — XIII века повествуют о похищении его мощей в Ликии флотилией венецианцев. Только анатомо-антропологические исследования второй половины XX века позволили установить истину в споре двух итальянских городов о том, где хранятся подлинные святые останки свт. Николая Чудотворца.

В ХIХ-ХХ веках появилось ошибочное представление, что сведений о святителе Николае сохранилось очень мало и они исторически недостоверны. Работа с древнейшими источниками позволила авторам жития восстановить даже живую речь святителя Николая.
На илл.: икона свт. Николая, дар св. вмч. Стефана Уроша Дечанского, царя Сербского, базилике свт. Николая в Бари, 1327 г. К сожалению, эта точка зрения во второй половине ХХ века стала получать все большее распространение не только среди католиков, но и у православного духовенства. На самом деле события, описываемые в древних рукописных памятниках о святителе Николае, и персонажи, участвующие в них, не противоречат известным историческим источникам, а подчас дополняют их важными сведениями о времени царствования императора Константина Великого.

Охота за мощами

Жизнь в Мирах, на окраине Византийской империи (Миры — ныне город Дембре на юге Турции), в XI веке была уже неспокойной. Ликия подвергалась бесчисленным нападениям сельджуков. Жителям Мир то и дело приходилось скрываться в горной части области. У латинян шла настоящая охота за святынями. Считалось, как бы ты мощи ни достал — они тебя все равно будут спасать. Бари был очень крупным портовым городом. Венеция — полукупеческой-полупиратской морской державой. Оба города хотели завладеть мощами свт. Николая как покровителя мореплавателей.

По латинским хроникам, баряне два раза приезжали за мощами, а не один, как написано в славянских повествованиях о перенесении мощей святителя Николая. Хлеб в Малую Азию и Антиохию тогда возили из Апулии и Калабрии. (Египет уже завоевали арабы.

Плодородные заливные долины Нила больше не снабжали Византийскую империю, как это было до VII века.) И вот в 1087 году баряне везли хлеб в Антиохию, то есть в Западную Сирию. Проплывали мимо Мир, отправили разведку, но она быстро вернулась. Город был заполнен сельджуками. Они хоронили своего полководца. Высадиться было нельзя, и баряне поспешно отплыли…

В Антиохии они продали зерно, а на обратном пути опять заехали в Миры. На этот раз никого из сельджуков они не встретили. Да и жителей Мир в городе было немного, большинство под угрозой набегов предпочло переселиться в горы. В храме cвт. Николая оставались четыре монаха. Барийский отряд вошел в храм, и под угрозами один из монахов показал, где находится святыня.

Перенесение мощей святителя Николая ежегодно праздновалось венецианцами. Эти пышные празднества изображены на картине итальянского художника Гвидо Рени (1575-1642), хранящейся в Лувре.

Надо сказать, что те гробницы, которые демонстрируют сейчас турки (а в храме два саркофага), не имеют отношения к святым мощам. Трудно сказать, где первоначально был захоронен святитель, но к моменту прибытия барян его мощи покоились под спудом, в одном из приделов под полом, украшенным мозаикой, а не в нише с гробницей.

Баряне разбили эту мозаику ломом, один из моряков спустился в гробницу и, увы, встал прямо на благоухающие миром святые останки и повредил их. Мощи по частям поднимали и укладывали в священнические одежды. Главу святого и многие другие фрагменты скелета перенесли на корабль. Но полностью забрать мощи не удалось, так как мореплаватели торопились и опасались, что ликийцы спустятся с горы в город и воспрепятствуют похищению мощей. Все же несколько десятков жителей Мир успели добежать до кораблей барян. Сил у них было недостаточно, чтобы вступить борьбу с вооруженным отрядом моряков, но плач стоял великий. В результате баряне хотя бы оставили икону святителя Николая, которую тоже было прихватили, и пожертвовали весьма значительную сумму денег храму великого чудотворца.

