Андрей Кураев - протодиакон, профессор Московской духовной академии на радиостанции "Эхо-Москвы", в программе "Без дураков". Как всегда, речь Андрея Кураева яркая, живая, спокойная и выдержанная. Будь то лекции, книги или интервью - нет ни намека раздраженности, ненависти. Всегда готовность к конструктивному диалогу, признанию ошибок. Что, к сожалению, нельзя сказать о его оппонентах. Его слово всегда касается самой сути и никогда не оставляет равнодушным. Если коротко охарактеризовать деятельность Андрея Кураева, то это либерализм по букве и консерватизм по духу.

С.КОРЗУН: Всем добрый вечер. Сергей Корзун – это я, мой гость сегодня – Андрей Кураев, протодиакон, профессор Московской духовной академии. Я к вам корректно обращаюсь, как мирянин, или допустил какую-то некорректность?

А.КУРАЕВ: Такая форма обращения была принята в дореволюционной России - к священникам в светском обществе обращались по имени-отчеству – эта форма обращения была скомпрометирована в советские годы, когда в устах чекистов или представителей властей это было подчеркнутой формой некоторой пержативности - дескать, нам нет дела до ваших церковных канонов. Думаю, что у священнослужителей более молодого поколения, у которых нет опыта общения с чекистами той поры, у них, наверное. Должно быть спокойное к этому отношение. Но у людей моего поколения есть такая ассоциация с советскими временами. Но - как вам удобнее, в Отцы навязываться никому нельзя – это точно.

С.КОРЗУН: А канонически? Ваши друзья как вас называют?

А.КУРАЕВ: Неканонично - отец Андрей. Нет канона, который бы предписывал, что к священнослужителю нужно обращаться именно так – это фамильярность, но добрая фамильярность. Это предполагает, что наши отношения строятся по модели семьи - братья, сестры, чада. Конечно, много возникает дурных ассоциаций на этой фамильярности - она может быть доброй и семейной, а может быть лицемерной, - бывает и то и другое. Но это не каноны. А если канонически: ваше преподобие, - с этого начинается.

В 1988 г. была первая встреча Церкви и интеллигенции, это был в Доме Литераторов, выступал митрополит Петерим Волоколамский, который позже стал одним из соучредителей Фонда культуры вместе с Лихачевым. Митрополит сделал доклад о тысячелетии крещения Руси, аудитория внимательно, но отстраненно слушала, и первый вопрос был таков: уважаемый докладчик, как к вам обращаться? На что митрополит ответил: обращайтесь просто: Ваше высокопреосвященство. Это канонично. А обращение «отец», «владыка» - это вне канонов, но уже личностный оттенок, и естественно, его требовать нельзя.

Помню свое первое послушание – я работал вахтером в семинарии, но вахта была своеобразная – ректор посадил меня рядом с собой в предбанничке в своей приемной - в Сергиевом Посаде, тогда Загорске. И однажды приходит студент-семинарист, только посвященный в сан священника. Спрашиваю – как доложить? Он: скажите, отец Сергей Иванов с 4 курса. Захожу, говорю. Ректор отрывается от бумаг: Это вы его так называли, или он себя так назвал? Говорю: Как он сказал, так и передаю - Тогда выйдите и скажите ему: пусть он будет отцом для бабушек на приходе, а мне в отцы пусть не навязывается. Я его два дня назад только рукоположил, а он уже в отцы ко мне лезет – пусть научится представляться, как следует.

Поэтому вновь говорю - в отцы навязываться никак нельзя. Поэтому как вам удобнее называйте – только не Андрюхой, пожалуйста.

С.КОРЗУН: «Владыкой» мне не очень удобно - я человек светский.

А.КУРАЕВ: «Владыка» - это обращение к епископу.

С.КОРЗУН: Протодиакон, объясните, какое место этот чин занимает?

А.КУРАЕВ: Это красные революционные шаровары. От диакона это ничем не отличается. Есть хороший католический анекдот. Беседует два католических священника, говорят: чем отличается «монсеньеры» от обычных священников? Второй: ничем. Но «монсеньеры» об этом не знают. Точно так же и здесь – ни зарплаты, ни обязанности, ни привилегии от этой приставки никак не зависят. Поэтому я редко так называюсь, потому что для людей нецерковных язык в трубочку заворачивается, такие сложности проговаривать, и возникает избыточная официозность, которая мне совсем не к лицу.

С.КОРЗУН: Правда, что вы были самым молодым профессором богословия в свое время?

А.КУРАЕВ: Нет, я потом навел справки - неправда. В 19 веке были профессора моложе меня. Наверное, в 20 уже нет.

С.КОРЗУН: Вы крестились уже в возрасте 19 лет. Как из атеиста перешли в священнослужителя спрашивать не буду, но это было осознано. Расскажите о вашей семье? - ваш отец человек известный, работал в идеологической организации. Вы даже с ним вместе прожили за рубежом в Праге какое-то время.

А.КУРАЕВ: У отца необычная научная судьба. По научной специальности он логик. Это наименее идеолоигизированная часть советской философии. Но затем, после защиты диссертации, он работал в редакции журнала «Вопросы философии» как редактор, затем его пригласили на работу в журнал «Проблемы мира и социализма» - это уже в Праге. Это был важный опыт, и для меня, в том числе, - опыт жизни вне России, в очень многонациональном коллективе. Соседи у меня были из Палестины. Швеции. Германии - жили на одной лестничной площадке, учились в одной школе, вместе играли. Это был очень интересный опыт. И опять же, этот журнал, учитывая его международный статус, он был гораздо менее догматичен, чем аналогичные издания в СССР.

После этого отец работал в Институте научной информации Академии наук, - это была некая отдушина для многих интеллектуалов той поры, место свободного доступа к информации, обсуждения, реферирование изданий. Затем его пригласили в Президиум Академии наук работать секретарем у академика Федосеева, который курировал гуманитарные науки. Потом, когда я поступил в семинарию, ему пришлось уйти. И после некоторое паузы его позвали в издательство «Политиздат», но это уже были перестроечные годы и у него там была возможность, как редактора философской литературы, издавать русскую религиозную классику, в частности, - признаюсь, по моему совету, - тогда «Политиздат» издал труды богословско-философские труды Честертона.

С.КОРЗУН: Можно ли сказать, что вы своего отца обратили в веру? Это было время атеизма, вас даже не крестили в младенчестве, и ваш отец был атеистом?

