Ветер перемен

День шестой

Почему-то на следующее утро паломниц никто не разбудил, словно мать Арсения знала, что девушки полночи не спали.

Проснувшись, Даша посмотрела на часы и вскрикнула:

– Половина одиннадцатого! Проспали!

– Не проспали, не бойтесь, – в келью зашла мать Феодора, – матушка Кирилла еще вчера сказала вас не будить.

– А трапезу мы пропустили? – протерла глаза Любаша.

– Раннюю пропустили, но на полдник успеете. Мать Людмила плюшек с корицей напекла.

Люба втянула носом воздух:

– Чувствую аромат плюшек. Даша, одевайся быстрее.

Заметив исписанный грехами листок, монахиня почему-то обрадовалась и быстро ушла.

– Ну, матушка, твой план удался. Любаша, похоже, всю ночь к исповеди готовилась, – сообщила она матери Арсении, найдя ее на огороде.

– Слава Богу! – перекрестилась, распрямившись та, – с отцом Николаем я на всякий случай переговорила. Он сегодня всенощную у себя служит. Кстати, это он мне посоветовал Любе книгу отца Иоанна Крестьянкина подложить. Дай ему Бог здоровья.

Наевшись необыкновенно вкусных плюшек, подруги пошли за послушанием. Мать Кирилла отправила их за водой на источник, а вечером благословила в сельскую церковь на службу к отцу Николаю.

– Матушка, можно я после источника порисую? Я еще ни одного эскиза не сделала, – попросила Люба.

– Рисуй с Богом, – кивнула игуменья, – а ты Дарья можешь в храме акафист Иверской иконе Божьей Матери почитать.

Выйдя с ведрами за ворота, Даша сразу написала сообщение.

– Как у Мити дела? – спросила Люба, услышав ответный сигнал.

– Прогнозы врачей самые положительные, – прочитала Даша.

– Еще бы, ведь за него сам отец Николай молится, – многозначительно сказала Люба.

– Не только он. Я везде, где могла, сорокоусты заказала, даже на Афон записку послала.

– Туда, куда Иверская икона приплыла? – округлила от удивления глаза Люба.

– Да, в Пантелеймоновский монастырь.

– А я думала, там только один монастырь.

– Ты, Любаша, не думай, ты лучше книги читай.

Вернувшись с источника, девушки разошлись. Даша отправилась читать акафист, а Люба за мольбертом и красками.

Место для работы у нее было выбрано давно. Устроившись напротив храма в тени раскидистого платана, она, перекрестившись, сделала первый мазок.

Из раскрытых окон церкви послышался слабый, но чистый Дашин голосок, выводящий знаменным распевом слова акафиста. Незаметно для себя, Люба начала класть мазки в одном ритме с напевом.

– Радуйся Благая Вратарница, двери райския верным отверзающая, – закончила петь Даша и вышла из храма.

– Любаша, да у тебя Божий дар, – она с восхищением рассматривала нежную акварель.

– Не смотри, я еще не закончила, – Люба заслонила спиной картину, – сходи, лучше за водой, пить очень хочется.

Даша вернулась с кружкой холодной воды и с молитвословом.

– Знаешь, Любаша, тем, кто впервые кается, батюшки попускают не читать каноны и правило к причастию, но я тебе прочитаю. Я тоже буду исповедоваться.

– Ты же сказала, что вчера каялась. Когда ты нагрешить успела, вроде все время вместе были?

– В помыслах и успела. Сначала тебя осудила, когда ты сказала, что безгрешна, потом мать Арсению.

– Я ее тоже сначала осуждала, а потом поняла, что она за строгостью доброту скрывает. Давай, читай свои каноны, а лучше пой, – утолив жажду, Люба продолжила рисовать.

Церковь во имя Казанской Божьей Матери, в которой всю жизнь служил отец Николай, стояла посреди села. Набожные чуваши любили и берегли свой храм.

Как только его вернули в лоно церкви, они освободили храм от тракторов и сенокосилок, отмыли от грязи и похабных рисунков, подлатали кирпичные стены, покрасили фасад и на собранные всем миром средства заказали местным мастерам резные царские врата и новый иконостас. А полюбоваться на красоту клумб и палисадников вокруг храма приезжали из соседних деревень.

Отец Николай исповедовал прихожан после службы. Даша заметила, что в церкви молились те же старушки, что и в монастыре. Кроме них на субботней всенощной стояли несколько женщин среднего возраста, из которых выделялась ярко накрашенная полная блондинка в соломенной шляпе и в белом брючном костюме, поверх которого она повязала темный платок.

Исповедников было трое – Даша, Люба и блондинка. Отец Николай, накрыв старенькой епитрахилью Дарью, выслушал ее, прочитал разрешительную молитву и потом долго с ней разговаривал.

В ожидании исповеди Люба тряслась от страха, ей казалось, что кто-то шепчет в ухо: «Батюшка тебя отругает и прогонит с позором, иди отсюда, исповедуешь-
ся потом в городе у незнакомого батюшки, не так стыдно будет». Она уже собралась уйти, как вдруг в ее голове зазвучал тропарь Иверской Божьей Матери и голос умолк.