То, как выглядело, согласно древним хроникам, перенесение мощей из Мир в Бари, очень трудно описать в агиографическом стиле как благочестивое событие с участием людей, благоговейно радеющих о святыне. На самом деле это было похищение. Хотя к тому, что мощи оказались в Бари, следует отнестись как к милости Божией. Если бы не набег барян, бесценная христианская святыня, вероятнее всего, была бы утрачена в ходе завоевания Византии Османской империей.

А через десять лет армада первого Крестового похода двигалась на Иерусалим. Крестоносцы грабили даже друг друга: на Родосе произошла стычка между пизанцами и венецианцами.

Через несколько дней после этого венецианцы высадились в Мирах с целью также забрать мощи чудотворца. И все повторилось. В храме опять было четыре монаха. В поисках святынь венецианцы разбили алтари, разорили все, что только могли. Начали пытать одного из монахов, и в конце концов тот показал, где покоятся остатки мощей святителя. Так как мощей Николая Чудотворца было мало (примерно одна пятая часть от того, что забрали баряне), венецианцы добавили к ним другие человеческие останки: посторонний череп, женские и детские косточки. Затем венецианцы отправились в Крестовый поход. И вскоре факт фальсификации был забыт.

Впоследствии в течение девяти столетий венецианскую гробницу многократно открывали, и, поскольку в ней был череп и много других останков, венецианцы утверждали, что именно они обладают всеми мощами Чудотворца Николая.

Во время Крестового похода святые мощи широко дарились. По миру до сих пор ходит довольно много частиц из этого венецианского ковчега, достоверность которых вызывает большие сомнения.

А баряне никому мощи не раздавали. Построили храм Свт. Николая и хранили их там под спудом. Только малую часть десницы оставили над гробницей, но уже в начале XI века она была похищена.

А сама гробница не открывалась вплоть до пятидесятых годов прошлого века.

Две гробницы

Вскрытие гробницы в Бари производилось только один раз, в 1953-1957 годах. Но так повезло, что Луид жи Мартино, итальянский антрополог, исследовавший мощи, прожил довольно длинную жизнь. В молодости он исследовал мощи святителя Николая в Бари, а когда уже был очень пожилым человеком, исследовал его мощи в Венеции.

И вот тогда, в 1992 году, он точно установил, что в Венеции хранится как раз та часть святых останков, которых не хватает в Бари. Только в венецианском ларце были прибавлены и еще чьи-то кости (в том числе женские и детские).

Так были разрешены почти тысячелетние сомнения в подлинности части мощей святителя Николая в Венеции.

Я думаю, в скором времени привлечение новых научных методов — например, анализа ДНК — позволит прекратить хождение по миру лжемощей. Но это в будущем. Однако уже сейчас антропология дала ответы на многие вопросы. Например, подтвердила то, что иконы верно передают облик святителя Николая. Точно измерен его рост — 167 сантиметров.

Кроме того, исследования мощей показали, что Николай Мирликийский был строгий постник. Он питался только растительной пищей, а болел болезнями, характерными для того, кто довольно долго пробыл в заключении. Причем — в тесной и сырой тюрьме (из жития известно, что во времена диоклетианова гонения на христиан святитель Николай был брошен в темницу). Почил великий святитель, как определил Луиджи Мартино, в возрасте между 70 и 80 годами. Благодаря этому можно вычислить примерное время его рождения.

«Деяние о стратилатах»

А можно ли восстановить хронологию жизни великого человека по древнейшим греческим текстам? Самые древние редакции рукописей о святом Николае хранятся в библиотеках Оксфорда и Вены. Они посвящены «Деянию о стратилатах».

Я убежден, что эти тексты написаны в IV веке, вскоре после блаженной кончины свт. Николая. Более позднее свидетельство вряд ли могло содержать так много имен, фактов, точных описаний. Через сто лет мелкие подробности, реалии забываются. В нем все рассказано значительно подробнее, чем во всех общеизвестных жизнеопи саниях — и греческих, и латинских, и славянских.

