Гилберт Кийт Честертон (Gilbert Keith Chesterton), эссе.

Жил-был на свете мальчик, которому разрешали рвать цветы в саду, но не разрешали вырывать их с корнем. А в этом саду как на грех рос один цветок — немного колючий, небольшой, похожий на звезду, — и мальчику очень хотелось вырвать его с корнем.

Опекуны его и наставники были люди основательные и дотошно объясняли ему, почему нельзя вырывать цветы. Как правило, доводы их были глупы. Однако еще глупее был довод мальчика: он считал, что в интересах истины надо вырвать цветок и посмотреть, как он растет.

Дом был тихий, люди там жили не слишком умные, и никто не догадался сказать ему, что в мертвом растении вряд ли больше истины, чем в живом. И вот однажды, темной ночью, когда облака скрыли луну, словно она слишком хороша для нас, мальчик спустился по старой скрипучей лестнице и вышел в сад. Он повторял снова и снова, что вырвать этот цветок — ничем не хуже, чем сбить головку с репейника.

Однако он сам себе противоречил, потому что шел крадучись, петлял в темноте и не мог отделаться от странного чувства: ему казалось, что завтра его распнут, как святотатца, срубившего священное дерево.

Может быть, его и распяли бы, не знаю; но ему не удалось провиниться. Цветка он не вырвал, как ни старался. Он вцепился в него и тянул, и тянул, но цветок цеплялся за землю, словно вместо корней у него были железные крючья. А когда мальчик потянул в третий раз, что-то загрохотало за его спиной, и то ли нервы, то ли совесть (которой он не признавал) заставили его обернуться.

Дом был черный на черном фоне неба, но, вглядевшись пристальнее, он увидел, что очертания его изменились, потому что упала большая кухонная труба. С перепугу он потянул снова и услышал, как вдалеке в обвалившейся конюшне ржут лошади. Тут он помчался домой и зарылся в постель.

Назавтра оказалось, что кухня рухнула, есть нечего, две лошади убиты, а три покалечены. Но мальчик не утратил яростного любопытства и под вечер, когда туман с моря скрыл и сад, и дом, снова отправился к несокрушимому цветку. Он вцепился в него и стал тянуть, как тянут канат, но цветок не шелохнулся. Зато сквозь туман донеслись душераздирающие крики.

Рухнул королевский дворец, исчезли береговые башни, и половина большого приморского города сползла в море. Он испугался и на время оставил цветок в покое. Но, достигнув совершеннолетия, — к тому времени город был понемногу восстановлен, — он прямо сказал народу: «Покончим, наконец, с этим идиотским цветком. Во имя Истины — вырвем его!»

Он собрал сильных людей, словно готовился встретить захватчика, и они, вцепившись в растение, тянули день и ночь. Китайская стена обрушилась на протяжении сорока миль. Рассыпались пирамиды. Как кегля, свалилась Эйфелева башня, пришибая парижан; статуя Свободы упала лицом вниз и нанесла немалый ущерб американскому флоту. Собор святого Павла убил всех журналистов на Флит-стрит, а Япония побила свой прежний рекорд по землетрясениям.

Кое-кто считал, что последние два события нельзя считать несчастьями в строгом смысле слова, но сейчас я не буду вдаваться в подробности. Для моего повествования важно одно: к концу первых суток разрушилась добрая половина цивилизованного мира, а цветок стоял как вкопанный.

Чтобы не утомлять читателя, я опущу многие подробности этой правдивой истории и не стану описывать, как в дело пустили слонов, а потом машины. Цветок не двигался, хотя луна забеспокоилась и с солнцем стало твориться что-то неладное. В конце концов вмешался род человеческий и — как всегда, в последнюю минуту — устроил революцию.

Но еще задолго до этого наш мальчик, достигший преклонных лет, махнул рукой на свою затею и сказал наставникам: «Вы приводили много мудреных и бессмысленных доводов. Почему вы не сказали мне просто, что этот цветок невозможно вырвать, а если я попытаюсь, я разрушу все на свете?»

Все, кто пытался во имя науки с корнем вырвать религию, очень похожи, мне кажется, на этого мальчика. Скептикам не удалось вырвать корни христианства; зато они вырвали корни винограда и смоковницы, уничтожили сад и огород. Секуляристам не удалось сокрушить небесное, но прекрасно удалось сокрушить все земное.

Незачем громоздить доказательства, чтобы убедить в немыслимости веры. Вера немыслима сразу, с самого начала. В лучшем случае скептики скажут, что мы должны отказаться от веры, потому что она безумна. Но мы приняли ее как безумие.

В сущности, мы в этом смысле согласны с нашими противниками; однако, сами противники никак не могут от нее отказаться, не могут забыть о ней. Они стараются ее сокрушить, это им не удается, но они не отстают и по ходу дела сокрушают все остальное. Все ваши каверзные вопросы не нанесли вере ни малейшего ущерба. Но, может быть, вас утешит, что вы нанесли немалый ущерб здравому смыслу и нравственности.

Те, кто спорит с нами, не убедили нас — мы верим, как верили. Но себя они убедили подчиниться любой доктрине, проповедующей отчаяние и безумие. Нас нельзя убедить, что человек не создан по образу и подобию Божьему (отметим, кстати, что этот взгляд так же догматичен, как наш).

