Я хочу говорить только о том, что созрело у меня в душе...
Митрополит Сурожский Антоний
Из личной беседы Е. Л. Майданович с митрополитом Антонием 8 июня
2000 года
У меня очень ясное, яркое чувство, - нет, скорее темное чувство, - что,
вступая в третье тысячелетие, мы вступаем в какую-то темную, сложную, в
некотором смысле нежеланную пору. Что касается до церковности, вера должна
оставаться цельной, но мы не должны бояться думать свободно и высказываться
свободно. Все это в свое время придет в порядок; но если мы будем просто без
конца повторять то, что было сказано раньше, давно, то все больше и больше людей
будут отходить от веры (я сейчас не столько о России думаю, сколько вообще о
всем мире); и не потому что то, что раньше говорилось, неверно, а потому что -
не тот язык и не тот подход. Люди другие, времена другие, думается по-иному.
И мне кажется, что надо вкореняться в Бога и не бояться думать и чувствовать
свободно. «Свободно» не означает свободомыслие или презрение к прошлому, к
традиционному, но - Бог рабов не хочет. Я вас не называю больше рабами, Я вас
называю друзьями... И мне кажется это страшно важно: что мы могли бы думать и с
Ним делиться. Есть очень многое, чем мы могли бы делиться с Ним в новом мире, в
котором мы живем. Это очень хорошо и важно - думать свободно, не стараясь
приспосабливаться; нужно, чтобы люди мыслящие и с широкой восприимчивостью
думали и писали.
Часто Церковь - я говорю о духовенстве и тех людях, которые себя считают
сознательными мирянами - испуганы, боятся сделать что-то «не то». После всех
этих лет, когда не было возможности свободно думать и говорить друг с другом и
как бы перерастать XIX век, очень много страха и желания непременно только
повторять то, что уже принято и как бы стало языком Церкви и мыслью Церкви. Это
должно рано или поздно перемениться.
Так что у Церкви сейчас период, когда она, как мне кажется, с одной стороны
старается быть сугубо традиционной; а с другой стороны люди все-таки, во-первых,
не подготовлены к этому, а во-вторых, некоторые начинают думать, - и им не
помогают думать. (Я говорю в целом, не об отдельных людях). И не упускаем ли мы
момент, данную нам возможность стать - из церковной организации -
Церковью...
Сам я дошел сейчас до такой черты, когда учености или богословского
образования все равно не могу получить, не могу усовершенствовать; и хочу
говорить только о том, что созрело у меня в душе. Если по форме многим это
кажется неприемлемым, то по существу, думаю, это не неприемлемо. Думаю, по
существу я не отхожу от духа Церкви, от духа святоотеческого и т. д., но говорю
на другом языке, другим людям. Я думаю, что то же самое говорили о многих отцах.
Уж не беря Кирилла Александрийского, но о целом ряде других: «новшество,
фантазерство»... Этих слов тогда не было, но подход был такой. Я думаю, что
сейчас у Церкви долгий кризис...
Когда кончилась Советская Россия как таковая, я не то Патриарху, не то
кому-то писал: не ожидайте быстрых перемен в сознании людей. Сейчас происходит
то, что случилось, когда евреи покинули Египет. Они вышли на свободу, а свобода
оказалась совсем нежеланной. Люди говорили: к чему мы ушли? Где котлы полные
мяса и вкусных вещей? теперь у нас только песок вокруг да еще что-нибудь, что мы
словим. Это одно.
И второе: перейти из Египта в землю обетованную можно было в несколько дней,
ну, неделю. Они бродили сорок лет; почему? потому что Бог им определил бродить,
пока не умрет все поколение, которое выросло в рабстве, и пока не вырастет то
поколение, которое выросло на свободе и в совершенно дикой обстановке, где была
только вера в Бога и ничего другого. По дороге они забрели на Синай и получили
Десятисловие, но все рабское поколение должно было уйти.