И на иконах и фресках (cлева — роспись XVI века), и на картине И.Е. Репина (справа) святитель Николай изображается останавливающим руку палача, хотя на самом деле спасение несправедливо осужденных выглядело по-другому. Зато иконное изображение более сконцентрированно передает саму суть события и характер святого.

Император направил воинов усмирять мятеж тайфалов (одного из вестготских племен, переселенных во Фригию с Дуная). По пути из-за шторма войско остановилось в Андриакской гавани, и на рынке разгорелась ссора между солдатами и местными жителями. Архиепископ Николай сумел всех умиротворить. А стратилатов, предводителей воинов, пригласил к себе. В этот момент прибежали жители Мир с известием, что правитель арестовал трех неповинных горожан и приказал отсечь им головы. Святитель вместе со стратилатами и другими воинами торопится в город. Он уже в преклонном возрасте, ему около 70 лет. А дорога — четыре километра в гору. В древней хронике прямо сообщается, что свт. Николай боялся не успеть прийти на помощь и спасти от смерти невинных людей. И тогда стратилаты послали солдат задержать казнь.

На известной картине Репина происходящее изображено так: меч уже занесен над мужами, когда появляется свт. Николай и в последнюю секунду удерживает оружие смерти. Но все было, конечно, иначе. В древнем тексте сказано: меч был обнажен палачом. Трудно представить, что палач стоял полчаса с поднятым над головами тяжелым мечом. Он обнажил меч и ждал. Солдаты задержали казнь, пока не подошел святитель со стратилатами и не освободил невинных людей.

На прощание святитель благословил воинов, предрек им победу в предстоящем сражении с тайфалами. И они победили… И здесь обнаруживаются важные подробности. Их нет ни в какой другой рукописи — ни в более поздних греческих, в латинских и славянских. После победы над мятежниками стратилаты возвратились назад в Ликию и пришли к свт. Николаю во второй раз. Полководцы благодарили его за молитвы, которые помогли им победить мятежников. А владыка наставлял их и предупредил, что они попадут в беду, но не должны отчаиваться, а должны обратиться к Богу, и Господь убережет их. (Все три военачальника — исторически известные личности. Один из них, Непотиан, стал консулом в 336 году, другой — в 338 году.)

Когда стратилаты вернулись в Константинополь, их встретили с почестями, а потом оклеветали завистники и с помощью подкупленного префекта претория Востока Аблабия, известного интригана, посадили в темницу. Аблабий — ближайший друг и советник императора Константина, он руководил гвардией и должен был по роду службы выявлять мятежи. По его наговору прославленных полководцев собирались казнить. И тут Непотиан вспомнил о том, что говорил стратилатам святитель Николай в Ликии, и воины стали сердечно молиться. Чудесное явление свт. Николая Константину даровало им свободу, и император вручил стратилатам пояса полководцев высшего ранга (по поясу в Римской армии можно было судить о чине воинов, как в современной армии по погонам). И они с подарками от императора (золотым Евангелием, потиром и подсвечниками) отправились к свт. Николаю в третий раз.

Кроме того, древний текст «Деяния о стратилатах» уточняет, что они месяц жили у свт. Николая, стали его духовными чадами. И еще одна важнейшая подробность: на следующий год они снова — в четвертый раз — отправились к Святителю Николаю, но обнаружили его почившим. Год назад их посылал сам император Константин, и тогда святитель Николай был жив, а Константин умер в мае 337 года. День преставления святого известен точно: 19 декабря, а точный год смерти в текстах его житий не назывался. В наших календарях указывается — свт. Николай умер около 345 года. И, как правило, говорится, что он родился в 280 году. Это кажется очень странным. Потому что по житиям и греческой, и латинской, и славянской традиций свт. Николай стал епископом до диоклетианова гонения. То есть около 300 года. Получается, что он был возведен в столь высокий сан в 20 лет. Это крайне маловероятно. Отчасти по этой причине некоторые западные богословы сомневались в достоверности образа святого Николая. Это значит, что свт. Николай не мог умереть в 345 году, как это указано в ряде календарей. Кроме того, в древней хронике Непотиан ни разу не назван консулом, а значит, он пока не в этом звании. То есть 336 год еще не наступил к моменту их четвертого посещения Мир. Получается: свт. Николай умер в 334-м или 335 году.