Но те, кто в это верит, убедили себя, навязали себе нечеловеческую, невыносимую догму и не смеют теперь считать мерзавца мерзавцем или восхищаться человеком, который встанет против него. Сторонники эволюции не убедят нас, что Бога нет, — Бог может действовать и постепенно. Но себя они убедили в том, что нет человека.

Все на свете вырвано с корнем, кроме цветка. Титаны не достигли неба — зато опустошили землю.

Автор: Диакон Андрей Кураев.

"Эта земля была нашей..." Разрозненные мысли о современной культуре и Православии.

...На кого сегодня опираться священнику, если не на интеллигенцию? Допустим, в российской глубинке. Что, работяги к нему пойдут? Да нет — все начнется с учителя, с врача... И ими, может быть, ограничится...

На сегодняшний день социологи отмечают: в 90-х годах ХХ столетия впервые исчезла корреляция между уровнем образованием человека и его отношением к религии. В течении двухсот лет была четкая тенденция: чем выше образование человека, тем более прохладно его отношение к религии. Сегодня этого нет, то есть подтвердилось то, что Бердяев еще в 30-х годах видел в среде русской эмиграции: тезис о Православии как религии неграмотных крестьян – это миф. Сегодня для того, чтобы быть православным, нужно знать больше, чем для того, чтобы быть атеистом. Если в 19 веке Православие было религией крестьянской ("крестьянин" происходит от "христианин"), то сегодня оно становится городской религией, даже более того – религией мегаполисов.

Зайдите в любой храм в Москве, попробуйте найти там рабочих, – и, к сожалению, вы их почти не увидите. Присмотритесь к лицам той молодежи или людей среднего возраста, которые там стоят (а их число уже сопоставимо с "бабушками") – это преимущественно интеллигенция. В московских храмах либо люди с минимумом образования – традиционные бабушки, либо с максимумом – те, у кого есть вкус к высокой культуре, серьезной мысли, к сложности, а не примитиву, который предлагают всевозможные секты.

В России для нашей проповеди открыта разве что студенческая молодежь. Вообще Православие сегодня превращается в "секту интеллигентов".

В деревнях – пустые храмы и спивающиеся крестьяне, которым совершенно наплевать, что в этом храме: клуб, танцплощадка или зернохранилище. Сельские приходы оживают только после Троицы – дачники приехали. Несколько лет назад в поселке Нерль Тверской епархии собрали сход, на повестке дня – судьба местного недоразрушенного храма, в котором размещается "дом культуры". Голоса разделились пополам: половина – за храм, половина – за дискотеку. Но за храм были дачники, москвичи, а за дискотеку – аборигены: "А где мы танцевать будем, где мы кино смотреть будем? Вы что?! Если надо кого покрестить или отпеть, то в соседнее село свозим, ладно. А в повседневной жизни нам киношка нужна!".

Сто лет назад Православие было крестьянской религией, а города жили Вольтером, Марксом и Дарвиным. Но сегодня все не так.

И вот пробую я представить себя на месте юного батюшки, который окончил семинарию, и его отправили на село служить, строить или восстанавливать храм. С чего начать? С кем наладить первые связи? Думаю, единственная группа жителей сел или небольших городов, с которой у священника может наладиться контакт, это местная интеллигенция: учителя да врачи.

А значит надо наложить запрет на воспроизведение церковно-публицистических штампов столетней давности. Один из таких штампов полагает, что слова "поло-жу вражду между семенем твоим и семенем жены" (Быт. 3, 15) относятся к взаимоотношениям Церкви и интеллигенции. Сто лет назад в некоторых изданиях через запятую писалось "жиды, студенты, интеллигенты". Но если мы будем воспроизводить это сегодня, мы обречем себя на очередные сто лет одиночества.

Замечательный педагог и психолог протоиерей Борис Нечипоров однажды сказал, что из всех молодежных групп его города (а служил он в райцентре в Тверской глубинке) есть только одна, с которой есть шанс найти общий язык. Это "боевики" – те ребята, которые серьезно занимаются боевыми искусствами. К пьяному бесполезно обращаться с проповедью. "Боевики" же ради своего спорта держат себя в форме. Все остальные – уже или на игле, или в бутылке.

От своего опыта работы с москвичами я могу только добавить: здесь есть еще и другая группа, с которой можно работать. Карьеристы. Те ребята, которые хотят чего-то добиться в жизни – сделать самих себя, создать семью, построить дом, сделать карьеру. Поэтому они стараются хорошо учиться, поступают в нормальные университеты. Круг их интересов не сводится к тому, как "наиболее кайфово" провести наступающий вечер. Их головы также относительно трезвы, а значит, с ними еще можно спорить, можно работать.

Но чтобы мы смогли работать хотя бы с ними – в наших семинариях и приходских пересудах надо преодолеть дурацкий стереотип, что, дескать, у нас на приходах бабушки, а для бабушек "этой философии" не нужно. "Отмазка" ленивых семинаристов – "бабушкам это не нужно" теперь уже не срабатывает.