А.КУРАЕВ: Думаю, что все-таки обращение моего отца – заслуга его внучек. Потому что перед малышами трудно устоять, - когда малыши прибегают и с восторгом рассказывают, что были в храме, видели батюшку, причащались, - думаю, что непосредственное детское переживание. Кстати, философических дискуссий на эту тему у нас никогда не было, - семейных дискуссионных клубов на эту тему у нас никогда не было.

С.КОРЗУН: И вы ему не способствовали в этом?

А.КУРАЕВ: Я всегда считал, что эта задача немножко неприличная для меня. Яйца курицу не учат.

С.КОРЗУН: То есть, был патриархальный склад в семье?

А.КУРАЕВ: Я очень уважаю своего отца, в том числе, как ученого. И не считаю, что это моя задача – расширять его кругозор, с чем-то ему навязываться. При этом я понимаю, поскольку я его сын и мой брат тоже религиозно-церковный человек, и наши малыши – естественно, для него эта тематика личностно-религиозная, поэтому я понимаю, что он и без моих подсказок тоже какую-то информацию на эту тему ищет, осмысляет, и действительно, уже причащается и исповедуется.

С.КОРЗУН: Вы человек молодой, вам еще нет 50, поэтому задам вопрос - что бы вы хотели, чтобы о вас запомнили потомки по окончании земной жизни вашей?

А.КУРАЕВ: Для меня, - если заглядывать в пределы памяти на Земле обо мне после моего ухода, - этот вопрос звучит так, он тесно связан с судьбами русского православия: сколько должно пройти лет для того, чтобы в восприятии семинаристов имя дьякона Андрея Кураева стало синонимом мракобесия? Это серьезный вопрос, он в такой шуточной форме, и я его перед своим семинаристами сам ставлю, потому что это вопрос о том, насколько стремительны, добры или нет, могут быть перемены в нашей церковной жизни, в том числе, в диалоге Церкви и общества. И как всегда, когда стоишь на пороге перемен, то с одной стороны есть понимание того, что и все нынешнее не есть однозначно хорошо и навсегда – что-то надо менять. Но что именно, как, в каких масштабах - тоже окончательной ясности нет. Зато есть печальный опыт всяких революций и перестроек, выражаемый словами известной советской песенки: «Есть у революции начало, нет у революции конца».

Поэтому подталкивать Церковь на путь бесконечных модернизаций тоже не хотелось бы. Но когда я вижу какое-то новое поколение церковных клерков, то я немножко их побаиваюсь.

С.КОРЗУН: Из-за чего?

А.КУРАЕВ: Вновь скажу с позиции почти 50-летнего человека, - поколение мое в Церкви, - мы люди, пришедшие в годы СССР, сделавшие определенный выбор, в некотором смысле пожертвовавшие своими судьбами ради обретенной нами веры. Сейчас судьба успешного церковного карьериста складывается гораздо более гладко - поступление в семинарию, затем какие-то связи помогают ему получить командировку за рубеж, учиться в европейском университете, потом возвращение, скольжение по паркету различных приемных, многочисленных служб патриархии, перенос бумажек туда-сюда. И, - как во всяком нормальном Ватикане или уважающем себя министерстве, идет карьерный рост.

С.КОРЗУН: А социальные лифты?

А.КУРАЕВ: И умножается число отцов Филаретов – если помните фильм «Остров» - там была такой очень интересный персонаж, его Дюжев играл – такой карьерно-паркетный иеромонах. Кстати, это очень нереалистическая черта фильма, я считаю, что Лунгин в этом фильме использовал принцип иконографии, а он таков: иконописец деформирует видимость вещи во имя реконструкции ее внутреннего смысла. В этом островке, в котором угольное отопление, там может быть отец Анатолий Старец, настоятель, но в этом заброшенном уголке чтобы был такой продвинутый карьерный иеромонах – это невозможно, Тем не менее, Лунгин туда его вставляет - для того, чтобы снять налет избыточного лубка со своего фильма. Иначе получается конфликт хорошего с лучшим. Слишком было бы высоким штилем, поэтому он сознательно этим образом занижает этот пафос, избыточный пафос картины и делает в целом картину, за счет нереалистического образа, в целом картина становится более реалистической.

А сейчас этих «отцов Филаретов», мне кажется, становится все больше. И по-своему это нормально - в любой большой институции лифт должен работать, и законы этого возвышения более или менее одинаковы в любой корпорации.

С.КОРЗУН: Даже в такой институции, как Церковь?

А.КУРАЕВ: А на католиков посмотрите? Каждый раз, когда мне доводится общаться с «монсеньерами», я им отчасти завидую – какие образованные, умные, гибкие, остроумные люди. Поодиночке они все мне нравятся. Но когда доводится с ними встречаться с несколькими одновременно – в Риме, или где-то еще, - меня охватывает тихий ужас: «семеро с ларца, одинаковы с лица» - я понимаю, что это не личностная талантливость человека, а некий конвейер, школа штамповки, - очень качественная, - но штамповки.

С.КОРЗУН: В православии по-другому?

А.КУРАЕВ: Было по-другому. Сейчас, может быть, и эта матрица будет воспринята.

С.КОРЗУН: Вернемся к реформе. От Уфу: «Вам не кажется, что без реформации православие обречено на маргинализацию?»

А.КУРАЕВ: Во-первых, не надо нас этим пугать. Мы столько раз были маргиналами в 20 веке безнадежными, что если вы нам скажете - мы вас вновь на Соловках законопатим, мы скажем – ну что же, бывали, обжитые места.

С.КОРЗУН: Сейчас – реванш за Соловки?

А.КУРАЕВ: Маргинализация нас не пугает. Иногда, знаете, полезно не шагать в ногу с веком, как Цветаева сказала: «У меня есть право не быть современником». Так и здесь. Для Церкви критерии «успеть за паровозом», за современностью – это не самое главное. Дерзну предложить некую главную формулу, отличающую православие от католичества. Она звучит так: для католика важнее всего быть католиком, для православного важнее всего быть православным. И это не тавтология. Для католической политики, пастырско-миссионерской, очень важно, чтобы Церковь была католической, в смысле – вселенской. Чтобы она была со всеми и везде, а значит, с разными субкультурами, разными политическими движениями, и так далее. И поэтому, соответственно, и Папа должен быть очень разным, записывать диски со своими песнями или проповедями, выступать на рок-концертах, и футбольные матчи - Ватикан против Монастыря святого Бенедикта устраивать. Надо быть разными, чтобы быть со всеми.