Достоверной оказалась и иконография святителя Николая. Тщательные анатомо-антропологические исследования мощей святителя, проведенные профессором Луиджи Мартино при вскрытии гробницы в Бари в 1953-1957 годах, показали, что иконографический образ святителя по своим чертам полностью соответствует его портретному изображению, реконструированному по черепу из Барской гробницыТеперь вычитаем 70-80 лет. И выходит, что свт. Николай родился около 260 года. И архиереем стал в 35-40 лет, а не в 20. Это совершенно нормально. Все становится на свои места.

Киевская икона в Бруклине

Каждый год мы организуем международные конференции по исследованиям, связанным с николаеведением, — для того, чтобы по благословению Святейшего Патриарха создать сводный труд о Святителе. Нерешенных проблем остается еще очень много; хотя святителю Николаю посвящены тысячи книг, статей.

Если паломник будет руководствоваться весьма подробной книгой Гусева и Вознесенского о великом чудотворце и местах его почитания, изданной в 1899 году, он не получит достоверную информацию о том, где сейчас находятся особо чтимые иконы и какие монастыри, ему посвященные, ныне действуют. Сообщения о древних иконах, о древних обителях нуждаются в том, чтоб их привели в соответствие с нынешним состоянием дел.Наиболее древние из сохранившихся изображений святителя Николая относятся к VII-VIII векам: на синайском диптихе (вместе со святыми Петром, Павлом и Иоанном Златоустом), на печати митрополита Комитского и на сирийской ставротеке Frechi-Morgan из музея «Метрополитен» в Нью-Йорке.

Например, общеизвестно, что первое чудо свт. Николая на Руси связано с образом Николы Мокрого. В книге Гусева и Вознесенского рассказывается, что эта византийская икона находится в Киеве в Никольском приделе Софийского собора. Но если вы посетите храм св. Софии, вы эту икону не увидите. Дело в том, что в 1943 году, во время немецкой оккупации, она исчезла.

Перед очередным симпозиумом я попросил исследователя Надежду Верещагину сделать доклад об этой иконе. И в результате выяснилось, что образ Николы Мокрого через Польшу попал в Америку и находится ныне в Троицком храме в Бруклине. Современный почитатель свт. Николая, который побывает в Америке, может там поклониться этой древней святыне. Выяснилось также, что это не византийская икона, а образ XIV века, написанный с древнего византийского подлинника и принявший на себя его чудотворные свойства.

Образ из села Диканьки

Несмотря на впечатляющую полноту сведений о святителе Николае у Гусева и Вознесенского, в настоящее время выясняется, что все же в этом обширном труде повествуется не обо всех чудотворных образах святителя Николая. Так, новое исследование Владимира Воропаева знакомит нас с Диканской чудотворной иконой святителя Николая, явленной, по церковному преданию, в ХVII веке на пне в лесу. Святую находку трижды переносили в церковь, но каждый раз она вновь оказывалась на месте обретения. По благословению Черниговского архиепископа Лазаря (Барановича) в 70-х годах XVII столетия на месте обретения образа воздвигли деревянную Никольскую церковь, а в 1794 году вместо деревянной построили каменную, которая существует и поныне. Главной почитаемой святыней этой церкви была икона великого угодника Божия, ставшая неиссякаемым источником чудотворений.

По словам сестры Николая Васильевича Гоголя, Ольги Васильевны Гоголь-Головни, ее брат любил вспоминать, почему его назвали Николаем.