Соответственно, надо из нашего церковного обихода убрать стереотип, гласящий: "интеллигент – значит, еретик". Все остальное, необразованное и кичащееся своей необразованной кондовостью и пролетарскостью – еще опаснее.

Да, сто лет назад можно было сказать словами преподобного Амвросия Оптинского: "Где просто, там ангелов со сто". Вокруг был православный мир, православная школа, государство, семья. У каждого под рукой был добротный хлеб – жизнь своего прихода. Захотел большего – поезжай в ближайший монастырь. А богословие было этаким интеллектуальным пирожным, излишним и не связанным с реальной жизнью и ее проблемами.

Но сегодняшний мир ежедневно обращает к христианам тысячи вызовов. И человек, который не воспитан в традиции религиозной мысли, оказывается беззащитен. Он не сможет отличить подлинное от подделки и, даже имея подлинное, не сможет передать его своим детям. Так что сегодня где просто – там ересей со сто. Так и в самой церковной среде, а уж тем более в светской.

Православие становится интересным, привлекательным для тех людей, у которых есть вкус к сложности, вкус к мысли, вкус к самостоятельности, умение плыть против течения. Поэтому давайте перестанем воспроизводить на уровне приходских пересудов и в церковных изданиях все эти привычные хулы из позапрошлого века по поводу интеллигенции, которая Россию продала. Любому, кто от имени Церкви начнет мусолить тезис о том, что от учености и книжности всякие, мол, следуют духовные беды, стоит жестко напомнить, что он цитирует апостольского врага. Именно "Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия" (Деян. 26,24).

"Разум! Разум! И клянут его и хвалят, но и те, кои клянут его, знают, что без разума ничего не поделаешь… И вере тоже без разума нельзя. Разум верный в область веры ничего не пустит такого, что может портить ее тенор – например, суеверия"* (СНОСКА: Св. Феофан Затворник. Собрание писем. Из неопубликованного. М., 2001, с. 159.).

Только "благочестие на все полезно" (1 Тим 4,8), а вот простота – нет. Она может обернуться хуже воровства. Благодатная простота как цельность души, знающей только Христа и всюду видящей только Предмет своей единственной любви – добра. Искусственная стилизация, игра в упрощение – это разновидность лицедейства и косметики. Это плохо.

В Церкви есть неписаное правило: из сонма наших святых избери себе для подражания того, кто наиболее похож на тебя по обстоятельствам своей жизни. Это означает, что лучше прилагать к себе советы подвижников, жившие в недавнее время, а не советы древних. Ведь обстоятельства жизни и культура, в которой жили святые 19 века или новомученики века 20-го, более похожи на те проблемы, которые обступают нас. С другой стороны, выбери святого, наиболее близкого к тебе не только по времени, но и по его служению, по обстоятельствам его жизни. Если ты многодетный семьянин, то тебе полезнее будет ознакомиться с документами из жизни Царской Семьи. А уж если на твоем носу очки, а твоя "карма" помечена университетским дипломом, то лучше ориентиры для себя искать среди святых книжников, а не среди отшельников. Святые книжники Церкви – это ап. Павел и Григорий Богослов, Василий Великий и патриарх цареградский Фотий, митрополиты Филарет (Дроздов) и Серафим (Чичагов)... У них нужно учиться тому, как талант интеллектуальной сложности и светского образования приносить на служение Христу, а не ампутировать его.

Христос пришел для всех. Значит – и для образованных людей тоже, а не только для "простецов" (которые, вдобавок, начинают совершенно некстати гордиться своей "простотой").

Что же касается диалога Церкви и интеллигенции – то его время уже позади. Да и вообще – возможен ли такой диалог? Если человек интеллигентен и честен – при знакомстве с миром Православия он, некоторое время продержавшись на дистанции "диалога", просто войдет в мир Евангелия. Ведь диалог предполагает понимание – а при знакомстве с Православием рано или поздно приходит понимание того, что чего-то тут не понять, если смотришь издалека. "Диалог" можно вести с книжками. А тут все тебе кричит о том, что одних лишь книжек мало. Однажды умный человек это поймет. И прекратит свой диалог с Православием. И станет просто "рабом Божиим". Унизительно? – Но по моему рабство Богу – это большая мера свободы, нежели рабство своим собственным стереотипам и страстям.

Так что вопрос "Церковь и интеллигенция" социологически не верен: в Церкви много интеллигентов; среди интеллигенции немало церковных людей. И потому диалог сегодня ведется не между образованными умниками и "бескнижными" монахами-простецами, а между верующей интеллигенцией и интеллигенцией еще-не-верующей.

Не с интеллигенцией сегодня конфликт у Церкви, а с той частью интеллигенции, которая изменила своему долгу – долгу критической мысли. Сегодня в котелках интеллигенции варится национальное блюдо – каша в голове.

Нынешнее всеверие нельзя считать простительной и милой доверчивостью. Наивными детьми людей можно было назвать 200 – 300 лет назад. Но люди, воспитанные в самой научной цивилизации в истории человечества (т.е. в СССР), воспитанные в преклонении перед разумом и наукой и к тому же воспитанные в недоверчивости как официальной пропагандой, так и диссидентской – эти люди в нашей космической державе летают в астрал, вертят тарелочки, верят в порчу и гороскопы. И это уже национальный позор.