И для католической пасторской политики очень болезненно, если какая-то группа населения оказывается вдруг вне влияния, вне диалога с католической Церковью – это неудача пастора считается.

А для православных людей важнее всего быть православными, то есть, ортодоксами. Важнее быть в единстве со своей собственной идентичностью, уходящей в византийские времена, времена Вселенских Соборов, древних святых отцов. И православный психологически более приспособлен к тому, чтобы быть маргиналом и быть в меньшинстве. Поэтому, может быть, автор вопроса реально определяет страхи, может быть, каких-то западных конфессий, массовых и влиятельных, но для нас это может быть неприятность, - мы тоже хотим быть католиками в этом смысле, то есть, быть всем для всех, по завету апостола Павла. Но для нас это не есть трагедия.

С.КОРЗУН: Вы сами говорил, что реформа назревает. Интернет будет менять все дальше и дальше. Это уже другая коммуникация возникает.

А.КУРАЕВ: Несколько лет назад я с изумлением в новостной ленте читаю, что из Ватикана вышла инструкция, которая разрешает священникам пользоваться мобильными телефонами – это было в конце 90-х гг. Я пришел в некий ужас - мне было бы стыдно за мою Церковь, если бы патриархия стала бы регулировать такие вопросы – можно ли священнику пользоваться мобильником, выходить в интернет, или нет. То есть, очень многие вопросы в православии не формализованы. Мы поэтому просто меняемся как люди, не как православные - в соответствии со средой обитания. И это не становится проблемой внутрицерковных дискуссий и решений.

Простейший пример. Вся страна была три года назад свидетелем того, как на Поместном соборе избирался новый патриарх Кирилл. На этом соборе 10% делегатов с правом голоса были женщины. Из них половина были монахини, половина – мирянки. Вы можете себе представить, чтобы Конклав, избирающий Папу Римского, включал бы в себя женщин? Для них это до сих пор огромная проблема. Там миряне не участвуют - только кардиналы, отнюдь не все епископы, потому что кардиналы – это элита, их меньшинство. Тем более, простые священники и миряне не участвуют в этом процессе, они даже не делегируют, как на президентских американских выборах, выборщиков. Даже этого нет.

У нас такого рода вещи проходят органично. Впервые женщины участвовали в выборах патриарха в 1971 году. И заметьте – никаких дискуссий и расколов по этому поводу, никакого решения Синода: «Ну что, старцы, будем давать бабам право голоса?» - не было никаких референдумов. Само собой вздохнулось - почему нет?

С.КОРЗУН: Грузруз: «Не поменяли ли вы своего мнения о кошечках, языческом празднике? Помните, в бытность свою диаконом церкви Иоанна Предтечи, во время веселой проповеди о прыжках через костер в Масленицу, у вас зазвонил мобильник «Мы красная кавалерия» - была такая история?

А.КУРАЕВ: Автор этой записки или человек психически больной, или лжец. У меня никогда такой мелодии не было. Люди, знающие меня знают, что у меня две мелодии на звонке – одна греческое песнопение, другая, для более светских звонков, библейская, вполне церковная песня Армстронга, хотя не в нашей традиции, но с библейским сюжетом. Так что я в этом смысле консерватор – у меня одна и та же «Нокиа» лет 15, к другому привыкать не могу, не умею. Так что такого быть не могло.

С.КОРЗУН: Что круче - «Майкрософт» или «Эппл»?

А.КУРАЕВ: Наверное, лучше «Эппл», но я старый, чтобы переучиваться. Мне все говорят – пора, но…

С.КОРЗУН: Я тоже в этом смысле консервативный человек.

А.КУРАЕВ: У меня это не консерватизм, это моя тупость. Консерватизм это великое святое слово. Творческий консерватизм на самом деле может все. А есть просто лень. Она может претворяться консерватизмом, но надо отличать одно от другого. Есть работоспособный консерватизм. Понимаете, разные вещи сохраняют по-разному. Если я хочу сохранить листок из осеннего леса, я приношу его домой и кладу в книжку. Если хочу сохранить выловленную рыбу, я ее должен изменить – выпотрошить, просолить, высушить, закоптить. Если хочу сохранить научную школу, я ее должен обновлять каждый год – брать новых студентов, преподавателей, новые методики, аппаратуру - сохраняя тем самым научную школу - МГУ или Бауманский университет. Поэтому консерватизм может быть и должен быть очень творческим.

А если я не перехожу на Эппл» - это не консерватизм, а просто моя лень.

С.КОРЗУН: «Почему на вашем форуме обосновались сталинисты и антисемиты? Вы заглядываете в дискуссии?»

А.КУРАЕВ: Это, может быть моя «кульпа» - я редко на форум заглядываю, тем более мало стараюсь принимать участия в ее сварах, - потому что боюсь, что в это погрузиться - форум огромный, там десятки тысяч подписчиков и участников, - в таком случае мне придется превратиться в интернет-пастора, ни на что больше не хватит сил. А если появляться там эпизодично, что-то поддерживать, а что-то гасить, - тоже будет странное впечатление.

С.КОРЗУН: Вернемся в студию через пару минут.

С.КОРЗУН: Продолжаем программу. Два сообщения: «На мой взгляд, вы адекватнее всех отреагировали на акцию Pussy Riot. Многие ли разделяют вашу точку зрения?» напомните свою позицию? Вы говорил, что это скоморошество и так и надо к этому относиться.

А.КУРАЕВ: С самого начала было понятно, что если это происходит в контексте так называемого «современного перформанса», то этот вид человеческой деятельности предполагает, что самое значимое не само событие. А реакция на него. И было понятно, какую реакцию хотели бы организаторы этого действа. Это яростные крики православных, гримасы соответствующие, реплики и затем уже это становится, прежде всего, медийным эхо, которое перекроет само событие. Поэтому я с самого начала полагал, что лучше по возможности загасить это негативное медийное эхо. Загасить каким путем? – я не могу накинуть платок на роток масс-медиа, естественно, но определенный авторитет в церковной среде у меня есть, поэтому я мог призвать самих православных сдерживаться, не реагировать как дрессированные собачки, которых чем-то подразнили, ионии сразу «гав».

Самое лучшее средство погасить начинающийся раздор – шутка, ирония, самоирония. Поэтому я и в ироническом ключе отреагировал, предложил - чтобы сдержать нашу реакцию надо помнить два обстоятельства, которые будут использоваться апологетами, в том числе этой акции, и мы должны учиться понимать и эту логику, чтобы и нам реагировать. Первое – это то, что произошедшее действие имело место в здании. Которое формально является муниципальной собственностью, отсюда очень непростой вопрос о правилах церковного благочестия – в какой ст5епени они обязательны для всех посещающих его в этом случае.