У матери великого писателя, Марии Ивановны, умерло двое новорожденных детей, поэтому она просила священника села Диканьки молиться о рождении мальчика и дала обет перед иконой угодника Божия, если будет сын, наречь его Николаем.

Летом 1845 года сам Гоголь во время болезни пишет матери, чтобы она помолилась о нем перед образом святителя Николая в диканьском храме А в прославившей писателя его первой книге «Вечера на хуторе близ Диканьки» повествование ведется от лица дьяка этой церкви.

В годы гонений на Церковь диканьский храм отобрали у верующих, а в 1963 году устроили в нем музей атеизма. В 1989 году храм заново освятили. Древний пень, на котором была обретена икона, по-прежнему находится под престолом. Сам же чудотворный образ святителя Николая ныне хранится в фондах Полтавского краеведческого музея.

Археологические раскопки в Ликии, предпринятые в ХIХ-ХХ веках, хорошо согласуются с географическими, топографическими и другими сведениями, содержащимися в древнейших житийных памятниках, посвященных как святителю Николаю Мирликийскому, так и святителю Николаю Пинарскому. Сохранился не только храм, построенный святителем Николаем Мирликийским, но и место встречи святого со стратилатами — Плакома — площадь в андриакском порту, покрытая плитами. На ней в древности был расположен рынок, остатки которого видны и в наше время. Ныне гавань Андриаки заболочена и порт давно прекратил свое существование, но значительные объемы многих зданий прекрасно сохранились до наших дней. Среди них огромное зернохранилище (гранарий), построенное при императоре Адриане (оно изображено на гравюре 1800 года вверху и на фото 1965 года внизу), каменные цистерны, акведук, несколько храмов и целый ряд портовых и других построек. По предположению историка А.Ю. Виноградова, именно в это зернохранилище был капитанами выгружен хлеб в «Деянии о хлебовозах». Хорошо сохранились и остатки зданий древней Патары.

Потерянные деяния

Цель любой науки — поиск истины. Современные исследования николаеведов, опирающиеся на достоверные древние тексты, а также исторические и археологические исследования не умаляют того, что раньше было известно о свт. Николае, а, наоборот, позволяют значительно больше узнать о его земной жизни.

В древних источниках обнаруживается, например, замечательное деяние свт. Николая, исключенное из текста его жития в X веке, — деяние о подати. В IV веке несправедливой податью Ликия была доведена до разорения и голода. Присланный из столицы сборщик налогов, требуя все новых и новых денег, постоянно унижал народ. Жители попросили своего архиепископа о заступничестве.

Святитель Николай отправился в Константинополь, и после его разговора с императором подать была уменьшена в 100 раз. Это решение было записано в скрепленную золотой печатью грамоту. Но архиепископ знал, что под влиянием сановников Константин может отменить свой указ. Святитель обратился к Богу за помощью, и чудесным образом императорская грамота в тот же день оказалась в Мирах и была обнародована. На следующий день император, поддавшись уговорам, попытался изменить указ. Когда святитель сказал, что документ уже зачитан в Мирах и, значит, вступил в силу, ему не поверили: до Ликии от Константинополя было шесть дней пути. Чтобы проверить слова святителя, снарядили самый быстроходный корабль. Через две недели посланники вернулись и подтвердили, что ликийский сборщик налогов получил грамоту императора в тот день, когда она была подписана. Христолюбивый Константин усмотрел во всем происшедшем волю Божию и попросил прощения у святителя, щедро одарив его.

А через шесть столетий при Василии II создавалась императорская менология (то, что у нас называется Четьи Минеи). В те времена жития святых были основной литературой, которую читали православные люди. И «Деяние о подати» императорские агиографы не включили в жизнеописание святителя Николая, чтобы влия тельные архиереи не смогли использовать этот невыгодный для царской казны пример для снижения налога в своих епархиях. А казна византийского императора в X веке, как и в IV, очень нуждалась в пополнении.