Из нашей жизни уходит такая добродетель, как "дисциплина ума", "дисциплина мысли". А ведь слушая какого-нибудь религиозного проповедника, стоит задуматься – чем же он обосновывает свои взгляды и к чему исполнение его доктрин может в конце концов привести?

Увы, почти не слышно сегодня голоса академической науки, протестующего против тотальной пропаганды суеверий и оккультизма.

"ПОРА ВЕРНУТЬ ЭТУ ЗЕМЛЮ СЕБЕ"
Церковь в Университете

Есть в нашей жизни то, в чем Россия не по хорошему уникальна: ни в досоветские годы, ни в послесоветские в наших университетах не создавали богословских факультетов.

Это плохо и для Церкви, и для науки. Студенты-богословы лишаются возможности повседневного общения со своими светскими сверстниками и тем самым не впитывают ту культуру, в которой им и предстоит работать в будущем. А светские студенты оказываются до позорного беззащитны перед лицом самых диких мифов, касающихся веры и истории Церкви. Они не обретают навыка мысли на религиозные темы, а, значит, остаются заложниками безмыслия.

А уж как полезно для лектора-богослова выносить свои тезисы на суд университетской аудитории! Тут уж точно нельзя действовать по принципу "из нашего теста лапша для всяких ушей хороша". В светском вузе к лектору-богослову относятся заведомо критически, в зале сидят студенты с разных факультетов, а, значит, каждый на свой зубок будет пробовать каждое его слово. И это хорошая проверка. Кстати, курсы богословия, которые читались в дореволюционных университетах (я имею в виду прежде всего Б. Мелиоранского в Петербургском университете и протоиерея Павла Светлова в Киевском) поразительно интересны и сильно отличны от аналогичных академических курсов.

Мне бы хотелось, чтобы в этом отношении наши университеты стали похожи на университеты Европы. Мне хотелось бы, чтобы исчез ненужный налет "сенсационности" с богословских лекций. В конце концов, лектор-богослов, указывая на христианскую почву, на которой выросла европейская культура, просто говорит: "эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе… пора вернуть эту землю себе", пора перестать быть иностранцами в своей собственной стране.

Впрочем, это я сказал бы и в интервью 10-летней давности. А сегодня я замечаю, как новая тень легла на порог моей аудитории. Церковь начинают воспринимать как часть официоза. И, соответственно, сторониться ее. Понимаете, обиднее всего – расплачиваться за удовольствие, которого не получал. Церковь не обладает никакой властью в светском обществе, и прежде всего не обладает властью цензурной (оно, может, и к лучшему, ибо трудновато пришлось бы цензору-христианину в языческом обществе). И хотя госвласть с нами особенно не считается – о нас все равно сплетничают как о государственной церкви. И это сказывается и на отношении части академических кругов к преподаванию богословия в университете. Нам бросают упрек, что мы навязываем теологию светской системе образования.

Странное дело: если философскому факультету предложат спецкурс по философии Платона – его с радостью примут. Если историкам предложат курс по истории доколумбовых цивилизаций Америки – и его примут без звука. А вот о христианской мысли и истории рассказывать носители этой мысли права не имеют?

Но здесь, правда, уже многое зависит от нас: сможем ли мы сами провести грань между изложением и анализом – и зазыванием и пропагандой.

Что касается меня – то я не ставлю перед собой задачу привести моих МГУшных студентов в Церковь (хотя несколько моих бывших слушателей уже несут священническое служение). Я понимаю, что к вере придут единицы. Но я надеюсь, что у большинства из тех, кто прослушали курс, будет воспитан вкус к богословской мысли по крайней мере в такой мере, что сектантские изделия им покажутся просто безвкусными. Сохранить человека для науки, спасти его от бегства в секту – разве это мало с точки зрения университетского образования?

ЗОНА РИСКА
Церковь и наука, Церковь и творчество

Вечный коммунальный вопрос – вопрос соседства науки и религии… Принцип мира между нами ясен: чем выше забор, тем крепче дружба. Истинный профессионал – физик ли, богослов ли – точно знает границы своей компетенции, своих возможностей. И свой инструментарий. И не путает сферы, описуемые разными языками и средствами. Наука уже давно (со времен Канта или уж по меньшей мере с теоремы Гёделя или "принципа неопределенности" Гейзенберга) умеет собственными методами определять свои принципиальные границы, доказывать свою неполноту. Наука не может найти Бога. Она может найти лишь повод к своему собственному смирению: в мире и в нас есть нечто, что нельзя описать на языке математики… А от смирения до понимания Евангелия уже один шаг. Шаг воли, желающей обрести новый опыт.

...Все, что связано с областью творчества, неважно – богословского, художественного, писательского или театрального, – это все область повышенного духовного риска. Церковь не запрещает людям заниматься творчеством и даже благословляет их, но просит внимательней относиться к себе самому, к своему состоянию. Быть предельно трезвым, не позволять себе тщеславия, самовлюбленности, опьянения собой и успехами. Избегать медитативности, которая может привести к одержимости.