И второе – то, что действительно время, избранное для этой акции – время Масленица. А в Масленицу действительно, по древнерусским традициям, пусть даже и языческим, но относительно терпимым русской элитой, государственной и церковной - предполагалось, что – да, есть такое некое беззаконие, время определенного беззакония, и у него есть свои права именно в эти дни.

И затем, чтобы уж совсем снизить свой культурологический пафос, говорил – если бы я был бы там, если бы был не священником, а мирянином, то уж накормил бы блинами и, может быть, по-отечески, ущипнул бы на прощание. Это была моя реакция.

С.КОРЗУН: Вы высказывали свое личное мнение, ни с кем не согласованное?

А.КУРАЕВ: Безусловно. Но, несмотря на спонтанность моей реакции – когда мне позвонили, у меня не было всерьез задуматься. Но тем не менее. У меня до сих пор мистическое ощущение - мне кажется, это было бы самым лучшим. Я до сих пор жалею, вопрошаю небо - Господи, почему этого не произошло? Если бы в ту минуту в храме – среди паломников, или местных служащих батюшек, оказался бы священник, не похожий на меня – с седой бородой, худенький, с добрыми глазами, такой Серафим Соровский. Если бы он подошел к ним, обнял бы, сказал - доченьки, что же вы с собой сделали? Пойдем, побеседуем, чайком напою, медком накормлю. Мне кажется, что даже, может быть, и история России стала другой от этой одной улыбки и фразы такого человека. Но по промыслу Божиему его там такого не нашлось. Тогда остается вариант какой-то шутки.

Знаете, когда начинается пожар, то можно сначала погасить возгорание – можно блином загасить, но когда он разрастается, то уже перекрывают его последствия возможности первичной оперативной реакции.

С.КОРЗУН: У вас много единомышленников в том, как вы понимаете ситуацию?

А.КУРАЕВ: Ну, первое – за минувшие уже полтора месяца я бывал в разных городах России и, честно говоря, нигде за пределами Москвы, да и в Москве мне этих вопросов на лекциях не задавали. То есть, этот сюжет скорее медийно-московский, блогерский. сказать, что он всколыхнул Россию было бы преждевременно. Но я думаю, что это касается, в том числе и митинговых протестных акций, которые мы видели зимой в политике. Точно так же оказалось, что не вполне совпадают мнения российской глубинки и рассерженных горожан. Нечто подобное произошло и здесь.

Второе - если судить по интернету, по личному общению - да, я знаю, что многие люди, церковные и внецерковные со мной согласны. И более того, когда об этом была дискуссия внутри Церкви, и один священник предложил мне покаяться в этих словах, я сказал – я не могу, потому что это означало бы, что я предам тех людей, - а я видел тысячи откликов в интернете, которые говорили, что именно моя позиция того дня и есть для них некая чуть ли не последняя ниточка симпатий их к жизни РПЦ. Если ее перерезать, то судьбы этих людей надолго окажутся вне церковной орбиты. Поэтому даже по-пастырски я этого делать не могу.

С.КОРЗУН: Вы не ожидали, что такой пожар разгорится? Некоторые называют «звериной жестокостью» действия государства по отношению к нарушительницам хулиганкам.

А.КУРАЕВ: Давайте различать четыре уровня разговоров. Первое - организаторы и заказчики. КтО, мы это до сих пор не знаем, но я убежден, что это люди из провластных структур.

С.КОРЗУН: Вы не допускаете, что это был перформанс художественный?

А.КУРАЕВ: Они могли и не знать, кто за ними стоит, их могли использовать вслепую. Но в политическом контексте, кому это было выгодно – ответ однозначный. Второй вопрос - сами девушки, понимание ими самими ситуации. И здесь говорить не о чем, - до сих пор, насколько я знаю, задержанные девушки не признают свое участие в акции. Третий уровень – вопрос реакции православных блогеров, - действительно совершенно дикий и постыднейший уровень реакции, четвертый уровень разговора – вопрос уже ответной, следующей реакции на реакцию - участие либеральных публицистов. Когда в ответ на крайность некоторых наших опричников в противовес идет канонизация. Тут демонизация, а тут - канонизация. И величайший, святой термин «узники совести» начинает к ним прилагаться.

Я считаю, что это продолжение той профанации, что была в храме Христа Спасителя, только это уже профанация светской святыни, анне церковной.

С.КОРЗУН: Как остановить этот процесс? В резонанс вошло - рота солдат идет по мосту, и мост начинает рушиться. Не в ногу должен пойти. Или что?

А.КУРАЕВ: Я полагаю, что решение суда будет мягким – чисто из политического контекста. Потому что, полагаю, новому старому президенту Путину совсем не с руки восходить на трон под аккомпанемент публикаций в нашей прессе и зарубежной о том, что в России вновь появились «узники совести»

С.КОРЗУН: Думаете, политически вопрос будет решен?

А.КУРАЕВ: Думаю, да.

С.КОРЗУН: А настроение высших иерархов церкви – идти до конца и наказать примерно, чтобы другим неповадно было? Логика тоже понята.

А.КУРАЕВ: Скажем – так: мне очень не хотелось бы, чтобы Церковь превращалась в очередное силовое министерство, которое умеет доказывать пацанам во дворе, что своих врагов она умеет дожимать.

С.КОРЗУН: Это дело резонансно сыграло во многом и против патриарха. Просветите, на каком уровне начинается отчуждение человека воцерковленного от собственности, других мирских благ? И вообще, имеет ли патриарх собственность, - вопрос, вокруг многие рассуждения крутятся.

А.КУРАЕВ: Мне как раз очень грустно видеть такой род дискуссий, потому что они очень некомпетентны. В каком смысле - не надо делать вид, что называется, что мы в первый раз замужем. Это многовековая константа церковной жизни. Есть каноны – это некая мечта Церкви о себе самой. И есть реальная церковная жизнь, которая никогда в каноны ен укладывалась. И может быть, даже это и хорошо, – когда все идеально и по мечте, это всегда может отдавать казармой. А человек шире, он ни в какие каноны никогда не укладывается. В свое время Владимир Соловьев очень резонно говорил русским либеральным интеллигентам: ну что вы все на католическую церковь киваете? - если бы у нас попы были как католические, бессемейные, так они от скуки вас бы заставляли ходить по воскресеньям в храмы, и вели бы учет всех прихожан, причастников, докладывали бы по инстанциям и лезли бы к вам в душу, развивали бы беседы.