И тысячу лет это деяние не попадает в житие, как и еще одно — о хлебовозах. В нем рассказывается о том, как святитель Николай в очередной раз спас Миры от голода. Мимо Ликии на пяти кораблях везли из Египта хлеб в Константинополь. И святитель уговорил капитана отгрузить часть хлеба в бедствующих Мирах. Поскольку хлебовоз был императорский, Константинополь счел это деяние неприемлемым.

Кроме того, много важных подробностей в деяниях святителя исчезли при переписке. Что-то казалось писцам маловажным. Что-то сокращали из экономии, ведь бумага была очень дорогой.

Два святых Николая

Все пропущенные деяния святителя и утраченные детали в новой редакции жития, составленного нами, восстановлены. А некоторые недостоверные сведения, наоборот, из нее исключены.

Архимандритом Антонином (Капустиным), замечательным исследователем, в XIX веке было сделано открытие. Он доказал, что древние агиографы допустили смешение двух житий. В Ликии было два святителя Николая. Первый — Николай Мирликийский — жил в IV веке, при императоре Константине, а второй — Николай Пинарский — в VI веке и стал архиепископом при императоре Юстиниане I. Он долгое время был настоятелем Сионского монастыря. Сохранились древние тексты его жития, восходящие к VI веку.

Более поздние переписчики ошибочно решили, что упоминаемые в разных текстах святитель Николай Пинарский и святитель Николай Великий — это один человек. Архимандрит Антонин (Капустин) писал: «Можно дивиться, каким образом два лица, оба знаменитые, слились в представлении народном, а затем и в памяти церковной в один досточтимый и святоублажаемый образ; но отрицать факта нельзя…» События из жизни Николая Пинарского стали добавлять в повествование о Николае Мирликийском.

Из-за этого в житии великого Чудотворца возникли исторические несоответствия. Например, получалось, что Николай Мирликийский посещал храм Воскресения Господня на Святой Земле задолго до его основания императрицей Еленой. На самом деле Николай Чудотворец на Святой Земле не был, описанное во многих его житиях паломничество совершал Николай Пинарский. Подобным образом произошла путаница и с именами родителей и дяди Николая Мирликийского. Феофан (Епифаний) и Нонна, упоминаемые в его житиях, — это имена родителей Николая Пинарского.

В конце XIX века архимандрит Леонид (Кавелин), наместник Свято-Троице-Сергиевой лавры, еще сомневался и говорил, что дальнейшие исследования покажут, так это или не так. Сейчас, после фундаментальных работ Густава Анриха, Нэнси Шевченко, Джерардо Чоффари и многих других, сомнения в смешении житий двух святителей с именем Николай полностью исчезли. При этом до настоящего времени ни один автор или редактор жития святителя Николая Мирликийского не пошел по пути удаления из его жизнеописания сведений и событий, относящихся к другому ликийскому святому. Впервые это сделали мы с архимандритом Владимиром (Зориным) при издании нового текста жития святителя Николая по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.

Простое чудо

Надо сказать, что святитель Николай не раз чудесным образом помогал и мне. Мы с архимандритом Владимиром (Зориным) заканчивали написание жития св. Георгия Победоносца. И хотели посетить Каппадокию, родину великомученика. Пришли к одному из спонсоров, а он вдруг говорит: «В Турции уже жарко, туров сейчас очень мало, а у меня едет группа моих сотрудников по Италии: Милан, Венеция и Рим,— у них случайно освободилось два места. Езжайте лучше с ними». Он позвонил в агентство, ему сказали: «Поздно, сегодня последний день». – «Последний — вот и оформляйте». – «Сейчас уже обед, у них же нет с собой паспортов». – «Нет, у них паспорта с собой, они собирались в Каппадокию». – «Ну, присылайте с секретарем их паспорта…»