Даже талантливый человек может оказаться во власти весьма недоброкачественных настроений и одержаний. Творец жаждет "вдохновений" и "наитий". Но качество этих "вдохновений" может оказаться совсем не добрым. Человек, раскрывающий свою душу в ожидании "озарений", равно как и человек, стремящийся спровоцировать в себе прилив "страстей" с тем, чтобы потом их достовернее описать, может отвыкнуть регулировать свои страсти и чувства, и, что еще хуже – может и просто стать одержимым…

К сожалению, история культуры показывает, как много очень одаренных и талантливых людей становились игрушками в руках темных сил. Уходили в наркотики, кончали жизнь самоубийством, становились злыми гениями для всех, кто их окружал.

***

Самый мой любимый и самый простой призыв – помнить, что входя в храм, надо снимать шляпу, а не голову. Голова может еще пригодиться.

У каждого из нас есть знакомые и даже родные люди, которые с недоумением смотрят на наши сборы в храм. На их лицах написано глубокое непонимание, а порой и возмущение. Иногда оно изливается в слова: "Ну ладно, ударился ты в веру, пусть уж. Но зачем же в храм-то ходить, столько времени и сил на это тратить?! Вот я, к примеру, тоже верующая. Но я верю в душе. Бог у меня в душе, и мне не нужны никакие внешние ритуалы. Да вспомни, как недавно сатирик Михаил Задорнов сказал: "Для общения с Богом мне не нужны никакие посредники!".

Как пояснить таким людям наше поведение? Как всегда, есть два пути: нападения и защиты. Критика подобного рода житейской "философии" не трудна. В конце концов, толики здравого смысла достаточно, чтобы понять, что общество, в котором шуты (по нынешнему – "сатирики") воспринимаются в качестве экспертов в области богословия и духовной жизни, весьма больно. Болеет оно как минимум утратой чувства юмора: оно уже не способно смеяться, видя, как шут залезает на проповедническую кафедру… Нынешнее общество считает серьезным то, над чем потешались наши предки в масляные недели…

Не стоит серьезного отношения и заверение в том, будто у наших критиков "Бог в душе". Да, конечно, такое состояние является высшим идеалом духовной жизни. Этого для нас желал еще апостол Павел: "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!" (Гал. 4, 19); "да даст вам крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца ваши" (Ефес. 3,16-17).

Если бы слова "Бог у меня внутри" сказал преподобный Серафим Саровский – эти слова имели бы вес, ибо они были бы честным свидетельством о плоде его подвига. Если бы пустынник сказал, что он приучил себя к непрестанной внутренней молитве, и потому отдаленность храма, который он посещает лишь изредка, для него уже не чувствительна – в таких устах такие слова тоже были бы оправданны.

Но когда мы слышим такие же слова от обывателей… Тогда у нас есть право поинтересоваться: в результате каких же именно духовных подвигов Вы достигли такого успеха? Бог у Вас в душе? Поясните, каким же был путь Вашей молитвы? Как часто вы читаете Молитву Господню?.. Что?.. "Отче наш" Вы плохо помните?.. Ладно, тогда хотя бы расскажите, как именно Вы переживаете присутствие Бога в Вашей душе? Какие плоды даров Духа Вы в себе ощущаете? Вот Вам подсказка: "Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание" (Гал. 5,22-23). Есть в Вас эти чувства? Нет, не свойства характера, а дары. Дар – это то, чего в нас прежде не было, но при духовном рождении вошло в нашу жизнь, обновило ее? Не помните Вы такого обновления?

Вы можете отличить в Вашем душевном опыте: вот это - "присутствие Бога", а вот это – проявление обычных человеческих качеств: ощущение красоты, гармонии, совестное чувство, человеческая приязнь?.. Не можете? Значит, Вы не заметили того момента, когда Бог, Творец Вселенной, вошел в Вашу жизнь и в Вашу душу? Разве можно такое не заметить? Так, может, Он и не входил?

Так, может, Вы спутали - и отождествили веру в Бога с присутствием Самого Бога? Впрочем, подождите, а вера-то в Вас есть? Вера ведь не просто пассивное согласие: "ну ладно, я согласна, что Что-то там такое есть…". Вера - это стремление к тому, чтобы оказалось правдой то, что решилась полюбить душа… Вера не пассивно уступает давлению авторитетов или доводов; вера активно жаждет: "я хочу, мне нужно, чтобы так было!".

Вера – это действие. Это стремление к тому, что уже предчувствуется, но еще не стало очевидностью. Стремление к тому, что уже прикоснулось к нашей жизни, бросило в нее свой отблеск, но еще не вошло в нее всецело… Вера – это желание нового опыта. Но те, кто говорят: "у меня моя вера, и она в душе" говорят это с такими тусклыми глазами, что трудно поверить, будто они хотя бы когда-то испытывали стремление к Богу.

Нельзя любить, не проявляя своей любви, не делая хоть каких-то движений к любимому человеку. Так же нельзя верить, никак не проявляя своей веры во внешних действиях. Роза, которую дарят любимой, сама по себе ей не нужна. Этот цветок ей дорог не своей собственной красотой, а тем отблеском, который положила на него любовь подарившего. Цветы купленные и цветы подаренные совсем по разному оживляют комнату. Если человек утверждает, что он любит кого-то, но он ничего не делает во имя своей любви: не ищет встреч, ничего не дарит, не уделяет времени для общения, ничем не жертвует – значит, он просто хвастается перед своими уже влюбленными друзьями: "мол, и я ничем не хуже, и у меня уже есть возлюбленная!".