Так вот, конечно, есть идеал монашества. Идеал монашества что такое? – вот если бы епископом был я, и приходит ко мне «юноша пылкий со взором горящим», говорит: хочу принять монашеский постриг, что бы я сказал этому юному начинающемуся, может быть, клерку? - он учился в Гетеборге, может быть, вернулся, и хочет стать ученым монахом. Я бы сказал так: смотри, я готов тебя постричь в монахи, но условия такие: ты будешь трупом живым, у тебя не будет никаких человеческих прав, политических тем паче, у тебя никогда не будет свой квартиры, ты никогда не будешь выбирать, что будешь кушать. Я буду о тебя вытирать ноги, и ты не будешь иметь права пикнуть и сказать, что ты не согласен. В любую минуту я могу выгнать тебя на улицу, ничего не дав и не поблагодарив. И ты помрешь с голоду на вокзале. Но имей в виду – я перестану тебя считать монахом, а ты, даже в этой ситуации, себя монахом не должен перестать себя считать, потому что обеты давал ты, и не мне, а Богу. И если ты готов быть таким живым мертвецом, - монах – это социальный труп, у которого не может быть никаких социальных привязанностей, а значит, реакции. И поэтому для него не может быть своих или чужих, врагов – друзей, - классика монашеской литературы, будь то буддистская, или христианская, об этом четко говорит. Вот если ты готов - тогда возьми ножницы и дай мне их.

Понятно, что столь высокую планку реально очень мало кто дерзнет поставить. Потому что если этот монах согласится на эти условия – честно говоря, я, епископ, его возненавижу, потому что он будет живым укором мне. Вот он так живет.

С.КОРЗУН: Вы не принимали постриг? Не думали об этом?

А.КУРАЕВ: Думал, но не принимал. То есть, такое монашество настоящее – редкость, это нечто сокровенное, скорее. Такие люди наверняка есть. Но церковь со временем – опять, неофициально, решила – ну, хорошо, если ты не можешь быть олимпийским чемпионом это не значит, что ты дерьмо и должен перестать ходить в фитнес-клуб. То есть, есть спорт высоких достижений - идеальное монашество, олимпийское. Но кроме тогО, есть ряд целей сиюминутных. Тебе это поможет стать не святым, но хоть чуть лучше, свободнее? Церковному благу поможет твое монашество? - ну, хорошо.

Возьмем старые византийские книги. В некоем монастыре умирает монах, а его послушанием было завхоз, церковный эконом. У него спонсоры, он к ним ездит, возвращается – был в баньке со спонсорами, не всегда трезвый, службу пропускает, плохо постится, толстый. Помер, - и знаете, не то, что помер – вонять сразу стал. Лицо почернело. Монахи сказали: Господь шельму метит, это явно плохой, даже молиться о нем бесполезно – Бог дал метку.

Умный игумен монастыря собирает братию, говорит: что вы делаете? Да, он дурной монах, но он же был плохим монахом ради того, чтобы вы были хорошими, чтобы вам не нужно было выходить из келий, монастыря, контактировать с миром. Поэтому он себя в жертву ради вас принес. Поэтому объявляю пост для всего монастыря – поститесь и молитесь, через три дня смотрят – лицо покойника посветлело, его отпели, похоронили.

Вот это очень мудрая история. Поэтому монахи разные. У католиков это формализовано – есть разные ордена с разными уставами. У нас формально все монахи одного устава, Ордена Василия Великого. Но реально, внутри уже возникают разные течения. Скажем. Ученое монашество – не может жить ученый монах по уставу обычно. Потому что если ты работаешь головой, голова должна быть выспатая, - это было понятно в Московской духовной академии еще в конце 19 века.

С.КОРЗУН: Чтобы было совсем понятно – то есть, монашество - постриг, с высшими иерархами церкви не связаны догматически?

А.КУРАЕВ: Еще в 1385 году, 15 февраля, при патриархе Антонии Четвертом Константинопольском был создан Собор – тогда это была столица Византийской империи. А Русская церковь была частью Константинопольской в это время, на котором обсуждался вопрос – что делать монаху с его монашескими обетами, если его избрали епископом? Ответ: он освобождается от этих обетов. То есть, он не может жениться, но вот обет послушания – ты Владыка теперь, Князь Церкви, ты не можешь теперь всех спрашивать, как мне поступить, и на все, сказанное тебе, отвечать: простите, благословите. Ты теперь распоряжаешься церковными деньгами и имуществом, поэтому вопрос не стяжательства тоже отходит на второй план. Это было решение Константинопольского собора еще 14 века.

С.КОРЗУН: Люди решили.

А.КУРАЕВ: Монашество это вообще «люди решили», не Христос монашество устанавливал - конец 3 века, рождение монашеского института. Монахи это вообще казаки в Церкви – это важно понять.

С.КОРЗУН: Защищают границы?

А.КУРАЕВ: Это вольное сословие свободных фанатиков. Они не на зарплате у государя, они сами для себя избрали такой стиль жизни. Монашество это казачество в церкви. Помню, был семинаристом, меня потрясли слова великого русского богослова, историка, отца Георгия Фаровского. Он сказал так: величайшая заслуга Святого Великого, - 4-й век, - перед церковью состоит в том, что он воцерковил монашество. У меня был шок. В моем тогдашнем понимании монашество – это хребет Церкви. Потом, когда я начал изучать церковную историю, знакомиться подробнее с церковной жизнью, я понял, как он прав – это правда, это партизанское, в общем, движение. Их воцерковить – это очень сложно было, очень непросто. И поэтому до сих пор есть удивительная вещь: если монаха лишают священного сана, его не лишают монашества. Именно потому, что считается, что это твое личное дело. Твои обеты перед Богом - своему Богу стоишь, своему Богу падаешь.

Более того, - единственное таинство в церкви. Которое может свершаться тем. Кто сам через это таинство не прошел – это монашеский постриг. Вот я не монах, дьякон, я могу свершить монашеский постриг. В истории Церкви такие прецеденты были.

С.КОРЗУН: Как вы относитесь к Ивану Охлобыстину?

А.КУРАЕВ: Очень хорошо отношусь.

С.КОРЗУН: Светский человек. Ему запретили, в виду его актерской деятельности, вести службу.