И попали мы в Италию, приехали в Венецию. Где находится храм свт. Николая, не знаем. Поселили нас на острове Лидо. На следующий день — экскурсия на Санта-Марко, главный остров города. И тогда от экскурсовода мы узнали, что гроб с мощами свт. Николая находится в храме на Лидо. Нужно, сказала она, сесть на такой-то катер. Дело шло к вечеру, мы очень устали. Решили, что отправимся к мощам святителя на следующий день. Но по ошибке перепутали катер, и он доставил нас не к причалу нашей гостиницы, а к причалу у храма свт. Николая. Мы зашли в храм. Дверь открыта, внутри никого. Через несколько минут вышел настоятель патер Джованни Палудет. Оказалось, что он в отпуске и заехал в храм на 15 минут, для того чтобы забрать тираж только что вышедшей книги о мощах свт. Николая в Венеции. Если бы мы приехали на следующий день, мы бы эту книгу не получили. Мы вошли в храм в ту минуту, когда патер Джованни уже собирался из него уходить и еще две недели быть в отпуске.

Он с нами разговорился. Мы плохо понимали его, а он плохо понимал нас. Патер Джованни знал только итальянский, и казалось, наши попытки объясниться с ним на английском языке были безнадежны. Но позже, когда в Москве была переведена его книга, оказалось, что мы все поняли правильно.

Прошло время, и мы с архимандритом Владимиром (Зориным) завершали работу над новым изложением жития свт. Николая. Нам очень понадобилась книга исследователя мощей свт. Николая антрополога Луиджи Мартино. Наконец нам из Бари привезли последний продававшийся экземпляр этой книги. Нужно было перевести с итальянского (я не читаю по-итальянски) некоторые очень важные места из книги Мартино — например, о болезнях свт. Николая, свидетельствующих о том, что он довольно долго сидел в тюрьме при Диоклетиане.

Через несколько дней ко мне должен приехать переводчик. Житие практически готово к печати. Переводчик приезжает. Книги нет. Она лежала на столе; но ее нет! Я искал в своей квартире так, как никогда в жизни ничего не искал. Я думаю, никакие органы не смогли бы провести более тщательный обыск. Я искал и в книгах, и между книг, и где угодно, и в столе, и под столами, и под диванами. Но книги не было. Мы собрались с архимандритом Владимиром в Можайск. Это была пятница, а в понедельник макет уже надо было сдавать в типографию. И я помолился: «Святитель Николай, верни мне книгу профессора Мартино, она сейчас мне очень нужна». И мы поехали в Можайск. В тот храм, который свт. Николай на иконах держит на ладони. Когда мы приехали в Можайск, жена позвонила по мобильному телефону и сказала, что книжка нашлась. Как она могла найтись? Мне это казалось невозможным, потому что я разве что под паркетом не искал. Оказалось, жена устроила генеральную уборку. В моем кабинете стоял стол — десять лет на одном месте. Ни с того ни с сего она решила перенести стол в другое место, при этом на пол упала потерянная книжка: она висела между задней стенкой стола и стеной. Могло пройти еще много лет, и мы не смогли бы найти столь необходимый нам труд, если бы не эта, казалось бы, случайность. Когда я вернулся из Можайска, пришел переводчик, и мы успели к сроку внести в текст книги все необходимые добавления. Вот такое простое, но весьма своевременное чудо совершил Святитель после того, как я с верой призвал его помочь мне.

В подражание милосердной помощи, оказанной святителем Николаем трем девицам (он спас их от нищеты и поругания, тайно подбросив в их дом мешочки с золотом), в XVI веке в Северной Германии и Нидерландах возникла традиция делать рождественские подарки детям. Сначала это были яблоки и сладкие булочки. Считалось, что их незаметно подбрасывает святитель Николай, именуемый на Западе Санта-Клаусом. На иллюстрации: изображение этого эпизода из жития святителя, XIII век

Читайте также:
- Окаменевшая девушка.