Итак, вы, утверждающие, что у вас "Бог в душе" – что вы сделали для того, чтобы очистить свою душу для столь дивного Посещения? Как и каким именем вы позвали Его? Как Вы храните Его в себе? Что изменилось в вас от этой Встречи? Полюбили ли вы Того, Кого встретили? И что вы делаете ради этой любви? Если эти вопросы повергают вас в недоуменное молчание – так хотя бы не считайте себя превзошедшими тех, кто хоть что-то делает для того, чтобы пребывать с Богом! Вечно стоящие – не презирайте идущих, даже если те спотыкаются!

Такие вопросы можно задать тем, кто свою леность оправдывает своей мнимой "духовностью".

Но ведь и нам самим важно осознать – зачем мы-то ходим в храм. Послушать проповедь? Для этого сегодня можно включить радиоприемник. Помолиться? Молиться можно везде и во всякий час. Более того, таков именно совет апостола: "Непрестанно молитесь". Принести пожертвование? Сегодня сборщиков много и на улицах. Подать поминальную записку? Ее можно передать со знакомыми. Поставить свечку? Так ее можно поставить и перед домашним образом. Так зачем же мы ходим в храм?

Более того, некоторые люди говорят, что если они хотят помолиться, то они уходят в лес, к речке или к морю, и там, в Богозданном Храме, им легче ощутить величие Творца и восславить Его. Зачем же, говорят они, нам из бескрайнего Храма заходить под тесные своды храма рукотворного?

Чтобы, понять это, давайте на минуту выйдем за пределы христианского храма. Раскроем "Упанишады" - древние индийские книгах, составленные на рубеже II-I тысячелетий до Рождества Христова. Эти книги до сих пор священны для индуистов, а с недавних времен стали весьма авторитетны и для многих наших соотечественников, ушедших вслед за оккультистами в модное ныне "паломничество на Восток". Вот как в "Упанишадах" описывается начало творения мира: "Вначале здесь не было ничего. Все это было окутано смертью или голодом, ибо голод – это смерть. Он – зовущийся смертью – пожелал: "Пусть я стану воплощенным" – и сотворил разум... Он двинулся, славословя, и от его славословия родилась вода… Он изнурил себя… Разумом он – голод или смерть – произвел сочетание с речью. То, что было семенем, стало годом… Он раскрыл рот, чтобы съесть рожденного… Он подумал: "Если я его убью, у меня будет мало пищи". Тогда той речью и тем телом он сотворил все, что существует здесь: … жертвоприношения, людей, скот. Все, что он произвел, он решил пожрать… Он пожелал: "Пусть это тело будет пригодно мне для жертвы и пусть я воплощусь с его помощью". Тогда оно стало конем; возросши, оно сделалось пригодным для жертвы… По истечении года он принес его в жертву самому себе, а других животных отдал богам" [1].

Перед нами объяснение одного из самых устойчивых языческих убеждений: в религии и ритуале происходит кругооборот одной и той же энергии. Божество, создавая мир, затрачивает в этом труде немалую часть своих сил, беднеет, изнуряется. От языческих богов поддержание в мире порядка, удержания "космоса" от распада в "хаос" требует немало затрат. Богов, обессилевших в труде по удержанию космоса (космос в смысле упорядоченное творение) от распада, должны поддержать люди. Для этого люди должны встать на путь … разрушения. Разрушая часть космоса, жрец высвобождает из нее ту энергию, которую боги когда-то затратили для ее создания и тем самым возвращает эту энергию богам, укрепляя их силу. В ритуале разрушается часть мироздания, чтобы укрепившиеся боги могли поддержать мир в целом и защитить его от конечного распада. В нашей сегодняшней жизни аналогию можно усмотреть в работе физиков, которые научились при искусственно спровоцированном распаде атома высвобождать энергию и направлять ее на другие цели… Языческое богословие убеждено, что бог вкладывает в творения часть своей силы, и от этого слабеет. Но жрец, разрушая творение перед лицом этого бога, принося ему жертву, возвращает назад к первоистоку ту же божественную энергию, которая была закрепощена в той части космоса, что теперь сжигается на жертвенном огне. Освобожденная божественная энергия возносится к обителям богов. И боги буквально питаются ею.

Поэтому в другом языческом мифе – "Эпосе о Гильгамеше", составленном в древнем Шумере – содержится деталь, которая сегодня кажется сатирической и смешной. Боги наводят на землю потоп. Спасается от него лишь один человек… Проходят дни, и вдруг боги замечают, что люди приносили им не только беспокойство и неприятности. С исчезновением людей прекратились жертвоприношения… Боги начинают голодать и прекращают потоп. Когда же шумерский "Ной" приносит первую жертву по прекращении потопа, то, говорится в этом древнем мифе, "Боги почуяли добрый запах, Боги, как мухи, собрались к приносящему жертву"[2].