И мне кажется, что то же самое с Церковью. После всех этих лет, когда можно
было Церкви продолжать существовать только крайней верностью всей форме,
конечно, очень страшно начать думать и начать ставить вопросы. Удивительно, что
в древности отцы Церкви только этим и занимались, что вопросы ставили. Если они
ответы давали, то потому что сами же и вопросы ставили. Ответы не падали с неба
на несуществующие вопросы. Причем вопросы, которые были обращены к людям,
окруженным язычеством, т. е. совершенно инородным опытом и инородным
мировоззрением. И вот нам надо это принять в учет. В христианской стране сейчас
никто не живет. Есть герои духа и люди верные Евангелию и т. д., но говорить о
странах, что они христианские или не христианские, больше не приходится. Так же
как неверно говорить, скажем, о русском православии.
Скажем, здесь [в Лондоне] меня сейчас очень упрекает целая группа людей (не
очень многочисленная): вы, де, изменили русскому православию, потому что строите
не «РУССКУЮ» Церковь... А я с самого начала говорил: мы строим - Церковь как
можно больше похожую на первоначальную древнюю Церковь, когда людей, абсолютно
ничего общего между собой не имущих, одно только соединяло: Христос, их вера.
Стояли рядом раб и господин, люди всех возможных языков. К этому я стремился
здесь: чтобы люди какие угодно могли прийти и сказать - да, у нас общее одно:
Бог.
И мне кажется, что в этом разрешение проблемы. Потому что если мы начинаем
говорить о русском, греческом или ином православии, мы теряем людей. Дело не в
том, что «мы» как приходы теряем людей. Но еще сорок с лишним лет назад я
говорил с епископом Иаковом Апамейским, очень хорошим человеком, священником. Он
мне говорил: знаете, мы теряем полтораста человек молодежи в год, потому что они
отбились от греческого языка... Я спрашиваю: почему их не посылать к нам? - Нет,
мы предпочитаем, чтобы они пропали, чем их передать в «чужую» Церковь... Вот
против чего я боролся и буду бороться. Потому что нам нужны верующие, - люди,
которые встретили Бога. Я не говорю в грандиозном смысле; не каждый может быть
апостолом Павлом, - но которые хоть в малой мере могут сказать: я Его знаю! И
он, и она, они тоже нечто подобное знают, и мы можем вместе стоять, даже если у
нас обычаи иные. А обычаи тоже вещь такая, которая перерабатывается не
сразу.
Я хотел бы иметь возможность еще один год провести русские беседы, вернуться
к каким-то основным вещам, но в этих основных вещах, может быть, будут моменты,
которые не будут восприняты с симпатией... Отец Георгий Флоровский мне как-то
сказал: знаете, нет ни одного отца, у которого нельзя найти ереси, за
исключением Григория Богослова, который был такой осторожный, что ничего лишнего
не сказал... Так что у всех найдут что-нибудь. Но тогда возьми то, что сказано и
что тебе кажется неверным, продумай, и скажи свое; причем не обязательно
раскритикуй, а скажи: вот, на основании того, что я слышал, какие мысли мне
приходят, и посмотрим, как они дополняют или исправляют другое...
Я думаю, что очень важно, чтобы сейчас мы мыслили и делились мыслями - даже с
риском, что мы заврёмся, - кто-нибудь нас поправит, вот и всё.
Помню, как я был смущен, когда Николай Зернов пятьдесят лет назад мне сказал:
«Вся трагедия Церкви началась со Вселенских соборов, когда стали оформлять вещи,
которые надо было оставлять еще гибкими». Я думаю, что он был прав, - теперь
думаю, тогда я был в ужасе. Это не значит, что Вселенские соборы были не правы,
но они говорили то, до чего они дожились. И с тех пор богословы тоже до чего-то
дожились... Скажем, отца Сергия Булгакова считали еретиком, а теперь многие
совсем по-иному на него смотрят. И то неправильно, и сё неправильно. Есть у него
вещи, которые неприемлемы, а есть и наоборот...
Электронная библиотека «Митрополит Сурожский Антоний»