Наконец Даша, поцеловав крест и евангелие, отошла от батюшки.

– Проходите, – пропустила Любу вперед блондинка.

– Нет, нет, я после вас, – отошла в сторону девушка.

– Идите, идите, я надолго, – настаивала женщина.

– Я тоже, – сделала шаг назад Люба.

– Что это вы раскудахтались? Татьяна, иди сюда! – прервал их спор отец Николай. – Не бойтесь, не съем.

Женщина, громко всхлипывая, что-то долго рассказывала батюшке, затем успокоилась и, выслушав его советы, отошла с просветленным лицом.

Люба подошла к аналою и, протянув отцу Николаю изрядно помятый листок, нырнула под епитрахиль и зарыдала. Священник тихо читал вслух ее прегрешения, говоря после каждого «прощается и разрешается грех сей». Дойдя до конца, он разорвал бумагу на четыре части и, вложив обрывки в трясущиеся Любины руки, ласково сказал:

– Иди и больше не греши! Крест и евангелие не забудь поцеловать, победительница.

Всю обратную дорогу Люба блаженно улыбалась:

– Даша, что со мной происходит? Мне кажется, что если я разбегусь и раскину руки, то взлечу!

– Божья Благодать коснулась твоего сердца! – перекрестилась Даша, – сейчас придем и сразу помолимся Божьей Матери, поблагодарим Ее за помощь. А завтра на утренней службе в монастыре причастимся у отца Владимира.

– Даш, а я теперь все время буду такая счастливая?

– Нет, к сожалению. Наберешь опять лукошко грехов, и потянет оно тебя к земле, пока ты его на исповеди не освободишь. И так все время.

– А я грешить больше не буду! Это же совсем не трудно! – Люба, раскинув руки, принялась кружиться.

В монастырском храме девушки застали конец службы. Шел чин прощения. Трижды с поклонами испросили прощение друг у друга сестры, игуменья, и молящиеся. Затем все вышли из храма и с зажженными свечами обошли монастырь, распевая молитвы и тропари Иверской иконе и святым. Любе казалось, что огоньки от их свечей отражаются звездами, уже появившимися на светлом небе.

Трогательное пение далеко разносилось в вечерней тишине. Слышали его и отец Николай с матушкой,
и сельские старушки на скамеечках, договаривающие
в наступавших сумерках последние новости, и моло-дежь, толпившаяся у клуба в ожидании начала дискотеки.

– Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе помилуй нас, – постучалась в келью подруг мать Арсения.

– Аминь, – откликнулась Даша.

«И откуда она все знает? Вот бы мне так!», – Люба отложила карандаш, и поднялась навстречу гостье.

В келье сразу стало тесно.

– Вижу по твоему лицу, что исповедалась. Слава Богу! – перекрестилась мать Арсения, – завтра будешь причащаться?

Люба кивнула.

– Я вам морковки с огорода погрызть принесла. Вы же трапезу пропустили, голодные, наверное, – монахиня достала из пакета намытые огромные морковины.

– А я хотела вообще ничего не есть, – неожиданно заявила Люба.

– Вот и молодец. Завтра служба в семь. Отец Владимир будет служить.

– Матушка, а зачем мы по монастырю со свечами ходили?

– Защищаемся от врагов рода человеческого.

– А кто это? – спросила Люба.

– Нечистая сила, – перекрестилась мать Арсения, – говорят, что у монаха на каждой складочке по бесу висит.

– Как же вы с ними боретесь? – поежилась Люба.

– Враг человеческий изгоняется молитвою и постом. Я тебе завтра одну книжку подарю, там все написано. Как Дмитрий? – повернулась она к Даше.

– Потихоньку восстанавливается. Про меня спрашивал. Я уже не дождусь, когда его увижу.

– Помоги вам, Господи, – вздохнула мать Арсения, – во сколько завтра у тебя поезд?

– Около шести вечера.

– Ты, Дарья, как доберешься, напиши. И вообще пиши, как твои с Дмитрием дела. Я за вас молиться буду. И ты меня в молитвах не забывай. А у тебя какие планы, художница? – Она взяла со стола рисунок, лежащий лицом вниз, перевернула его и увидела свой портрет. – Это же я! А как похожа!

– Мать Арсения, отдайте! – Люба выхватила лист из рук монахини. – Ну вот, испортили мой сюрприз!

– Прости меня, грешную, – монахиня положила портрет на место, – считай, что я ничего не видела. Так что ты решила? Остаешься у нас?

– Нет, матушка, я без Даши в монастыре не останусь. Посажу ее на поезд и вернусь в Чебоксары. Меня там тетя Зина ждет.

– Как знаешь, художница, – поджала губы мать Арсения, – а я-то думала твоим духовным ликбезом заняться.

– Матушка, я к вам еще приеду, не обижайтесь, – Люба хотела обнять монахиню, но та увернулась. – Ангела на ночь, – сухо сказала она и вышла из комнаты.