Иногда богам для пищи требуются даже человеческие жертвы. Вот цитата из недавней газеты, сообщающей о печальных находках археологов: Американский антрополог Джон Рейнхард начал работы "в районе вулкана Льульальако потому, что когда-то читал о древнем поселении инков на склонах этого вулкана. Члены экспедиции жили в палатках на вершине вулкана (его высота 6705 метров). После почти месяца раскопок из-под камней и сухой промозглой земли были вытащены три мумии, завернутые в какой-то тряпичный балахон. Мумии были откопаны из места, внешне напоминающего ритуальное захоронение. Рядом с мумиями членами экспедиции были найдены 35 предметов из золота, серебра и раковин, остатки материй, украшенные орнаментом и вышивкой, мокасины и керамическая посуда. В ней кое-где еще сохранились остатки еды. Мумии — тела двух девочек и мальчика в возрасте от 8 до 13 лет — относятся к доколумбовому периоду, то есть насчитывают порядка 600 лет. "Эти мумии, — заявил журналистам профессор Рейнхард, — наиболее сохранившиеся из всех, которые мне довелось видеть за всю мою карьеру. Они были заморожены, в то время как другие мумии были забальзамированы. У меня есть подозрения, что они были заморожены, будучи еще живыми". По словам американского профессора, девочки и мальчик, судя по всему, были принесены в жертву богам инков в ходе какого-то религиозного ритуала, совершавшегося, похоже, один раз в год. "Мы также намерены выяснить, — продолжал ученый, — как были умерщвлены дети, поскольку на черепах нет следов ударов, которые, как правило, обнаруживаются на трупах тех, кто приносился в жертву своим богам". В сентябре прошлого года около города Арекипы на юге Перу в вулканической зоне были найдены шесть замороженных мумий, правда, не в таком совершенном состоянии, как аргентинские. Они тоже, как полагают эксперты, были принесены в жертву богам инков, и на черепах их обнаружены характерные отметины от удара, которые свидетельствуют о том, что они прошли обряд жертвоприношения" [3].

Итак, важнейшая проблема языческих религий – это вопрос о том, какие жертвы люди должны приносить богам. Когда надо приносить жертву. Кто должен их приносить. В чем должна состоять эта жертва. По какому ритуалу она должна быть принесена. Какому из многочисленных богов… Об этом говорят книги, изъясняющие языческие церемонии.

Но в Евангелии мы видим нечто противоположное. Если язычники говорят о том, какую жертву люди должны принести богу, то Евангелие говорит о том, какую жертву Бог принес людям: "Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих" (Мф. 20,28); "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин. 3,16).

Понимаете, Бог Библии настолько превышает всю вселенную, что не может быть и речи о том, что Он слабеет при творении мира. Да, Бог Своей силой, Своей энергией поддерживает существование космоса. Но Его бесконечная мощь от этого нисколько не убывает. А потому и не нуждается в восполнении со стороны людей.

Поэтому библейские жертвоприношения нужны не Богу, а людям. Люди просто должны научиться быть благодарными. Люди должны научиться хотя бы часть своей жизни, своего имущества и своего времени (вспомните заповедь о субботе) уметь отставлять от себя и предлагать пред лице Господне. Не потому, что Богу нужна эта уделенная Ему часть. А потому, что люди тем самым учатся жертвенной любви.

Лишь на десятую или сотую часть религия состоит из того, что в нее вносят люди. Главное в религии то, что привносит в нее Бог. Главное не то, что люди делают ради Бога, но то, что Бог делает ради людей. Главное в религии не то, что люди приносят в храм, а то, что они износят из храма.

То, что мы можем принести Богу, мы можем принести Ему в любом месте. Все, что есть в мире, и так принадлежит Ему. Но есть такая частичка бытия, в которой Бог позволил царствовать не Себе, а другому. Это моя душа. Эта та комнатка в бесконечном здании Вселенной, куда Зиждитель не входит без спроса. И от нас зависит, на службу чему мы поставим свою свободу, дарованную нам Богом. Будем ли мы служить Богу, или себе самим и своим прихотям и похотям. Единственное, чем мы можем обогатить беспредельную власть Господа – это если мы и свою свободную волю предадим Ему. Поэтому – "жертва Богу дух сокрушен" (Пс. 50,19). И эту жертву может принести любой их нас. И в этом смысле любой из нас – священник. В этом смысле надлежит понимать слова ап. Петра о том, что христиане – это народ, стоящий из священников (1 Петр. 2,9). Никто не сможет вместо меня принести Богу в жертву мою волю. Только я сам владею ей и я сам могу принести ее ко престолу Божию. Принести же присягу на верность и сказать: "Господи, воля Твоя, а не моя да будет! Благодарю Тебя за все, что Ты пожелаешь привнести в мою жизнь! Дай мне возможность послужить Тебе каждым моим дыханием!" – можно в любом месте.

Итак, то, что мы можем принести в жертву Богу, всегда с нами. И потому всегда мы можем сказать своему "Я" те слова, которыми философ Диоген некогда ответствовал на предложение властелина мира Александра Македонского исполнить любую просьбу мудреца: "отойди, и не заслоняй мне солнце!".