А.КУРАЕВ: По его же собственной просьбе – не стоит забывать. Он сам просил патриарха, чтобы ему помогли с этим определиться. И думаю, что это не последний поворот судьбы в жизни Охлобыстина. Думаю, что мы еще встретимся с ним у алтаря.

С.КОРЗУН: А выход на стадион, в огромные Лужники с некоей пиар-акцией по продвижению то ли новой философии, то ли нового мышления – он не поставил себя этим вне церкви. Вне православия?

А.КУРАЕВ: Думаю, нет. Для того чтобы поставить себя вне православия, надо совершить две вещи: или совершить изрядное каннибалическое свинство, и не каяться в нем, или же пойти против церковной догматики, - против учения о Христе, Боге. Троицы. Охлобыстин, вроде бы, ни того, ни другого не делал – он не людоед и не еретик.

А в дальнейшем вы имеете право лично решать, пользоваться «Эппл», или «Майкрософт». Церковь эти вопросы не регулирует.

С.КОРЗУН: Как церковь использует то, что сейчас называют пиар? Это благо для церкви, зло?

А.КУРАЕВ: Сложнейший вопрос. По той причине, что в самой сути христианской этики есть нечто радикально не пиаровское: когда подаешь милостыню, пусть правая рука не знает, что делает левая. Нельзя трубить перед собой о себе самом, нельзя себя хвалить. Для меня это серьезная пробелам моя личная. Скажем. В 0-е годы приезжал в город и вижу: весь город оклеен афишами американского пастора, проповедника, человека, который знает все, отвечает на все вопросы, - идет активная информационная кампания. Приезжаю я – максимум по храмам объявили прихожанам. Особенно когда мое имя было менее известно. И соответственно, спрашивают – могу ли я создавать штаб своих менеджеров, которые бы печатали листовки и афиши про моей приезд? - мне не по душе, я никогда на это не шел, нет у меня таких помощников, нет такого аппарата.

Так что для Церкви это действительно непростой вопрос – как нам жить в информационном пространстве, когда законы информационного рекламного общества немножко не наши. Они хороши и целесообразны для своих целей, но тот налог, который мы должны будем платить за вхождение в этот рынок, налог нашей совести, нашими моральными принципами, он слишком высок.

С.КОРЗУН: Напомню, что Андрей Кураев один из авторов учебника «Основы православия» для школы.

А.КУРАЕВ: «Основы православной культуры», третье слово самое важное.

С.КОРЗУН: Довольны этой работой, все ли удалось?

А.КУРАЕВ: Нет, далеко не все удалось. Мне бы хотелось, чтобы учебник был боле игровым, сценарным, живым, но были очень жесткие ограничения по методике и по объему, поэтому, будь моя воля, я бы его переписал. Но моей воли здесь нет, потому что все права приобретены издательством «Просвещение», поэтому я сейчас не могу поменять там даже запятой.

С.КОРЗУН: Кто литовал ваше произведение?

А.КУРАЕВ: Путь обычный – не знаю, кто по именам, - сегодня это учебник, рекомендованный Министерством образования, а значит, получивший позитивные рецензии РАН и Российской академии образования. Но, кроме того, поскольку я церковный человек, то для меня самый важный и значимый центр был патриарх Кирилл – он лично читал рукопись, правил, причем, очень интересно и неожиданно – замечал такие вещи. Которые кроме него никто бы и не заметил. Действительно были интересными и значимыми.

С.КОРЗУН: Общая позиция Церкви – поддерживать действующую политическую власть в стране?

А.КУРАЕВ: Если бы мы с вами знали будущее. Дело в том, что у Церкви с древнейших, римских времен, есть совершенно четкое понимание: лучше дурная власть, чем изряднейшее беззаконие. Обычный христианин римлянин прекрасно знает, что императоры - клейма на некоторых Неронах ставить негде. Прекрасно понимает, что эта империя языческая, антихристианская, во многом бессовестная и жесткая. Но если придут готы - будет плохо всем, и еще хуже. А если еще и гунны - будет плохо всем. Поэтому лучше пусть даже плохой римский закон и порядок, но лучше какой никакой Космос, чем Хаос. Собственно говоря, это и были главные лозунги выборной кампании страны, власти этой зимой. И многих православных они убедили.

С.КОРЗУН: Спасибо огромное, что пришли. Всего доброго.

Видеозапись передачи:

Источник: Радиостанция "Эхо-Москвы"

Недавние случаи поругания святых храмов в Москве вызвали нужду в разъяснении обществу, что такое осквернение храма, а что не является осквернением, и в каких случаях переосвящать храм обязательно? Протоиерей Владислав Цыпин, профессор, доктор церковной истории, магистр богословия, преподаватель Сретенской духовной семинарии ответил на вопросы Правмира:

Существует понятие осквернения, как канонический термин, когда под это определение подпадают конкретные действия, и есть житейское употребление этого слова, под которым подразумевается недостойное отношение к святому предмету или месту. Бывают разные степени осквернения.

Если кто-то написал хульное слово или нарисовал фашистскую свастику это, разумеется, не то действие, после которого нужно освящать храм. Действия женщин-хулиганок в Храме Христа Спасителя также не является поводом для переосвящения храма. Это тоже самое, как если бы пьяный мужик начал бы безобразничать в храме. Если он не прольет Дары, не дотронется до престола, то освящать храм не надо. Такие действия находятся примерно в одном ряду. Они подлежат административному или уголовному наказанию, но освящать храм после них не надо.

Таким образом, с точки зрения церковного права их действия можно назвать кощунством, что и сделал Патриарх и, например, профессорско-преподавательская корпорация Московской духовной академии, которая объявила, что она «едина во мнении, что акция феминисток в Храме Христа Спасителя 21 февраля 2012 года является кощунством и попранием чувств верующих христиан».

Действия хулиганок явно нарушают церковное благочиние, о чем сказано например в 6 правиле Второго Вселенского Собора:

«Поскольку многие, желая привести в замешательство и ниспровергнуть Церковное благочиние, враждебно и клеветнически вымышляют на правящих церквами православных епископов некоторые обвинения, не с иным каким намерением, как только с целью помрачить добрую славу священников и произвести смятение в мирном народе».

Более понятным нам языком говорит о подобных поступках «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» 1846 года, где во втором разделе «О преступлениях против веры» мы читаем:

«Кто в публичном месте или собрании более или менее многолюдном дерзнет с умыслом порицать Христианскую веру или православную Церковь или ругаться над Священным писанием или Святыми таинствами, тот подвергается лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на заводах от шести до восьми лет».