Для того, чтобы христианин мог принести жертву Богу, он не нуждается в храме. Но в религии есть не только то, что мы даем. Важнее то, что мы получаем. Важно не то, зачем мы ищем Бога. Важнее то, зачем Он ищет нас.

Зачем мы чаще всего приходим в храм и обращаемся с мольбой к Богу – хорошо известно. Мы склонны в Боге видеть этакий генератор гуманитарной помощи: "Дай, Господи, нам побольше здоровья, побольше успеха и прибавки к зарплате!…". Слишком часто мы ищем Господа, по присловью святителя Димитрия Ростовского, – "не ради Иисуса, а ради хлеба куса" [4]. А вот зачем Бог ищет нас? Он хочет у нас что-то забрать? Или дать?

Зачем призывает Его Слово: "Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии" (Мф. 11,28)?.. Нет у этого призыва продолжения в роде: "И вы отдадите Мне то-то…". Иным предвестием кончается это приглашение; оно говорит о том, что Бог сделает ради отозвавшихся: "И Я успокою вас… найдете покой душам вашим".

Итак, Бог зовет нас к Себе, чтобы что-то вручить нам. Что же? Знание – "Научитесь от Мене"... Дух – "Примите от духа Моего"... Любовь, мир и радость – "Пребудьте в любви Моей… Мир Мой даю вам… Радость Моя в вас да будет…". Но Христос дает нам и еще нечто немыслимое…

"Пребудьте во мне, и Я в вас… Приимите, сие есть кровь Моя за вас изливаемая…". Всего Себя Христос вверяет людям. И Свою божественность, и Свою человечность.

В современной медицине есть такая процедура: человеку делается переливание его же собственной крови. Из его тела выводится его кровь, она очищается от каких-то вредных примесей или, напротив, обогощается теми компонентами, которые организм больного уже не может сам вырабатывать в необходимом количестве. И такая, обеззараженная и обогащенная, кровь тут же вливается обратно в тело человека. Нечто подобное происходит и в наших отношениях со Христом. Бог становится человеком. Он берет в Себя наше естество, впавшее в состояние тления, в Себе его исцеляет, насыщает Божественностью, Вечностью, Бессмертием, и Свое человеческое Тело, уже прошедшее через смерть и воскресшее, возвращает нам. Свою человеческую кровь, насыщенную Божественными токами, Он вливает в нас, чтобы мы в себе носили зачаток Воскресения и были причастниками Вечности.

Итак, в храм мы приходим для того, чтобы нечто в нем получить. Храм - это стены, выстроенные вокруг Таинства Причастия. Таинство же состоит в том, что к людям протянута рука с Дарами. Поэтому посещение храма – не тяжкая повинность, а дивная привилегия. Нам дано право стать соучастниками Тайной Вечери. Нам дана возможность стать "причастниками Божеского естества". Нам дана возможность прикоснуться к той Энергии, которую не в силах выработать ни одна электростанция в мире.

Те, кто говорит, что им храмы и посредники не нужны, вряд ли считают авторитетным для себя слово Евангелия. Но, может быть, они почувствуют человеческую достоверность в словах всеми любимого Винни-Пуха. Однажды, в ответ на предложение Пятачка сочинить песенку, Винни-Пух сказал: "но это не так просто. Ведь поэзия - это не такая вещь, которую вы находите, это вещь, которая находит вас. И все, что вы можете сделать, это пойти туда, где вас могут найти".

Бог искал нас. И нашел. Нам же просто надо пойти и встать в такое место, где Бог ближе всего подходит к людям, в такое место, где Он самые небывалые дары раздает людям. Если Чашу с причастием Христос подает нам через Царские врата храма – стоит ли нам отворачивать нос и твердить "Бог у меня и так в душе"?

Христос сказал, где он нас ждет и что желает нам дать. Он, Вечный, желает с нами встретиться и соединиться в этой жизни – для того, чтобы в будущей, вечной нашей жизни мы не стали непоправимо одиноки.

Так вежливо ли, получив уведомление о том, что кто-то нас ждет на встречу на площади Пушкина, в назначенное время отправляться на прогулку по улице Льва Толстого? Если встреча не состоялась – кто в таком случае будет виноват?.. Знамо дело – "Пушкин"!

Те, кто говорят, что им не нужны посредники к их отношениях с Богом, не понимают, что в храме их ждет тот Посредник, который вместо них как раз и принес жертву и освободил людей от необходимости что-то разрушать в мире и плодами разрушений подкармливать божков. Неужели же так невыносимо трудно раскрыть свои руки для того, чтобы в них можно было вложить Дары?

Читайте также:
- Сомневающемуся
- Новоначальному
- Сайт Андрея Кураева

[1] Брихадараньяка Упанишада. Мадху. 1,2 // Брихадараньяка Упанишада. Перевод, предисловие и комментарии А. Я. Сыркина. М., 1992, сс. 67-69
[2] Эпос о Гильгамеше. - М.,-Лд., 1961, стр. 77.
[3] Геннадий Кочук. Дети снежной королевы. Тела трех детей, принесенных в жертву богам почти 600 лет назад, обнаружили ученые в перуанских Андах // Труд. 16.4.1999.
[4] цит. по: Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей: В 7 вып. Спб., 1874. Отд. 2. Вып. 5. С. 527.