Конечно уголовный кодекс XIX века сегодня не действует, но в правовых нормах прошлого мы можем найти понятия для описания событий настоящего».

См. также:
- А.Кураев - О том, что следовало бы забыть...
- Про "панк-молебен", поэзию и кровь
- "Страшная тайна" семьи Гундяевых
- Антирелигиозные праздники 1920-х гг.

Подготовил Александр Филиппов, Pravmir.ru

Как научить ребенка отличать доброе от злого, истину от лжи, душевную красоту от душевного уродства? Как разобраться ребенку, а порой и взрослому, с особенностью нашего времени — постепенным размыванием границ между добром и злом? Как избежать того, чтобы отрицательный персонаж стал для подростка притягательным? Разобраться в этих сложных вопросах поможет психолог.

Вспоминается случай, как, будучи двенадцатилетним подростком, я по просьбе учительницы биологии взялась прополоть клумбу и вместо сорняка стала выдергивать маленькие росточки хризантем, приняв цветы за сорняк. Почему сорняк показался мне тогда более привлекательным? Я не знала, как выглядят маленькие хризантемы, поэтому не могла их отличить от сорной травы… Было стыдно — клумба осталась без цветов. Почему-то этот случай надолго остался в памяти как яркая иллюстрация того, как неспособность отличать красивое от некрасивого губит красоту. Так и неспособность отличать доброе от злого губит и само добро, счастье, любовь — все, что называется благом. Как же важно научить ребенка отличать доброе от злого, истину от лжи, душевную красоту от душевного уродства! Это и отличает человека от животного — нет у животного задачи изменения к лучшему, а у человека есть.

Научить различать доброе от недоброго — не значит уберечь от негативного выбора, но значит сделать первый шаг в способности отличать одно от другого. Привить вкус к добру, сердечное желание ему следовать — главное, что нужно человеку. И сделать нужно успеть — а времени для этого отведено родителям не так уж и много, всего 10—12 лет, до подросткового возраста, когда дети начинают эмансипироваться от родителей. Потом может быть поздно. Важность этого или свое бессилие что-то сделать, возможно, уже поняли родители тех детей, которые ушли в сторону зла и порока. Добро должно стать собственной, изнутри дорогой, свободно возлюбленной темой жизни для ребенка. Задача родителей — создать условия для этого. Это возможно, когда, делая доброе, ребенок переживает радость, так как условием усвоения добра является его связь с положительными переживаниями. Здесь роль воспитания несомненна: если привлекательность добра и безобразие зла создают условия усвоения истины, тогда добро вызывает в сердце радостный отклик, а не отторжение.

В 80-х годах было проделано исследование о воздействии сценического искусства на младших школьников: оказалось, что дети проявили сочувствие к Бабе-яге — персонажу наболее привлекательному и интересному, но негативному (сыгранному, вероятно, талантливым актером), чем к персонажам — носителям положительных образов. Автор исследования рекомендовал тогда людям, имеющим отношение к искусству, учитывать простую, казалось бы, истину: добро должно быть привлекательным, зло — отталкивающим. Тогда чувства и переживания ребенка, которые являются выражением его отношения к действительности, станут выполнять свою сигнальную функцию в правильном смысле. Приятные переживания должны быть связаны с добром, неприятные — со злом. Это влияние чувств и переживаний на развитие ребенка очевидно, доказано оно и опытом бабушек, которые, воспитывая своих внуков, читали им сказки, да так, что дети уносились со сказочными героями в сказочную страну, где сочувствовали горю и радовались победе над злом, плакали над жертвенностью героев, спасающих своих близких, и негодовали на злых, хитрых и лукавых.

Сейчас же в поле зрения детей попадает разная печатная и видеопродукция, где через вывернутое наизнанку переплетение чувств ловко обыгрываются манипуляции с категориями добра и зла.

Соединение чувственности с безобразием взвинчивает инстинкты и игнорирует истинную красоту, являющую себя в тишине и простоте. Примером тому могут послужить привлекательные герои фильмов, сюжет которых может выглядеть вполне благопристойным: он строится на борьбе героя со злом. Но посмотрите на образ героя: агрессия, невероятно раздутая гордыня, но вместе с тем — физическая сила и привлекательность. Или вор — хороший друг «своих», смелый, сильный, независимый и целеустремленный. Привлекательный образ, замешенный на испорченных дрожжах неправды, создает идеал сомнительного вкуса.

Еще один пример отнюдь не героя (в чьем мире разворачивается настоящая драма, борьба, в которой рождается свет или тьма), а неоднозначного персонажа, у которого есть вполне определенные негативные устремления, обрамленные обворожительными чертами, — Остап Бендер из романа И. Ильфа и Е. Петрова «12 стульев».

Смелый, оптимистичный, хорошо и тонко разбирающийся в психологии людей, не лишенный чувства юмора, ловкий человек, вызывающий симпатию у зрителей и читателей, — обыкновенный авантюрист, шарлатан и плут, идущий на все ради наживы. Этот герой в основной массе зрителей и читателей вызывает только симпатию. Почему? Хотя это вопрос к литературоведам, но для нас — иллюстрация того, как отрицательный персонаж может стать притягательным через соединение недоброй воли с импонирующими чертами характера.

Итак, заманчивый образ, имеющий сомнительные устремления, которые так изящно и легко им воплощаются. При скудости духовного мира — какое творческое отношение к жизни, при низменности целей — какое бесстрашие, при порочности — какое вдохновение! Масса положительных качеств, делающих героя пленительным, служат достаточно пошлым целям, которым и подчинено все обаяние героя. Обвести всех вокруг пальца и сделать это изящно — вот что может стать привлекательным для некоторых молодых людей, взявших за образец для подражания такого героя. Могли ли предполагать И. Ильф и Е. Петров, когда писали роман, что вместо сатирического высмеивания героя они вызовут симпатию к нему?

Так, через вплетение положительных сторон в образы отрицательных персонажей (что делает их, а в их лице зло, привлекательными) создается образ «современного человека». Как тут разобраться подростку, а порой и взрослому, с такой особенностью нашего времени — постепенным размыванием границ между добром и злом? Без «царя в голове» тут не разобраться.

Желательно не смотреть такую продукцию, а если уж никак нельзя обойтись — то хотя бы обсуждать с детьми просмотренное или прочитанное, условием чего, конечно, является духовная связь с детьми и наличие авторитета взрослых.

А если вы придете на современный детский спектакль, где детям покажут сказку «Волк и семеро козлят», вы, может, даже и не удивитесь, что режиссер перевернул смысл сказки, сделав из волка очень дружелюбное существо, которое, собственно, и не собиралось есть козлят, а только хотело с ними поиграть. Так что мама коза зря осторожничала, пытаясь уберечь своих козлят от очевидной гибели.

Такими примерами, к сожалению, заполнено наше пространство не только в кино, но и в жизни. Поэтому никак нельзя оставлять ребенка один на один с просмотренным или прочитанным. Уберечь от того, что приходит извне, можно только противопоставив другую красоту и привлекательность, воспитав ориентиры добра и зла и умение разбираться в этом.

Поддержка собственного положительного образа ребенка

Для ребенка очень важен положительный образ самого себя: это дает ему силы, поддерживает в его развитии. Уже с младенчества он создается родителями. Как? Через признание его значимости и ценности, через одобрение и поддержку его положительных намерений, через приобщение к источникам положительных образов.

Иногда в детских садах целенаправленное создание такого образа наблюдается в неадекватном виде. Например, когда детей учат самовнушению в виде выкриков «Я самый лучший! Я самый лучший!». Такое неправомерное создание положительного образа себя основано не на любви, а на внушении, что не одно и то же. Создание адекватного положительного образа себя, формирующегося с младенчества, идет через признание значимости ребенка и любви к нему, а не через истерические выкрики. Тем более что это вовсе не исключает порицания негативных проявлений. Адекватная оценка поведения ребенка на фоне положительного к нему отношения — условие правильно воспринятого положительного образа «Я».

Ребенок во время своего роста и развития нуждается в одобрении со стороны взрослых, в их поддержке, без которой ему трудно освоиться в этом мире. Одобрять — значит говорить о добром. Сдержался, не ударил обидчика, помог маме, хотя хотел играть, и т.п. Одобрение за усилия, труд по преодолению — наиболее верный предмет родительского внимания. Оценивать вклад, сделанный для другого: «Как ты меня обрадовал», значит, это хорошо. Ребенок радуется тому, что мама радуется. Это элемент сорадования, как частный случай соучастия.

Нравственная оценка

Наряду с созданием положительного образа себя, который опирается на любовь и внимание взрослых к ребенку, необходима также оценка негативных поступков и поведения. Поэтому очень важно сочетание положительного образа себя с нравственной оценкой поведения, отношением взрослого к поведению (не к личности) ребенка. Она может быть выражена всегда по-разному: чувствительному ребенку достаточно вопрошающего взгляда, другому — построже, вариантов много, они определены возрастом, особенностями ребенка, ситуацией. Но главное — предмет оценки и тот дух, в котором она будет исполнена.

Часто мы встречаемся с неадекватной оценкой со стороны родителей. Чтобы избежать этого, укажем на некоторые явные ошибки.

Первый вид неадекватной оценки проявляется, когда неправильно понимается предмет оценки, т. е. то, что оценивается. Часто приходится быть свидетелем того, как взрослые в истерике набрасываются с оскорблениями на своего ребенка из-за поломанной игрушки или испачканной одежды, доводя малыша до плача, а иногда и до нервного срыва. Срывая на ребенке зло, они перекладывают свой эмоционально-психологический груз на слабые и хрупкие детские плечи. Нравственная оценка не может быть безнравственна.

Понимание того, что негативные проявления — это не поломка игрушки с целью узнать ее устройство и не случайно испачканное платье, а злость, агрессия, жадность, истеричность и все то, что вредит личности ребенка и может повредить ему в будущем, если не будет порицаться.

Другой вид неадекватности оценки взрослого выражается в ее непоследовательности: то, что вчера считалось допустимым, сегодня наказуемо. Тогда ребенок путается.

Третий вид неадекватной оценки проявляется в недооценке или отсутствии оценки. Когда родители не порицают зло, во всем оправдывают ребенка, а порой обвиняют всех и все, везде усматривая правоту своего ребенка.

Когда моему сыну было около 3 лет, мы со знакомой, у которой дочь была такого же возраста, гуляли вместе с детьми. Я увидела, как малышка ударила сына. Я ее немного пожурила, на что мать возмутилась и сказала, что его так и хочется ударить. Так она объяснила и вместе с тем оправдала поведение дочки. Моему удивлению не было предела. Значит, подумала я, есть такие безответные, скромные люди, вызывающие у бойких и агрессивных чесоточное желание их ударить. Примеров, когда родители оправдывают своих детей, много. Это формирует у ребенка неправильное представление о себе, неумение и нежелание видеть в себе недостатки, понимать, что тот или иной проступок дурной. Такие родители идеализируют своего ребенка, поощряя зло, которое должно быть остановлено. Становясь взрослыми, такие дети могут быть нетерпимы к критике, склонны к самооправданию. У них вырабатываются разрушительные защитные механизмы, тормозящие и деформирующие развитие личности, развитие духовного «Я». Обвинение других, агрессия, нежелание считаться с окружающими, стремление любыми, часто неадекватными средствами «быть хорошим», чтобы не нарушить положительный образ себя, в котором они очень нуждаются, — вот портрет взрослого, воспитанного подобным образом. В детстве у такого взрослого зло не было искоренено и положительный образ себя не укоренился в должной мере, потому что плевелы зла выросли вместе с ростом ребенка и помешали своими терниями возрасти образу Божию в человеке. Вот почему, чем раньше ребенок с помощью родителей увидит дурное в себе, тем больше шансов, что оно не разовьется дальше.

Еще один вид искаженной оценки проявляется в неуместной и частой оценке, когда не учитываются обстоятельства, намерения ребенка, когда ребенок находится под постоянным и неусыпным контролем родителей и предметом оценки служит каждый неверно сделанный шаг. Такой контроль, в зависимости от личностных особенностей ребенка, может вызвать агрессию, страх, снижение активности и инициативности, а иногда и лицемерие.

Если в воспитании делается акцент на недостатках или негативных сторонах ребенка, то не формируется положительный образ себя, это также искажает развитие, так как лишает ребенка опоры, поддержки, ребенок теряет интерес к себе, что тормозит акт самопознания, стремление к улучшению.

Возможно, знание разных видов искаженной оценки и ее последствий поможет нам избежать ее. Как забвение оценки, так и игнорирование положительных сторон ребенка искажает познание себя, развивает неадекватность. Уроки любви действительно начинаются в младенчестве, но продолжаются все детство. Истинная любовь родителей рождает в ребенке уважение к себе и другим, закладывает чувство собственного достоинства: ребенок должен расти с уверенностью, что может изменяться к лучшему.